В мире дипломатических и придворных интриг. Кулакова Л. И.

Напряженная литературная работа в Москве во время отпуска 1768—1769 г. сказалась на здоровье писателя. «Все медики единогласно утверждают, что стихотворец паче всех людей на свете должен апоплексии[2] опасаться. Бедная жизнь, тяжкая работа и скоропостижная смерть — вот чем пиит от прочих тварей отличается», — грустно иронизировал Фонвизин, впервые с большой определенностью относя себя к профессиональным писателям и невольно предсказывая свою судьбу.

Вскоре обстоятельства оторвали драматурга от литературы на несколько лет.

В письмах Елагину из Москвы Фонвизин, наряду с просьбой об отпуске, сообщал о том, что он завершил комедию, говорил о желании познакомить с нею своего начальника, о готовности учесть его критические отзывы. Что было потом? Несмотря на все просьбы, отпуск продлен не был. Писатель вернулся в Петербург. Дал ли он после этого свое детище для прочтения Елагину? Как отнесся тот к комедии? Казалось, она должна была ему понравиться: в «Бригадире» развивались мотивы, поднятые в «Русском французе» Елагина; комедия блестяще решала задачу создания национального театра, поставленную в елагинском кружке. Однако позднее, вспоминая это время, Фонвизин не упоминает о Елагине и о его отношении к комедии.

А ведь писатель не мог обойти Елагина и как начальника, и как своего бывшего литературного наставника, и как «директора театра и музыки», без разрешения которого ни одна пьеса не могла проникнуть на сцену. Но «Бригадир» вошел прочно в репертуар только после отставки Елагина в 1779 г. Видимо, недовольный строптивостью подчиненного, вельможа не захотел помочь молодому писателю. А комедия все-таки стала известной.

Великолепный чтец, Фонвизин начал читать «Бригадира» в домах своих друзей. Слухи об отличном чтении интереснейшего нового произведения пошли по столице. Комедией заинтересовался граф Г. Г. Орлов, знавший писателя как переводчика «Альзиры», и рассказал о ней императрице. Автора пригласили в Петергоф, где летом находился двор. 29 июня после бала писатель прочел свою комедию в присутствии Екатерины II и ее приближенных. В первую минуту он оробел, но затем читал с обыкновенным для него искусством. Императрица слушала доброжелательно, шутила и похвалила писателя.

Дня через три к Фонвизину подошел воспитатель наследника престола граф Никита Иванович Панин и поздравил с успехом:

— Ныне во всем Петергофе ни о чем другом не говорят, как о комедии и чтении вашем... Государыня похваляет сочинение ваше, и все вообще очень довольны.

Панин добавил, что и наследник выразил желание услышать комедию.

Чтение у Павла состоялось немедленно после возвращения в Петербург. Комедия понравилась. Наиболее тонкого и умного ценителя — Панина — привлекла типичность образа бригадирши.

— Я вижу, — сказал он, — что вы очень хорошо нравы наши знаете, ибо Бригадирша ваша всем родня; никто сказать не может, что такую же Акулину Тимофеевну не имеет или бабушку, или тетушку, или какую-нибудь свойственницу.

По окончании чтения Панин развил свою мысль:

— Это в наших нравах первая комедия, — говорил он, — и я удивляюсь вашему искусству, как вы, заставя говорить такую дурищу во все пять актов, сделали, однако, роль ее столько интересною, что все хочется ее слушать; я не удивляюсь, если сия комедия столь много имеет успеха; советую вам не оставлять вашего дарования.

Панин попросил прочитать комедию на другой день у него. Затем крупнейшие вельможи и титулованные дамы стали наперебой приглашать Фонвизина. Он читал «Бригадира» у графа П. И. Панина, в домах графов Чернышевых, у почитателя Ломоносова графа А. П. Шувалова, у матери выдающегося полководца графини М. А. Румянцевой, у родственницы Паниных графини Е. Б. Бутурлиной, у графини А. К. Воронцовой и др. Словом, писатель «вседневно зван был обедать и читать» и так устал, что потом «с неделю отдыхал».

Вскоре слухи о комедии проникли в печать. 25 августа 1769 г. сатирический журнал Н. И. Новикова «Трутень» с похвалой писал о «новой русской комедии, сочиненной одним молодым сочинителем». «Трутень» относил «молодого сочинителя» к продолжателям Сумарокова и противопоставлял его пьесу «дурным переводам», имея в виду в первую очередь Лукина.

