Детство и юность Фонвизина. Кулакова Л. И.

В юношеской комедии «Корион» девятнадцатилетний Фонвизин писал:

Ты должен посвятить отечеству свой век,
Коль хочешь навсегда быть честный человек, —

и остался верен этому завету всю жизнь. Честное служение отечеству, раздумья над его судьбой привели писателя в стан друзей свободы и врагов произвола. Таким он вошел в сознание потомков. И потому Пушкин, вспоминая о театре, воскликнул:

Волшебный край! Там в стары годы.
Сатиры смелый властелин.
Блистал Фонвизин, друг свободы...

Смелый властелин сатиры, писатель большого дарования, беспощадный в своей правде художник, Фонвизин стал зачинателем русского реализма. Им «начата великолепнейшая и, может быть, наиболее социально-плодотворная линия русской литературы — линия обличительно-реалистическая» (А. М. Горький).

Честность и бесстрашие принесли писателю славу и благодарность потомков. Честность и бесстрашие сделали нелегкой его жизнь.

Родился Денис Иванович Фонвизин 3/14 апреля 1745 года[2] в Москве, где прошли его детство и юность.

Мать будущего писателя Екатерина Васильевна Фонвизина происходила из старинного дворянского рода Дмитриевых-Мамоновых. Как и большинство женщин той поры, она не получила образования, но, по словам сына, «имела разум тонкий и душевными очами видела далеко». Ее беззлобность, сострадательность, доброе отношение к слугам, великодушие, нравственная чистота благотворно воздействовали на доброго, но вспыльчивого мужа, на детей, число которых возрастало с каждым годом: у Дениса было три брата и четыре сестры.

С еще большей любовью Д. И. Фонвизин вспоминал об отце, черты характера которого можно узнать в образе Стародума — положительного персонажа комедии «Недоросль».

Иван Андреевич Фонвизин долгие годы служил на военной службе. К моменту женитьбы на Е. В. Дмитриевой-Мамоновой (это был его второй брак) он имел чин капитана Московского драгунского эскадрона. В 1762 г. И. А. Фонвизин перешел на штатскую службу и стал членом Ревизионколлегии осуществлявшей контроль государственных доходов и расходов. В пору широко распространенного казнокрадства членам Ревизионколлегии приходилось сплошь и рядом сталкиваться с прямыми должностными преступлениями. При неоспоримых уликах провинившиеся прибегали к взятке. В отличие от многих сослуживцев, обогатившихся на службе в столь доходном месте, Иван Андреевич и на гражданской службе, как ранее на военной, судил по справедливости. Он ненавидел лихоимство и подарков не принимал. «Государь мой!— говаривал он приносителю.— Сахарная голова не есть резон для обвинения вашего соперника: извольте ее отнести назад, а принесите законное доказательство вашего права». После сего более уже не разговаривал с приносителем»[3], — вспоминал позднее писатель.

Честный служака, воспитанный во времена Петра I, Иван Андреевич Фонвизин считал долгом выражать почтение людям, которых он уважал, но не обивал пороги знатных вельмож, не заискивал перед ними.

Родители драматурга имели 500 душ крепостных крестьян и не сомневались в своем праве присваивать плоды их труда. Однако дети не наблюдали обычных в дворянских домах картин жестокой и несправедливой расправы со слугами. «Госпожой великодушной» назвал Д. И. Фонвизин мать, и отец, несмотря на вспыльчивый нрав, с «людьми своими обходился с кротостию, но, невзирая на сие, в доме нашем дурных людей не было. Сие доказывает, что побои не есть средство к исправлению людей», — замечал, вспоминая детство, создатель образа госпожи Простаковой.

Еще одно доброе семя было брошено в душу ребенка. Прямой, подчас резкий человек, Иван Андреевич Фонвизин «так не терпел лжи, что всегда краснел, когда кто лгать при нем не устыжался», и детей приучал к правдивости. Так же поступали другие члены семьи. В качестве примера писатель рассказал смешную историю. Казалось бы незначительная, она запомнилась ему как эпизод, характеризующий нравственные принципы воспитателей.

Дети жили дружно. Особенно любил Денис старшую сестру Федосью и брата Павла, который был на год моложе его. Они играли, проказничали, подчас не прочь были и сплутовать. Сестра отца привозила племянникам старые игральные карты. Каждый хотел получить самые лучшие. Маленький Денис, в будущем страстный любитель живописи, остро чувствовал цвет, и пристрастился к собиранию карт с ярко-красной оборотной стороной. «Сколько хитростей, обманов и лукавства употреблял мой младенческий умишка, чтоб на делу[4] доставались мне карты с красными задками!» Наивные «хитрости» мало помогали, и мальчик признался в своем пристрастии тетке. «Ты хорошо сделал, друг мой, что мне искренно открылся», — сказала она и пообещала привозить племяннику его любимые карты. «Я в восторг пришел от сего отзыва и тогда ж почувствовал, что идти прямою дорогою выгоднее, нежели лукавыми стезями».

Одаренный ребенок был чрезвычайно чуток, впечатлителен, вспыльчив, нетерпелив и, как он сам говорил позднее, «чувствовал сильнее обыкновенного младенца». Пылкость и впечатлительность проявлялись то в беспричинных приступах скорби, то в смешных «пристрастиях», то в глубине восприятия увиденного и услышанного. Затаив дыхание, прислушивался мальчик к песням, прибауткам, запоминал мотивы, народные присловья. Страшные сказки приезжавшего из деревни крепостного Федора Скуратова настолько будили воображение ребенка, что Фонвизин долгое время боялся мертвецов и не любил оставаться в потемках. Жадно слушал он в зимние вечера неторопливое повествование отца, всем сердцем откликаясь на услышанное. «Чувствительность моя была беспримерна», — вспоминал он в дальнейшем.

Однажды, например, когда отец излагал предание о страданиях Иосифа (юноши, которого завистливые братья хотели убить, а затем продали в рабство), мальчик отчаянно разрыдался. Рассказчик замолк, все обернулись к плачущему. Боясь, что его слезы вызовут насмешки, ребенок пожаловался на зубную боль. Заботливый отец, не мешкая, принялся старательно лечить совершенно здоровый зуб... Пришлось сказать правду. Иван Андреевич похвалил сына за сочувствие к страданиям другого человека, а через несколько дней досказал легенду, завершение которой опять-таки произвело на мальчика огромное впечатление.

Отец, стремившийся воспитывать в детях благородные высокие чувства, не один вечер рассказывал историю семьи, документы которой он бережно хранил. А старинные бумаги таили в себе много интересного и поучительного.

Предок Фонвизина — Петр, немецкий рыцарь, был взят в плен при Иване Грозном в конце Ливонской войны (1558—1583) и вместе с тремя сыновьями поступил на русскую службу. Служили Фонвизины честно. Петр и два его сына погибли в 1605 г. в боях против Лжедмитрия, ставленника польских интервентов. Третий сын Денис особенно отличился в 1617—1618 гг., когда получившие отпор в 1612 г. поляки сделали последнюю попытку овладеть Москвой. В ознаменование заслуг. Денис получил грамоту от царя Михаила Федоровича. В ней говорилось, что когда польский царевич Владислав «хотел Московское государство взять и разорить до основания... он, Денис... в осаде сидел... мужественно на боех и на приступех бился, не щадя головы своей, и ни на какие королевичевы прелести[5] не прельстился, и многую службу и правду к нам и ко всему Московскому государству показал и, будучи в осаде, во всем оскудение и нужду терпел».

И потомки Дениса Петровича Фонвизина «крепко и мужественно на боех и на приступех» бились, нужду и оскудение терпели. Один из его сыновей был убит в 1656 г. под Ригой во время войны со Швецией. Прадед писателя Афанасий Денисович принимал участие во многих походах, в частности в Литовском, имевшем целью освобождение Белоруссии и Украины из-под польско-литовской власти. Его сын Андрей участвовал в двух Крымских походах при царевне Софье и в Азовском походе Петра I; в тот же полк боярина Шеина во время похода под Азов прибыл старший сын Андрея Афанасьевича — Василий. При Петре I начал службу и Иван Андреевич Фонвизин.

Семейные предания о доблести предков воспитывали уважение к мужеству, создавали представление о дворянской чести, говорили о том, что только самоотверженное служение родине дает право на привилегии. «Дворянин, недостойный быть дворянином, гаже сего ничего не знаю», — скажет позднее Стародум. И он же заклеймит родовитых трусов, предпочитающих ратным подвигам поклоны в передних знатных вельмож.

Двухсотлетняя честная служба России, женитьбы на русских девушках привели к полному обрусению рода. Одну родину знали Фонвизины, ее интересами жили, ее языком говорили (Иван Андреевич даже языка немецкого не знал). И быт Фонвизиных был типичен для московского служилого дворянства. В такой семье рос писатель «из перерусских русский», как назвал Д. И. Фонвизина Пушкин.