Через год Новиков перепечатал в журнале «Пустомеля» фонвизинское «Послание к слугам» без подписи. В заметке к «Посланию» говорится, что имя автора не названо, так как оно хорошо известно «всем любящим словесные науки» как имя автора многих сатир. Высоко оценивая сатиры, Новиков выражал надежду, что автор достигнет больших успехов, если обстоятельства позволят ему «упражняться во словесных науках». Далее с похвалой вспоминался «Бригадир». Заканчивалась заметка словами: «Но я умолчу, дабы завистников не возбудить от сна, последним благоразумием на них наложенного».

Новиков знал Фонвизина с детских лет, так как они были соучениками по гимназии, и, видимо, имел основания говорить об «обстоятельствах» и о «завистниках», имена которых (за исключением Лукина) не известны.

Возникает вопрос, почему за комедию и ее автора не заступилась императрица. Ведь, судя по воспоминаниям Фонвизина, «Бригадир» был принят благосклонно. Однако благосклонность эта была относительной. Екатерина всю жизнь играла роль покровительницы искусств и щедро одаривала авторов понравившихся ей произведений золотыми табакерками, перстнями, сотнями червонцев. А Фонвизину пришлось довольствоваться милостивыми шутками — и только. Впрочем, писатель должен был быть доволен и этим. Ведь выступил он со своей комедией в то время, когда вопрос о характере сатиры и правах сатирика стал предметом острой полемики.

Распустив в 1768 г. Комиссию по составлению Нового уложения, Екатерина II понимала, что удержать возбужденное мнение от критики трудно. Чтобы указать критике определенное направление, она предприняла в 1769 г. издание журнала «Всякая всячина» (официальным издателем считался секретарь императрицы Г. В. Козицкий). «Всякая всячина» имела видимость сатирического журнала. А на самом деле ее задачей было объяснение политики правительства и подавление серьезной критики, серьезной сатиры.

Вскоре появилось еще семь журналов, но общественное мнение не пошло на поводу у правительства. Непримиримую позицию по отношению к «Всякой всячине» занял «Трутень». Он издавался, как мы уже знаем, выдающимся русским просветителем Н. И. Новиковым. «Всякая всячина» либо осуждала прогрессивных деятелей Комиссии по составлению Нового уложения, либо излагала скучные истины о вреде общечеловеческих пороков. Иногда она осмеивала такие «серьезные» недостатки, как громкий смех, некрасивую манеру сидеть.

«Трутень» писал о крепостниках, отнимающих у крестьянина последний кусок хлеба, о жестоких наказаниях, о голодных детях и больных стариках. В десятках статей обличались чиновники-казнокрады, судьи-взяточники, воеводы, продавшие совесть. Как и Фонвизин, Новиков уделял большое внимание воспитанию, осмеивал преклонение перед Западом. В «Трутне» было помещено пародийное объявление, в котором кратко характеризовалась сущность иванушек всех времен: «Молодого российского поросенка, который ездил по чужим землям для просвещения своего разума и который, объездив с пользою, возвратился уже совершенно свиньею, желающие смотреть могут его видеть безденежно по многим улицам сего города». Короче говоря, «Трутень» каждой строкой противостоял «Всякой всячине».

Вскоре между журналами завязалась и прямая полемика. Желая установить путь, по которому должна идти литература, «Всякая всячина» яростно нападала на сатиру, доказывала ее вред. Она звала к человеколюбию, советовала снисходительно относиться к слабостям. «Трутень» не согласился с этими положениями и отстаивал права общественно-политической сатиры. Он доказывал, что сатира должна касаться всех тех людей, чьи действия беззаконны, независимо от их чина и звания.

Полемика захватила все журналы. В разгар ее Фонвизин приехал в Петербург. Драматург читал свою комедию в присутствии императрицы спустя десять дней после того, как «Всякая всячина» поучала: «Человек, который всегда веселится насчет других, достоин сам всякого уничтожения». А через несколько дней после петергофской встречи во «Всякой всячине» появилась статья, в которой утверждался идеал писателя. В ней говорилось, что «добросердечный сочинитель» более всего боится «оскорбити человечество» и старается исправлять слабости путем положительного примера. Он рисует «твердого блюстителя веры и закона, хвалит сына отечества, пылающего любовию и верностию к государю», т. е. слугу церкви и престола.

Могла ли Екатерина II, устанавливая такой идеал писателя, искренне приветствовать «Бригадира»? Подходил ли автор комедии под нормы «добросердечного сочинителя»? Конечно, нет. Чтение «Бригадира» состоялось в покоях императрицы. У нее хватило ума и такта, чтобы милостиво шутить. Но как издательница «Всякой всячины» она не могла не понять, что перед нею очень сильный союзник Новикова, сатирик, чье разящее и острое слово может стать еще более опасным, чем выступления сатирических журналов. Ну, а если так, зачем же награждать писателя и торопиться печатать его пьесу? Можно и повременить, проверив, к какому лагерю примкнет молодой драматург.

Выступление «Трутня» с похвалами новой комедии подлило масла в огонь. Осторожность императрицы оправдала себя. Есть основания полагать, что автор «Бригадира» принимал непосредственное участие в журналах Новикова. В частности, ему приписываются замечательные сатирические «Письма к Фалалею» в журнале «Живописец» 1772 г. Этот вопрос остается в науке не решенным. Но совершенно достоверно, что вскоре Фонвизин оказался в лагере других противников Екатерины II, которых она опасалась не менее, чем Новикова.

Как мы уже знаем, комедия привлекла внимание воспитателя наследника престола и начальника Иностранной коллегии Н. И. Панина. На протяжении нескольких месяцев вельможа присматривался к молодому человеку. «Я приметил, что он в разговорах своих со мною старался узнать не только то, какие я имею знания, но и какие мои моральные правила», — вспоминал писатель.

Впечатление было благоприятным. В конце того же 1769 г. Фонвизин был зачислен на службу в качестве секретаря Панина по Иностранной коллегии. Так исполнилось наконец желание расстаться с Елагиным. Новая служба была интереснее ііо характеру поручений. Неизмеримо выше Елагина по своему нравственному облику был новый начальник писателя.

Н. И. Панин — выдающийся государственный деятель второй половины X V III века. Екатерина II не любила его как сторонника ограничения монархии, но около двадцати лет доверяла ему руководство внешней политикой России. Неподкупно честный, проницательный человек, несколько медлительный, осторожный, «один из самых любезных людей», как говорили о нем, — Панин твердо и последовательно проводил намеченную политику. Ближайшими задачами, которые требовалось решить со времен Петра I, было воссоединение с Россией украинских и белорусских земель, находившихся под властью Польши, укрепление положения в Прибалтике и продвижение к Черному морю. Но на пути стояла Франция.

Заключив в 1761 г. союз с Австрией, она стремилась использовать Польшу, Турцию и Швецию как оплот против России. В 1764 г. Россия заключила союз с Пруссией, что вызвало недовольство многих: ведь за три года перед этим только смерть Елизаветы Петровны и вступление на престол Петра III спасли Пруссию от полного разгрома; Фридрих II сам говорил, что ему по ночам снится «любезный визит казаков и калмыков» в Берлин в 1760 г.

Дело в том, что союз с Пруссией был первым шагом к задуманному Паниным «Северному аккорду» (объединению вокруг России северных государств), созданному в противовес франко-австро-испанскому союзу. По мысли Панина, члены «Северного аккорда» должны были поддерживать друг друга, защищать слабых и таким образом содействовать укреплению мира в Европе. Благородная идея, характеризующая направленность мыслей Панина, конечно, не могла осуществиться: слишком противоположны были интересы государств, но частные соглашения Россия заключила почти со всеми из намеченных стран.

На первых порах службы в Иностранной коллегии Фонвизин знакомился с обстановкой и не сразу почувствовал трудность своего положения. «Я весьма скучаю придворною жизнью. Ты ведаешь, создан ли я для нее», — сетовал Фонвизин вскоре после перехода на новую службу. Молодость, однако, брала свое. «Между тем, я положил за правило стараться вести время свое так весело, как могу; и если знаю, что сегодня в таком-то доме будет мне весело, то у себя дома не остаюсь: словом, когда б меня любовь не так смертельно жгла, то б жил я изряднешенько. Но страсть моя меня толико покорила, Что весь рассудок мой в безумство претворила», — балагурил писатель в письме к сестре.