Дети подрастали. С рук няньки мальчик был передан, как это было тогда принято, под наблюдение «дядьки » — крепостного Михайлы Шумилова. Первым учителем стал отец. И. А. Фонвизин охотно читал «все русские книги, из коих любил отменно древнюю и римскую историю, «Мнения» Цицероновы[6] и прочие хорошие переводы нравоучительных книг». Немногими знаниями он охотно делился с детьми. Денис начал учиться грамоте с четырех лет. Когда мальчик овладел русской грамотой, отец заставил его читать церковные книги на славянском языке. За это Фонвизин, будучи зрелым писателем, с благодарностью вспоминал отца, так как считал, что без знания славянского языка нельзя знать и русского. Обучая чтению, Иван Андреевич применял нехитрый педагогический прием. Если мальчик чересчур быстро читал церковные книги, отец, желая слышать осмысленное чтение, сердился: «Перестань молоть, или ты думаешь, что богу приятно твое бормотание?» Когда же сын чего-то не понимал, отец терпеливо разъяснял прочитанное. «Словом, попечения его о моем научении были безмерны», — вспоминал Д. И. Фонвизин.

Заботы о «научении» старших сыновей (Дениса и Павла) все возрастали. По установленному при Петре I и императрице Анне Ивановне порядку каждый семилетний мальчик-дворянин был обязан явиться в так называемую Герольдмейстерскую контору Сената, сказать, сколько ему лет, чему он учился, где служили его предки, сколько крепостных душ у его родителей. Затем «недоросля», как называли тогда таких мальчиков, отпускали домой. Через пять лет на «втором смотре» ребенок должен был уже уметь читать и писать. После этого его отправляли на военную или гражданскую службу, разрешая оставаться дома только в том случае, если родители обязывались обучить сына иностранному языку, арифметике, географии, закону божьему. В 15 лет юноша являлся на новый смотр и его либо определяли в какое-нибудь учебное заведение, либо брали подписку, что он выучится географии, истории и военно-инженерному делу.

Как практически решалась проблема образования детей во многих дворянских семьях, Фонвизин позднее прекрасно показал в своих комедиях. Но сам он прошел иной путь. В семь-восемь лет он знал больше, чем полагалось знать к двенадцати. Что делать дальше? Высокообразованных гувернеров в России было мало, и содержание их стоило слишком дорого. Доверять воспитание детей немцу-кучеру или французу-парикмахеру Иван Андреевич не хотел. Узкоспециальные школы не прельщали Фонвизиных. Отец записал Дениса и Павла в Семеновский полк, но военная служба Дениса не интересовала, да и не давала она глубоких знаний.

Вопрос образования детей стоял остро не только в семье Фонвизиных. Над ним ломали голову очень многие дворяне и тем более разночинцы. С другой стороны, страна нуждалась в учителях, механиках, естествоиспытателях. Необходимо было поднять культурный уровень чиновничества.

Решение этой проблемы в целом сказалось на судьбе Дениса Фонвизина. В 1754 г. правительство приступило к организации университета в Москве. Узнав об этом, И. А. Фонвизин, «не мешкая ни часу», записал двух сыновей в гимназию при университете.

Идея создания Московского университета принадлежала великому сыну русского народа М. В. Ломоносову. Немало сил потратил Ломоносов на оживление университета и гимназии при Академии наук в Петербурге. Задуманные еще Петром I, они захирели от равнодушия преемников Петра, от небрежения иноземцев, захвативших власть в Академии наук и не заинтересованных в подготовке русских ученых. Ломоносов пришел к мысли о необходимости создания нового учебного заведения, которое не зависело бы от Академии наук и, главное, открывало доступ к образованию всем сословиям.

Выбор, естественно, пал на Москву, старейший культурный центр России. В ней находились государственные учреждения с тысячами чиновников из дворян и разночинцев, которые хотели учить своих детей. И географически Москва, окруженная сухопутными и речными путями, являлась сердцем страны. Приехать сюда из провинции было проще и дешевле, чем в далекий Петербург. (Вспомним, что ездили тогда на лошадях и дорога от Москвы до Петербурга занимала 8—10 дней.) Благодаря тому же географическому положению продукты в Москве были гораздо дешевле, чем в Петербурге, дешевле обходилось и содержание детей.

Осуществить такой грандиозный замысел, как организация университета, могло только правительство. Но веселая и богомольная императрица Елизавета Петровна то истово молилась в церкви, то веселилась на балах и мало интересовалась судьбами просвещения. Президент Академии наук, граф К. Г. Разумовский целиком полагался на враждебную Ломоносову Академическую канцелярию, заправилы которой сомневались в необходимости подготовки русских ученых. Ломоносов обратился к любимцу императрицы И. И. Шувалову. В ту пору совсем молодой человек, И. И. Шувалов принадлежал к числу немногих вельмож, которые не ограничивались корыстными интересами. Беспечный красавец, щеголь, он умел сочетать страсть к нарядам и празднествам с искренней любовью к поэзии, искусству, подражание иноземным модам — с любовью к России, богомольность — с уважением к просвещению и просветителям. К чести своей он сумел понять величие многих замыслов Ломоносова и не раз помогал осуществлению их. Увлекшись идеей создания Московского университета, он добился согласия императрицы.