Присмотревшись к новому секретарю, Панин стал давать ему больше поручений. В письмах все чаще мелькают ссылки на «множество стекшихся вдруг дел», на невозможность писать «за крайними недосугами». Дел по Иностранной коллегии в начале 1770-х годов было действительно много, дел запутанных. Через письма Фонвизина проходят два связанных между собою вопроса: положение в Польше и русско-турецкая война 1768-1774 гг.

Давно было ясно, что белорусские и украинские земли должны быть воссоединены с Россией. К середине XVIII века этот вопрос осложнился. Когда-то сильное государство, Польша находилась в состоянии развала. Правящая страной знать просила помощи то у России, то у Австрии, то у Пруссии. После того как русское влияние на польское правительство усилилось, противники России, получив помощь от Франции, подняли мятеж.

В июне 1771 г. Фонвизин выражал надежду, что разумные действия русского посла сумеют остановить «смятение». Дело оказывалось не простым. Поляки продолжали бунтовать, а русские войска без особой охоты шли в сражение ради чуждых им целей. «Недавно при атаке... наша пехота легла на землю и не пошла к своей должности», — сообщал Фонвизин.

За трудностями и успехами русской политики следили явные враги и тайные недруги. Французские и австрийские дипломаты подстрекали Турцию к войне с Россией. Турция усилила претензии на Украину, а в конце 1768 г. объявила войну.

Русское правительство не ожидало этого. И потому вначале военные действия для России были малоуспешны. Затем русские войска и флот одержали ряд блестящих побед, ошеломивших Западную Европу. Вероломный союзник — Пруссия пошла на сближение с Австрией, которая заключила союз с турками. Франция интриговала в Швеции и Дании. Положение осложнялось тем, что России приходилось воевать и с турками и в Польше. «Словом сказать, отовсюду хлопоты, могущие иметь следствия весьма неприятные. К тому же и здесь сколь мудрено соглашать и прилаживать умы разнообразные...» Сетуя на трудность «прилаживать умы», Фонвизин имеет в виду, в частности, осложнения в отношениях с турками.

Победы Румянцева на Дунае, завоевание Крыма и Кавказа поставили Турцию перед угрозой разгрома и вынудили ее начать мирные переговоры. В качестве посла выехал Г. Г. Орлов. Зная «норов» Орлова, Фонвизин тревожился, но надеялся, что не случится так, «чтоб от одной збалмошной головы проливалась еще кровь человеческая».

Переговоры были неудачными, но не от взбалмошности Орлова. Турция отказывалась признать независимость Крыма и предоставить русским судам право свободного плавания в Черном море. Переговоры были прерваны, затем возобновились. Теперь их вел А. М. Обресков, также не добившийся результатов. Вновь начались военные действия. Почему же полуразгромленные турки ставили свои условия? В известной мере на этот вопрос отвечает письмо Фонвизина от 4 августа 1772 г. «...Нет сомнения, что медленность турецких полномочных... происходит от коварных внушений Франции, которая... питает турков надеждою скорой революции в Швеции и, следственно, новой у нас с шведами войны». Русское правительство считало угрозу войны со Швецией реальной и старалось получить в качестве союзника Данию.

Сказанным не исчерпываются вопросы, над которыми приходилось задумываться Фонвизину, как ближайшему сотруднику Панина. В Польше и Турции война шла при помощи оружия. С пером в руках надо было отстаивать интересы России, имея дело с искуснейшими дипломатами Европы. Прославленные своей хитростью главы французского и австрийского кабинетов — Шуазель и Кауниц, английские дипломаты, то сообщающие Панину секретные документы, то исподтишка вредящие России, носящий маску друга и всегда готовый к измене прусский король, бряцающая оружием Швеция держали настороже кабинет Панина. Какова была роль Фонвизина в этом мире дипломатических интриг?

Конечно, важнейшие дела Панин вершил сам, согласуя их с императрицей. Но, ведя дипломатическую войну с врагами России, окруженный завистниками, испытывая неприязнь Екатерины и ее фаворитов, он нуждался в близком человеке, верном, неподкупном, скромном и умном. Фонвизин и был таким человеком. Через его руки проходили все дела. Проводя политику Панина, он держался скромно, но высказывал, когда считал необходимым, собственное суждение. Не случайно П. И. Панин из трех секретарей своего брата избрал в качестве корреспондента именно Фонвизина. Живя в Москве, П. Панин следил за событиями и в письмах к Фонвизину сообщал свои соображения для того, чтобы повлиять на решение вопроса, хотя братья переписывались и между собою.