Узнав об этом, Ломоносов предложил свой план. Большую часть его предложений приняли, но в один пункт внесли существенные изменения. Ломоносов хотел открыть доступ к образованию всем сословиям и предложил организовать при университете три гимназии: для дворян, разночинцев и крестьян. Шувалов согласился с тем, что университет без гимназии «как пашня без семян», но допустить к учению крепостных ни он, ни правительство не хотели, боясь, что крестьяне, «познав вольности, восчувствуют более свое униженное состояние».

19 июля 1754 г. Сенат одобрил представленный Шуваловым проект организации университета с двумя гимназиями: дворянской и разночинской. Выбрали дом — здание бывшей аптеки на Красной площади[7]. Ремонт здания, оборудование кабинетов, лабораторий, подбор профессоров, учителей и учащихся заняли почти год.

12 января 1755 г. императрица подписала указ об учреждении университета, но только 26 апреля (7 мая), на другой день после празднования годовщины коронации Елизаветы, состоялось торжество по случаю «начинания» двух гимназий (в университете занятия начались позднее).

Древняя столица торжественно отпраздновала день, вошедший в историю русской культуры. В восьмом часу утра первые русские гимназисты (среди которых были Денис и Павел Фонвизины) собрались в здании университета. Их разделили на классы. Прибыли родители и «знатные персоны, такожде иностранные и знатное купечество». После богослужения все вошли в большой зал. Учителя гимназии выступили с приветственными речами на русском, латинском, немецком и французском языках. Затем «знатные персоны» осмотрели внутренние покои, где их угощали «ликером и вином, кофием, чаем, шоколадом и конфетами». Незнатные москвичи могли принять участие в празднестве, любуясь иллюминацией и фейерверком, без которых в царствование Елизаветы не обходилось ни одно торжество.

В шесть часов вечера здание университета ослепительно засверкало. Замысловатые огненные картины славили императрицу, Шувалова, науки. В центре возвышался Парнас[8], на котором богиня мудрости Минерва ставила обелиск во славу Елизаветы. У подножия обелиска рисовались силуэты детей, упражняющихся в разных науках. Один из них писал имя Шувалова. Рог изобилия, источник вод, Минерва, любовно встречающая ученика, венцы и медали в руках у ребенка, обламывающего пальмовое дерево (дерево мудрости), — обещали награды будущим ученикам. Центральная картина освещалась тысячами ламп, которые украшали трехэтажное здание с башней сверху донизу. В сочетании с подсветкой изнутри создавалась иллюзия сада с аллеями.

Внутри дома среди груд конфет стояли фигуры детей с книгами, географическими картами, математическими приборами. С утра до вечера гремела музыка. Несчетное множество народа толпилось вокруг здания до рассвета.

Праздник кончился. Веселые огни, сулившие заманчивые перспективы, погасли. Утром пришли в классы Денис и Павел Фонвизины, а с ними — будущий издатель сатирических журналов и крупнейший деятель русского Просвещения Николай Новиков, будущий светлейший князь, генерал-фельдмаршал, вершитель судеб России Григорий Потемкин, будущие дипломаты Яков Булгаков и Аркадий Марков, будущие писатели, профессора, чиновники. А пока эти затянутые в мундиры дети и юноши сели за ученические столы.

Немало трудностей пришлось преодолеть руководителям и учащимся первого русского университета. Тесным и холодным оказался ветхий дом, построенный еще в XVII веке. Не хватало средств. Ученики, состоявшие на казенном содержании, плохо питались, нуждались в одежде. Недоставало книг, учебников, опытных и честных администраторов, квалифицированных преподавателей; многие кафедры оставались свободными.

«До 1757 года продолжался беспорядок в учении»,— писал о разночинной гимназии один из ее воспитанников. Еще резче говорил о дворянской гимназии Фонвизин: «... учились мы весьма беспорядочно. Ибо, с одной стороны, причиною тому была ребяческая леность, а с другой — нерадение и пьянство учителей». Смеясь, вспоминал писатель об экзамене в нижнем латинском классе. Накануне экзамена учитель пришел в кафтане, на котором было пять пуговиц, а на камзоле четыре... «Пуговицы мои вам кажутся смешны, — говорил он, — но они суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значат пять склонений, а на камзоле четыре спряжения... Когда станут спрашивать о каком-нибудь имени, какого склонения, тогда примечайте, за которую пуговицу я возьмусь; если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. С спряжениями поступайте, смотря на мои камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете». Этот рассказ кажется невероятным. Но учителями «нижних», т. е. первых и вторых классов были студенты. А многие из них не были подготовлены даже к учению в университете, а не только к педагогической деятельности. Такие «учителя», боясь публичного экзамена, могли делать из пуговиц «стражей чести», но не они определяли лицо университета, не они дали Фонвизину добротные познания, которые позволили ему через два-три года слушать трудный курс логики, читавшийся на латинском языке.

Недостатки устранялись на ходу усилиями людей, горячо заинтересованных судьбой русского просвещения. Уже в 1756 г. создали типографию, где печатались книги, учебники, газета «Московские ведомости». Затем при университете появилась книжная лавка, начала работать библиотека, пополнялось оборудование кабинетов. Вскоре стали строить новое здание на Моховой улице. Изобретатели пуговичных и иных шпаргалок сменялись более подготовленными учителями. С 1756 г. начали прибывать профессора — иностранцы, правда, тоже разные: одни думали лишь о личной выгоде, другие служили честно.

Так или иначе занятия шли. Гимназия делилась на три школы: русскую, латинскую и новых европейских языков. В школах изучались арифметика, алгебра, геометрия, география, история, философия, риторика, военные науки. Желающие могли учиться музыке и танцам.

Система преподавания была такова, что можно было одновременно заниматься в двух школах и разных классах: одним предметом — в «нижнем», другим — в «среднем», третьим — в «высшем». Способные ученики продвигались быстро, невежды и лентяи застревали надолго. Успехи питомцев университета предавались гласности. Каждое полугодие на торжественных собраниях студенты и ученики гимназии произносили речи на иностранных языках, принимали участие в заранее подготовленных диспутах. Газета «Московские ведомости» систематически сообщала о собраниях, печатала списки как награжденных и прилежных учащихся, так и исключенных за нерадивость. Все это привлекало внимание общества к университету и повышало ответственность самих учащихся, показывало, что они учатся не только для себя, но и для страны, которая следит за ними, ждет их.

Перелистывая через двести лет страницы газет, мы видим, что, несмотря на слабое здоровье, постоянные головные боли, плохое зрение, Денис Фонвизин учился превосходно. Почти так же учился и Павел.

25 апреля 1756 г. на торжественном собрании в присутствии «знатнейших духовных и светских особ» Денису Фонвизину вручена золотая медаль с надписью «Достойнейшему». В июне 1757 г. он выступал с речью на немецком языке «О наилучшем способе к изучению языков» и вновь занесен в список награжденных. Через полгода оба брата названы среди прилежных учеников.

Позднее писатель смеялся над легкостью, с какой присуждались награды: «О вы, родители, восхищающиеся часто чтением газет, видя в них имена детей ваших, получивших за прилежность свою прейсы[9], послушайте, за что я медаль получил... Товарищ мой спрошен был: куда течет Волга? В Черное море, — отвечал он; спросили о том же другого моего товарища; в Белое, — отвечал тот; сей же самый вопрос сделан был мне; не знаю, — сказал я с таким видом простодушия, что экзаменаторы единогласно мне медаль присудили». Фонвизин рассказал здесь об экзамене весной 1758 г., когда он был признан «достойным награждения» в классе историческом и географическом магистра Оттенталя.

Но, как справедливо заметил советский исследователь, этому рассказу нельзя доверять полностью. Видимо, «экзаменаторы, удовлетворенные другими ответами Фонвизина, снисходительно отнеслись к тому, что он не смог ответить на вопрос, — правда, — элементарный, — куда впадает Волга»[10]. К этому можно добавить, что при присуждении медали учитывались, конечно, общие успехи, а в той же газете Фонвизин назван среди лучших в классе военной науки и фортификации[11] и сказано, что он с двумя соучениками «и в других классах так обучалися, что за достойных могут почитаться награждения».

В декабре того же года имена обоих братьев Фонвизиных значатся в списке «прилежнейших учеников по трем классам», а весной следующего 1759 г. Денис Фонвизин награждается золотой медалью «за первенство в высших классах». Через год братья признаются достойными золотых медалей, вместо которых получают «другое лучшее награждение» — повышение в воинских чинах. Так они становятся сержантами.

Несколькими месяцами раньше Денис и Павел Фонвизины получили самую, памятную награду: директор повез в Петербург десять избранных учеников, чтобы показать И. И. Шувалову — куратору университета — «плоды сего училища». На приеме присутствовал человек, чей вид обращал на себя «почтительное внимание». Шувалов подвел к нему Фонвизина. «То был бессмертный Ломоносов!» — восклицал писатель через тридцать лет. Подростка ошеломило великолепие придворного праздника, с наслаждением слушал он «приятную музыку». Неизгладимое впечатление произвел театр, в который Фонвизин, по его словам, попал «первый раз отроду».