Фонвизин вел переписку не только с П. Паниным. Он являлся посредником между своим начальником и русскими дипломатами. Ему писал и обиженный секретарь посольства в Варшаве А. И. Марков, и обидчик Маркова грубый Сальдерн, и дипломат Я. И. Булгаков, и посланник в Испании (потом в Польше и Швеции) граф Стакельберг, и посол в Англии граф А. М. Мусин-Пушкин, и надменный генерал-фельдмаршал князь Н. В. Репнин, и рядовые служащие посольств, и требующий немедленно решения дела нетерпеливый А. П. Сумароков и многие другие. Одним нужны советы дипломатического характера, других беспокоит карьера, третьим не хватает жалованья и т. д. Почтенный дипломат Обресков волнуется, что не удалось заключить мир с турками, и напоминает, что «денежек маленько здесь остается, а все пить и есть хотят!» А то вдруг просит человека на 25 лет моложе себя проследить за воспитанием детей, «дать им хорошие наставления к учению и поведению, да и учителя их... побуждать ко всевозможному их обучению». А у знатных дам свое представление о задачах дипломатии: для графини М. Р. Паниной нужно достать шелка непременно из Ливорно... Фонвизин занимался подбором служащих для посольств. «Верю, что... пришлешь ко мне человека хорошего: выбору твоему верю», — писал посол в Испании Зиновьев.

Фонвизин отвечал на письма, хлопотал о людях, независимо от их чина и ранга: «Я почел бы себе за особенное счастие, если бы... мог оказать вам услугу», — писал он одному из служащих посольства в Париже, находившемуся в стесненном положении. Деятельностью в Иностранной коллегии писатель-дипломат снискал уважение очень многих. Это сказалось не только в приеме, оказанном ему за границей во время поездки 1777—1778 гг., когда он был доверенным лицом крупного вельможи. В 1787 г. в Вене, в последние годы жизни в Петербурге, его, тяжелобольного, полунищего человека, чиновника в отставке, гонимого правительством писателя, выручал из беды Марков, навещали служащие посольств и Иностранной коллегии, крупные дипломаты-вельможи.

Знаки внимания, уважения, признательности были ответом на деятельность в молодости, когда наряду с делами государственной важности, Фонвизин помогал людям, старался все успеть, все выполнить. Только время от времени постоянные головные боли от вечного напряжения делались нестерпимыми. Наступал вынужденный перерыв, после которого оказывалось еще больше дел.

Изредка срывался отчаянный вопль: «Бог и честные люди тому свидетели, что я веду жизнь в некотором отношении хуже каторжных, ибо для сих последних назначены по крайней мере в календаре дни, в кои от публичных работ дается им свобода». Жизнь могла быть проще и легче, если бы Фонвизин ограничивался исполнением обязанностей по Иностранной коллегии, но размышления и неустанные заботы о международном авторитете России заставляли пристальнее вглядываться в ее внутреннее положение. Подобно большинству мыслителей XVIII века, писатель считал наиболее совершенным способом правления просвещенную монархию, а чем более мужал он, тем яснее понимал, что правление Екатерины II являлось деспотическим, несмотря на громкие слова императрицы, отдельные мероприятия и указы. Теоретически отличие монархии от деспотии состояло в строжайшем соблюдении законов, ограничивающих власть государя и делающих невозможным произвол чиновников всех рангов. Власть Екатерины II была неограниченной, упорядоченного законодательства Россия не имела ни до Комиссии 1767 г., ни после ее роспуска.

Основа основ просвещенной монархии — покровительство государя всем сословиям. Екатерина покровительствовала в известной степени купечеству и промышленникам, конечно, не ущемляя интересов дворян. Но к речам депутатов Комиссии, говоривших о крестьянстве, она прислушалась ровно настолько, чтобы распустить Комиссию. Сами крестьяне за жалобы ссылались на каторгу. Согласно теории, фаворитизм[3] — отличительная особенность деспотизма. Пребывание при дворе не оставляло у Фонвизина сомнений на этот счет. Конечно, Екатерина II не последовала примеру Анны Ивановны, передоверившей управление Россией Бирону. Екатерина была умнее, хитрее, тщеславнее и в основном правила сама. Но Г. Орлов, Потемкин, впоследствии Зубов играли огромную роль. Другие фавориты менее влияли на ход дела, однако возвышение и падение каждого из них стоило стране миллионы. Все это бросалось в глаза и возмущало Фонвизина. Близость к Панину позволила поверить в возможность бескровного переворота.