Правда, театральная жизнь была и в Москве. В 1756 г. в университете создали свой театр, а двумя годами позже открылся Оперный дом итальянца Локателли, где в свободные от профессиональных представлений дни ставились студенческие спектакли. Приезжали французские и немецкие труппы. «Московские ведомости» сообщали о воскресных представлениях в частных домах «аглинского» прыгуна и танцовщика, о спектаклях двухаршинных итальянских марионеток и т. п. Однако «аглинские» танцовщики зачастую владели искусством в той же степени, как Вральман — мастерством учителя. А в Оперный дом подростка, видимо, не пускали — и не без оснований. Туда и ехать было далеко, и беспорядка там было немало. Нетерпеливые зрители, не успев купить билеты, срывали замки с лож и усаживались на чужие места. Владельцы билетов скандалили. В партере зрители стояли: сидячих мест не было. Каждый старался пробиться вперед, расталкивая соседей. Во время спектакля публика грызла орехи, громко разговаривала.

Таким образом, в Москве юноше были доступны лишь студенческие спектакли, которые ставились в самом университете. Вероятно, на них Фонвизин бывал.

Но разве можно их сравнить с мастерским профессиональным спектаклем на сцене придворного театра! Потому-то посещение этого театра запомнилось на всю жизнь. «Тут видел я Шумского, который шутками своими так меня смешил, что я, потеряв благопристойность, хохотал изо всей силы. Действия, произведенного во мне театром, почти описать невозможно: комедию, виденную мною, довольно глупую, считал я произведением величайшего разума, а актеров — великими людьми, коих знакомство, думал я, составило бы мое благополучие. Я с ума было сошел от радости, узнав, что сии комедиянты вхожи в дом дядюшки моего, у которого я жил». Через несколько дней Фонвизин познакомился с основателем русского театра Ф. Г. Волковым и крупнейшим актером И. А. Дмитревским. Вскоре (в 1763 г.) Волков умер, а знакомство с Дмитревским переросло в дружбу, длившуюся до конца дней писателя.

Не все было так радостно в Петербурге. Один барич вздумал посмеяться над тем, что московский гость не знает французского языка. Заметив, что его противник по-французски и сам говорит плохо, а более ничего не смыслит, Фонвизин своими эпиграммами «загонял его так, что он унялся от насмешки». Вернувшись в Москву, юноша сел с новичками в нижний французский класс, — конечно, не только из-за насмешек высокомерного петербуржца. Французский язык был тогда общеупотребительным, он был языком лучших драматургов Европы, языком литературы и философии, несущих передовые идеи. В 1761 г. за успехи в немецком высшем классе Фонвизин получил золотую медаль, вскоре оба брата стали студентами.

Вспоминая годы учения, писатель подшучивал над недостатками преподавания, но заключил свой рассказ словами теплой благодарности университету за полученные знания, а главное за привитый «вкус к словесным наукам».

«Вкус к словесным наукам» в университете прививали весьма активно. Ведущую роль в первые годы играл профессор красноречия H. Н. Поповский, не только талантливый ученый, но и переводчик и поэт. Может быть, в его стихах Фонвизин впервые прочитал то, о чем позднее так много думал, — об ответственности родителей за воспитание детей:

От вас, родители, потребуют отчета,
Что ваших жизнь детей позором стала света
И что в беспутствах дни свои ведут они, —

грозил поэт.

Поповский верил в силу просвещения и выражал надежду, что из стен университета выйдут «судии, правду от клеветы отделяющие, полководцы, на море и на земле спокойство своего отечества утверждающие», ученые, способные проникнуть в тайны природы, — люди, живущие не для себя, а для «пользы общества». Патриотически настроенный молодой профессор[12] настаивал на необходимости преподавания философии не на латинском, как это было принято, а на русском языке: «Нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было невозможно!»

Спустя десятилетия Фонвизин назвал пламенные речи Поповского образцами национального красноречия; многие мысли учителя он развил и углубил.

Бережное отношение к родному языку, любовь к живой народной речи воспитывали уроки А. А. Барсова. Он занял кафедру красноречия после смерти Поповского в 1760 г., но его все хорошо знали и раньше как инспектора обеих гимназий. Ученики любили и уважали его, но пуще огня боялись его насмешек. Маленького роста, большеголовый, толстогубый, с глазами навыкате и большим носом, Барсов был, как говорит один из его учеников, «душевно добр и влюблен в изящество». Его огромной красной сумки, где помимо книг таились записи ученических «грехов», страшились все. «Что, сударь, на именинах погуляли, али по можжевельничку плясали?» — напускался он на провинившегося. Оратор, знаток литературы, создатель серьезных трудов по грамматике, он не терпел искажения русского языка и малейшую ошибку встречал градом насмешек, перемежающихся поговорками, пословицами. А знал он по меньшей мере 4291 пословицу, ибо столько включил в составленный им сборник. Надо ли говорить, как необходим был такой учитель среди профессоров-иностранцев, как обогащали учащихся его уроки.

Всегда приветливый, сдержанный, корректный, внешне чуть суховатый аристократ М. М. Херасков походил на угловатого разночинца Барсова только своей любовью к литературе и молодежи. Херасков не был учителем и отдал университету почти полвека, занимая административные посты. Под его наблюдением создавались типография, библиотека, газета, театр при университете. Выдающийся писатель, он объединял молодежь вокруг издаваемых им журналов «Полезное увеселение» и «Свободные часы». Как и Барсов, он принимал у себя дома способных юношей, знакомился с их первыми литературными опытами, радовался успехам впоследствии. Фонвизин также навещал Хераскова в течение многих лет, хотя иногда и спорил с ним и отзывался иронически.

Тепло вспоминали воспитанники многих выпусков ректора гимназии профессора Шадена, о его «отменном» преподавательском даровании писал и Фонвизин. Одним из наиболее добросовестных профессоров-иностранцев был профессор Рейхель.

Лучшие учителя своим примером воспитывали любовь к литературе и поощряли талантливого юношу. «Склонность моя к писанию являлась еще в младенчестве, и я, упражняясь в переводах на российский язык, достиг до юношеского возраста», — писал Фонвизин.

Созданные им «в младенчестве» переводы неизвестны, а первой напечатанной книгой Фонвизина были изданные летом 1761 г. «Басни нравоучительные с изъяснениями господина барона Гольберга». Основоположник датской литературы писатель-просветитель Гольберг пользовался большим успехом в Европе. Комедии его шли и на русской сцене (комедия «Генрих и Пернилла» привела в восторг Фонвизина во время петербургской поездки). В баснях Гольберг нападает на неправосудие, кичливость и тщеславие знатных особ, их неуважение к труженикам, ханжество духовенства, осмеивает лицемерие, трусость, самомнение, дурное воспитание.

Работа над переводом помогала начинающему писателю вырабатывать собственный стиль, учила ясности и краткости изложения мысли. Переведены тексты точно. Лишь кое-где усилена сатирическая направленность или сокращено то, что могло быть непонятно русскому читателю. Иногда сама манера изложения придавала басням русский колорит.

Книга пользовалась успехом. В 1765 г. Фонвизин переиздал ее, добавив сорок две басни, в 1787 г. вышло третье издание.

Наставники заметили способного юношу. Херасков напечатал в ноябрьском номере «Полезного увеселения» 1761 г. фонвизинский перевод рассказа «Правосудный Юпитер» (более деятельно участвовал в журнале Павел Фонвизин). С начала 1762 г. братья становятся активными сотрудниками журнала «Собрание лучших сочинений...», издаваемого профессором Рейхелем. Материал журнала был разнообразным. Фонвизин переводил статьи об употреблении зеркал в древности, о способах обучения рисованию, аллегорическую сказку «Торг семи муз», повествующую о страсти людей к золоту и пустым титулам, теоретическую статью французского критика «Рассуждение о действии и сущности стихотворства».

В университетские годы писатель обратился к жанру, который позднее стал ведущим в его творчестве. После возвращения из Петербурга, взволнованный увиденным спектаклем, юноша стал принимать деятельное участие в студенческом театре. Есть свидетельства, что он выступал как актер. Вероятно, для этого же театра он (один или с братом и друзьями) начал писать комедию «Недоросль», от которой до нас дошли отрывки, и то написанные не рукой Фонвизина[13]. Пьеса сценически беспомощна, но она интересна по самой попытке поставить вопрос о значении воспитания и образования не отвлеченно, как это было у Поповского, а на конкретных примерах русских дворян. Примечательно, что положительный персонаж Миловид, готовясь в будущем «служить на пользу обществу», изучает именно те предметы, которые входили в университетскую программу. Быт отсталых помещиков рисуется сатирически. В образе Улиты намечены черты госпожи Простаковой: она полагает, что воспитание сводится к питанию и без устали подкармливает великовозрастного сынка Ивана. Любящая нежная мать — жестокая помещица. «Непотребные каналии, бестии! Всех велю пересечь до смерти»,— грозит она слугам. Несомненна связь комедии с грубоватым юмором народной драматургии, образцы которой можно было видеть по праздникам в балаганах на народных гуляньях: на сцене происходит потасовка, Иван рыгает, заплевывает лица родителей блинами, колотит их палкой; объевшись, он хватается за живот и т. д. Пьеса осталась незаконченной. Последние явления писались во время царствования Петра III, вступившего на престол после смерти императрицы Елизаветы Петровны 25 декабря 1761 г.