После двенадцатилетнего пребывания на посту посла в Швеции Панина в 1760 г. назначили воспитателем Павла Петровича. Противник Петра III, он принял непосредственное участие в перевороте 28 июня 1762 г.

В Екатерине он видел лишь временного правителя, опекуна при малолетнем наследнике. Он предложил учредить «Постоянный императорский совет», состоящий из 6—8 членов, и реформировать Сенат. Сенат по проекту Панина должен был иметь право возражать против «высочайших повелений», если они «могут утеснить законы или благосостояние народа». Через Совет предполагалось проводить все дела. И хотя решающее слово оставалось за императрицей, целью реформ было наблюдение, чтобы «добрый государь... ограничивал себя в ошибках, свойственных человечеству».

Нуждавшаяся в поддержке в момент вступления на престол Екатерина согласилась на поставленные условия. Став императрицей, она отвергла их.

Сила Панина, который опирался на лиц, занимавших важные государственные посты, его ум, честность, авторитет в международных дипломатических кругах, личное влияние на Павла не позволили Екатерине II до поры до времени подвергнуть вельможу открытой опале. Она сделала попытку переключить его внимание на внешнюю политику.

Однако Панин не оставил мысли о реформах. Он не скрывал от наследника тяжелого положения страны, стремился воспитать из него достойного просвещенного правителя. Осторожно, но настойчиво он объединял вокруг Павла людей, недовольных правлением Екатерины. Оппозиционные нотки, прозвучавшие в «Бригадире», обратили его внимание на Фонвизина, и он попытался сделать писателя своим единомышленником, что в значительной степени ему и удалось.

Недружелюбно относился к Екатерине и Петр Панин. Крупный военный деятель, но человек менее широкого кругозора, чем брат, он считал себя обойденным наградами, в 1770 г. вышел в отставку, поселился подобно многим противникам императрицы в Москве, где открыто выражал недовольство. Екатерина считала его личным врагом, «дерзким болтуном», «персональным оскорбителем».

Затихшая после 1762 г. борьба за власть возобновилась в начале 1770-х годов. В сентябре 1772 г. Павлу исполнилось 18 лет. Как достигнувший совершеннолетия он получал права на престол. Этим и хотел воспользоваться Н. Панин. Попыткой организовать общественное мнение в пользу наследника престола было написанное Фонвизиным «Слово на выздоровление его императорского высочества государя цесаревича и великого князя Павла Петровича в 1771 годе».

Автор «Слова» говорит о болезни Павла как бедственном для России событии. Он рисует детей и стариков, женщин и мужчин, плачущих и стонущих: «Гибнет отечество наше... Что с нами будет, когда его (Павла) лишимся». Эти слащавые картины выдавали желаемое автором за действительное: Павла не знали и уже поэтому особенно любить не могли. Но «Слово» впервые с такой определенностью напоминало: в Зимнем дворце, помимо монархини-матери, живет юный государь, с жизнью которого «сопряжено благо народа, им любимого и ему усердного». В «Слове» не обойдена и Екатерина. Только комплименты в ее адрес не ослабляют общей мысли. Перед читателем вставал образ матери, скорбящей о болезни сына. Образ своевременный, поскольку ходили слухи об отравлении наследника. Образ величественный, но он мог казаться насмешкой тем, кто знал, как не любила Екатерина своего сына, как опасалась его притязаний на престол.

Похвалы императрице уравновешивались славословием Панину. Мать дала Павлу жизнь, добродетельного человека и государя воспитал Панин, «муж истинного разума и честности, превыше нравов сего века». Он научил своего воспитанника любить народ. Его скорбь не меньше скорби матери. «Когда Панин рыдает о Павловой опасности, Россия должна пролить источники слезные».

Писатель обращается к Павлу так, будто бы тот скоро займет престол: «Люби россиян... Буди правосуден, милосерд, чувствителен к бедствиям людей... Любовь народа есть истинная слава государей... Внимай единой истине и чти лесть изменою».

Верил ли Фонвизин тому, что говорилось в «Слове»?

В это время, вероятно, верил. Павлу было семнадцать лет. Воспитанный и руководимый людьми, желавшими блага отчизне, он мог, казалось, воплотить в себе качества просвещенного государя. Позднее эта вера пошатнулась. А когда Павел вступил на престол, писателя не было в живых и о полном крушении своих надежд он не узнал.

Смысл «Слова» — призыв к объединению вокруг Павла и его воспитателя — был понят современниками.

В 1772 г. Новиков перепечатал «Слово» в журнале «Живописец». В 1772 г. «Слово» стало еще более злободневным. Близилось совершеннолетие Павла. Решался вопрос о престоле. Противники Екатерины группировались вокруг Паниных[4], сторонники — вокруг братьев Орловых. Екатерина придумала ловкий ход. Торжества по случаю совершеннолетия Павла был« отложены на год.

Встал вопрос о женитьбе. Понимая, что сам Павел опасности не представляет, решили отдалить от него Панина, сплетничали, клеветали, плели интриги. «Князь Орлов с Чернышевым злодействуют ужасно». «Все плохо, а последняя драка будет в сентябре, то есть брак его высочества, где мы судьбу нашу совершенно узнаем», — сообщал сестре писатель.

Для начала Панину предложили освободить покои во дворце, где он жил как воспитатель наследника. С ним выехал и его секретарь Фонвизин. Стали подыскивать нового воспитателя: прочили Елагина, Ф. Орлова. Панин решил немедленно выйти в отставку. Фонвизин не знал, как сложится в этом случае его судьба, и желал только «жить и умереть честным человеком». Павел сочувствовал своему наставнику, но не мог ничего сделать, да и занят был другим: «Великий князь смертно влюблен в свою невесту, а она в него».

Рассказывая обо всем в письмах к сестре, Фонвизин заключал: «Развращенность здешнюю описывать излишне. Ни в каком скаредном приказе нет таких стряпческих интриг[5] какие у нашего двора всеминутно происходят, и все вертится над бедным моим графом... Ужасное состояние. Я ничего у бога не прошу, как чтоб вынес меня с честию из этого ада».

Слухи о происходившем проникали за границу. Сетуя на сложность внешнеполитической обстановки и ожидая решения своей судьбы, командующий русскими войсками в Польше Бибиков писал Фонвизину: «Пусть буду там, где судьбе угодно: только к вам не хочу. О вас, и здесь живучи, слышать неприятно. Долго ль пиву бродить, пора уставиться».

Пиво в конце концов перебродило. Власть осталась за Екатериной. В сентябре 1773 г. была торжественно отпразднована свадьба Павла, оставшегося в прежнем положении наследника престола. Момент для переворота был упущен.

Должность воспитателя ликвидировали. Вознаграждение Панину за труды было настолько щедрым, что самые злые языки не могли упрекнуть императрицу-мать в неблагодарности. Иностранные дипломаты, потиравшие руки в предвидении падения своего умного противника, приуныли: руководство Иностранной коллегией оставалось за Паниным.

Сохранив позу полнейшей объективности и благожелательности, Екатерина с облегчением вздохнула. «Дом мой очищен», — удовлетворенно писала она одной из своих иностранных корреспонденток.

Фонвизин тоже был доволен и относительно благополучным исходом междоусобной войны при дворе, и тем, что его начальник «занят будет теперь одними делами ». Первоочередным, жизненно важным для страны вопросом он считал заключение мира с турками. Оно тормозилось, по его мнению, как внешнеполитическими обстоятельствами, так и непомерным славолюбием русского правительства. «Для истинного блага отечества нашего мир необходимо нужен. Войну ведем не приносящую нам ни малейшей пользы, кроме пустой славы... А что всего хуже, то мы и конца войне не видим. Турки ничего не дают, и нам помириться не любо».

После окончания придворных «бурь» Фонвизин получил возможность заняться личными делами. Материальное благосостояние его к этому времени упрочилось. Во время службы у Елагина он считал каждый рубль и с нетерпением ожидал денег за переводы. Когда он перешел к Панину, необходимость в приработке отпала, но и только. В 1774 г. он стал состоятельным человеком: Панин, получив среди прочих наград 9000 крепостных, тут же передарил почти половину своим секретарям. На долю Фонвизина пришлось имение в Белоруссии с 1180 «душами» крестьян.