В 1762 г. Фонвизин начал работу над переводом трагедии великого французского писателя, философа-просветителя Вольтера «Альзира» и издал перевод первой книги романа французского писателя Террасона «Геройская добродетель, или Жизнь Сифа, царя египетского». Над остальными частями романа, в котором рисуется образ идеального мудрого государя, работа продолжалась до 1768 г.

«Весьма рано появилась во мне склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою... Меня стали скоро бояться, потом ненавидеть; и я, вместо того чтоб привлечь к себе людей, отгонял их от себя и словами и пером. Сочинения мои были острые ругательства: много было в них сатирической соли, но рассудка, так сказать, ни капли», — признавался писатель.

Эпиграмма на неизвестное лицо —

О Клим! дела твои велики!
Но кто хвалил тебя? Родня и два заики —

едва ли не единственная сохранившаяся эпиграмма Фонвизина начала 1760-х годов. Другие стихотворные сатиры, о которых упоминает он, известны только по заглавию («Матюшка-разносчик») или вовсе неизвестны, или не поддаются точной датировке. К последним относится такое значительное произведение, как басня «Лисица-казнодей» (проповедник), которое предположительно датируют 1762—1763 годом. Мы остановимся на ней в связи с творчеством Фонвизина 1780-х годов, когда она была напечатана.

«В 1762 году был уже я сержант гвардии; но как желание мое было гораздо более учиться, нежели ходить в караулы на съезжую[14], то уклонялся я сколько мог от действительной службы», — вспоминал писатель. Вскоре судьба его решилась.

28 июня 1762 г. жена Петра III Екатерина при поддержке гвардейских полков свергла с престола своего мужа. Осенью новая императрица и ее двор приехали в Москву для коронационных торжеств, которые всегда происходили в древней столице. Фонвизин подал прошение о зачислении на службу. После предварительного экзамена его зачислили в Иностранную коллегию на должность переводчика с латинского, французского и немецкого языков. Университетские годы остались позади. Навсегда отпала неприятная перспектива — «ходить в караул на съезжую».

В декабре 1762 г. на молодого чиновника возложили небольшое дипломатическое поручение — вручить орден герцогине Мекленбург-Шверинской. «Тогда был я еще сущий ребенок и почти не имел понятия о светском обращении; но как я читал уже довольно и имел природную остроту, то у шверинского двора не показался я невеждою».

Вернувшись в Россию с хорошими рекомендациями, Фонвизин стал получать для перевода «важнейшие бумаги» и жил уже больше в Петербурге, чем в Москве. Начался новый этап жизни писателя.

Продолжение: ПЕРВЫЕ ГОДЫ В ПЕТЕРБУРГЕ >>>

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Источник: – Кулакова Л. И. Денис Иванович Фонвизин: биография писателя. – Л.: Просвещение, 1966. (вернуться)

2. По другим сведениям – в 1744 или 1743. (вернуться)

3. О родителях, детстве, юности, первых годах службы и литературной деятельности Фонвизин очень кратко рассказал в автобиографической повести «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», которую он писал в конце жизни. (вернуться)

4. ...на делу... – т. е. во время дележа. (вернуться)

5. Прелести – прельщение, обещания, посулы. (вернуться)

6. Цицерон (106 – 43 до н. э . ) – древнеримский писатель, политический деятель и оратор. (вернуться)

7. На этом месте теперь находится Исторический музей. (вернуться)

8. Парнас – гора в Греции, где, по преданию, обитал бог поэзии и искусства Аполлон и покровительницы наук и искусств – музы. (вернуться)

9. Прейсы – награды. (вернуться)

10. К. В. Пигарев. Творчество Фонвизина. М., Изд-во АН СССР. 1954, стр. 39. (вернуться)

11. Класс военной науки и фортификации – т. е. военно-инженерного дела. (вернуться)

12. Поповский родился в 1730, умер в 1760 г. (вернуться)

13. Это обстоятельство заставляет некоторых ученых (К. В. Пигарева) сомневаться в принадлежности комедии Фонвизину и относить ее к 1780-м годам. (вернуться)

14. Съезжая – полицейский участок. (вернуться)