«Ежели б я знал, что ты живешь домом, то я б тебе прислал вина шампанского; но думаю, что живешь по-калмыцки, даром, что знатный помещик», — шутил в начале 1774 г. приятель писателя. Фонвизину и самому надоела кочевая жизнь, одиночество. Хотелось жить «домом». К этому времени он вел тяжебное дело молодой вдовы Екатерины Ивановны Хлоповой. Тяжбу он выиграл наполовину, а сердце доверительницы завоевал целиком. Отец не одобрил выбора сына. Сомневалась и сестра, но, как истинный друг, она пожелала жениху и невесте счастья. Фонвизин поступил мудро: первое письмо разорвал, а второе послал Е. И. Хлоповой. «Возвращаю вам, батюшка Денис Иванович, письмо вашей сестрицы. Уверяю вас, что мне обещание дружбы ее очень приятно и что я все употреблю к снисканию ее любви и дружбы», — отвечала тронутая невеста. В конце 1774 г. состоялась свадьба. Молодые выехали в Москву.

Отец ошибся. Е. И. Фонвизина была любящей терпеливой женой, умным, образованным, тонко чувствующим человеком. Она умела приноровиться к нелегкому характеру мужа, к его вспыльчивости, успокоить в минуты тоски и гнева. Она любила искусство, была прекрасной спутницей во время путешествий, гостеприимной хозяйкой петербургского дома. Она осталась верным другом, когда пришли болезнь и бедность. Но горе пришло потом. Пока же в их доме царил покой.

А время было крайне неспокойное. Покуда во дворце дрались за власть, нищий, голодный народ, на плечи которого ложились и тяготы двух войн, и награждения фаворитов, и блеск двора, и содержание собственных бар, пошел на поиски своей, справедливой власти, своего «мужицкого царя». Подавленные в 1772 г., крестьянские волнения с новой силой вспыхнули в 1773 г. Начались они с восстания яицких (уральских) казаков под предводительством Емельяна Пугачева, принявшего имя императора Петра III. После взятия крепости Татищевой в сентябре 1773 г. Пугачев пошел на Оренбург. Восстание охватило все Заволжье от Самары до Казани, перебросилось в Приуралье. Ряды войск Пугачева пополнялись крепостными крестьянами и крестьянами, приписанными к заводам, а также башкирами, марийцами, удмуртами и русскими раскольниками. Поражение первых карательных отрядов заставило правительство встревожиться.

На усмирение послали прибывшего незадолго перед этим из Польши генерала Бибикова. В ответ на тревожные вопросы Фонвизина о состоянии дел Бибиков писал, что самое страшное — это широкое распространение восстания, а главная трудность — успокоить «почти всеобщее черни волнение». Боялся Бибиков также, чтобы его солдаты, подобно солдатам некоторых местных гарнизонов, не сложили оружия. Бибикову удалось достичь некоторых успехов. Пугачев снял осаду Оренбурга, но двинулся вдоль Прикамья. Затем, оставив Казань, перешел на правый берег Волги. Зарево пожаров помещичьих усадеб полыхало все ближе к центру России. Перепуганные придворные уговаривали Екатерину бежать в Ригу.

В этой обстановке наскоро заключили мир с Турцией и направили против Пугачева регулярные войска с фронта. Так как Бибиков умер, Н. И. Панин предложил назначить командующим карательной армией своего брата. Приказ о назначении Петра Панина Екатерина подписала с крайним неудовольствием, но перед лицом восставшего народа пришлось отложить старые счеты. Противники на время стали союзниками.

Продолжение: ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ФРАНЦИЮ >>>

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Источник: – Кулакова Л. И. Денис Иванович Фонвизин: биография писателя. – Л.: Просвещение, 1966. (вернуться)

2. Апоплексия (апоплексический удар) – внезапный паралич вследствие кровоизлияния в мозг или спазма сосудов головного мозга. (вернуться)

3. Фаворитизм – покровительство, которое монархи оказывали своим любимцам (фаворитам) путем предоставления им титулов, привилегий, права вмешательства в государственные дела. (вернуться)

4. Племянник писателя, декабрист М. А. Фонвизин сообщал со слов отца, что Панин стоял во главе заговора в пользу Павла; никаких документов, подтверждающих это, до сих пор не найдено.(вернуться)

5. Т. е. ни в какой мерзкой канцелярии нет таких чиновничьих интриг. (вернуться)