Последние годы Фонвизина. Кулакова Л. И.

Извещение о подготовке «нового периодического творения «Друг честных людей, или Стародум», под надзиранием сочинителя комедии «Недоросль» издаваемого» появилось в газете в начале февраля 1788 г. В лавке Клостермана раздавалось бесплатное «объявление» (проспект). В нем немногословно характеризовался журнал и говорилось, что он готов и первые четыре части будут разосланы подписчикам в начале мая.

К началу апреля необходимое число, подписчиков нашлось. Журнал был отдан в цензуру. Ответ не заставил себя ждать. 4 апреля Фонвизин кратко сообщил П. Панину: «Здешняя полиция воспретила печатание «Стародума»; итак, я не виноват, если он в публику не выйдет».

Таким образом, «периодическое сочинение, посвященное Истине», не увидело света. Комплименты в адрес «века Екатерины Вторыя», в котором «честный человек может мысль свою сказать безбоязненно», превращались в сатиру. И Фонвизин постарался, чтобы она стала известна.

Он не пошел на поклон к императрице, хотя мог это сделать через Дмитриева-Мамонова, которого знал с детства. Фаворит стал чужим для него. Бесстрашный человек действовал иначе.

В конце мая в «Санкт-петербургских ведомостях» появилось объявление о подписке на Полное собрание сочинений и переводов Дениса Ивановича Фонвизина. Свидетельств о запрещении издания нет, кроме одного: собрание сочинений напечатано не было.

Однако и само объявление было важно для писателя. Ведь, кроме переводов в университетских журналах 1760—1762 гг., все остальные его переводы и собственные сочинения, включая «Недоросль», печатались без подписи. Конечно, многое было известно, но не все и не всем. Печатая в объявлении перечень произведений, входящих в состав издания, Фонвизин раскрывал свое авторство, хотя опять не полностью. Во-первых, так называемое Полное собрание сочинений было не полным, а тщательно отобранным. Во-вторых, перечень кончался словами: «Разные письма и проч.» Что входило в этот раздел, мы можем лишь догадываться. А современники при желании могли узнать тотчас же и без особого труда.

Объявление приглашало желающих прийти в лавку и «рассматривать как отпечатанные поныне листы, так и самые рукописи одну по другой для удовлетворения своего любопытства и удостоверения, что показанные книги точно существуют».

Читаешь и не веришь своим глазам. Через официальную газету любопытные приглашаются читать рукописи до представления их в цензуру. И это через семь недель после запрещения «Стародума»! Кажется, один Фонвизин мог решиться на столь рискованный шаг.

Любопытные, видимо, нашлись. Не случайно, некоторые статьи из «Стародума», напечатанного только в 1830 г., сохранились в списках XVIII и начала XIX веков.

Болезни не удалось остановить взлета таланта Фонвизина в 1787—1788 гг. Не удержала она его от героической борьбы за права писателя-гражданина. Но страшный недуг брал свое. Каждое волнение сопровождалось обострением, новой вспышкой. Врачи испытывали разные методы лечения, предписывали покой. А мог ли оставаться спокойным писатель, сочинения которого не печатались? Мог ли быть спокойным человек, запутавшийся в бесконечной тяжбе и долгах?

Здоровье ухудшалось. Надо было ехать на воды. Стесненный в средствах, Фонвизин выехал летом 1789 г. не за границу, как обычно, а в Бальдон (Балдоне), в ту пору совсем неблагоустроенное местечко в 32 километрах от Риги. Выехал один, без жены. Так как в Бальдоне находились целебные воды, но не было даже фельдшера, больного сопровождал врач. Немедленно по приезде врач бросил подопечного и отправился по своим коммерческим делам. Фонвизин доверился первому встречному лекарю. Этот едва не уморил несчастного.

Пришлось переехать в Митаву. Тамошнее светило, доктор Герц, категорически заявил, что все четыре года московские, венские, петербургские и прочие врачи имели к больному «подлое снисхождение» и потому не помогли. А он, Герц, знает секрет быстрого излечения. Фонвизин поверил. «Редкий человек и великий медик» принялся лечить яростно. Кожа больного покрывалась нарывами от шпанских мух. Рвотное, ежедневное обкладывание тела внутренностями убитых животных, ванны серные, ванны капельные при полном отсутствии элементарных удобств приводили к страшным болям, бессоннице.

Страдания не притупили интереса к жизни. С удовольствием смотрел писатель крестьянские пляски, слушал игру на гуслях. Терпеливо переносил чтение местного «знаменитого декламатора». Записывал сцены крестьянского быта, принимал новых знакомых.

Покуда Фонвизин лечился в глуши, в мире произошло огромное событие. 14 июля 1789 г. восставший народ Франции захватил крепость-тюрьму Бастилию. Началась Французская буржуазная революция.

Фонвизин пережил первый этап революции и начало второго. Первый знаменовался борьбой между захватившей власть крупной буржуазией и демократическими слоями третьего сословия. По депешам, газетам, слухам писатель знал о деятельности вождей демократических сил — Марата и Робеспьера. Он был еще жив, когда в августе 1792 г. король Людовик XVI был обвинен в измене отечеству и арестован.

События во Франции оказали огромное влияние на жизнь других стран, в том числе и России.

Конец 1780-х годов знаменовался активизацией передовой общественной мысли и литературы. В 1785 г. была поставлена тираноборческая трагедия Николева «Сорена и Замир». В том же году Ф. В. Кречетов создал тайное общество с целью борьбы против деспотизма. В 1788 г. Фонвизин пытался издавать журнал «Друг честных людей». К 1789 г. Княжнин закончил республиканскую трагедию «Вадим Новгородский». Тогда же молодой сатирик, будущий великий баснописец, И. А. Крылов издавал журнал «Почта духов», в котором продолжал традиции Новикова и Фонвизина. В 1790 г. Радищев напечатал свою книгу-подвиг «Путешествие из Петербурга в Москву», где впервые была сказана до конца страшная правда о России и брошен призыв к народной революции.

Возрастало и наступление. реакции. Одним из проявлений ее было фактическое изъятие Фонвизина из литературы, произведенное еще тихо, без шума. С 1785 г. подготавливалась расправа с Новиковым. С 1789 г. правительство перешло к открытым действиям. Помимо светской и духовной цензуры на помощь был призван сыщик и палач Шешковский, писателей заключали в тюрьмы, ссылали, их книги жгли на площадях.

Под нажимом правительства прекратилось издание «Почты духов». Через месяц после выхода в свет «Путешествия из Петербурга в Москву» арестовали, судили и сослали в Сибирь Радищева, а книгу его сожгли. В начале января 1791 г. внезапно умер Княжнин; есть ряд свидетельств, что смерть его произошла в результате «встречи» с Шешковским. В 1792 г. полиция расследовала деятельность заведенной Крыловым в 1791 г. типографии, в связи с чем допрашивался совладелец типографии, верный друг Фонвизина Дмитревский.

Весной 1792 г. арестовали Новикова и сделали обыск в доме директора Московского университета П. И. Фонвизина, которого московский главнокомандующий считал единомышленником масонов. У П. И. Фонвизина хранился список с «Рассуждения о непременных государственных законах» и другие бумаги, предназначенные для наследника престола. Видимо, предупрежденный кем-то, П. И. Фонвизин успел сжечь часть бумаг. Только «Рассуждение» было спасено и спрятано младшим братом — А. И. Фонвизиным. Его сын, будущий декабрист, позднее сделал это произведение известным.

Расторопность избавила Павла и Дениса Фонвизиных от большой беды: ведь одна из основных причин суровой расправы с Новиковым была в том, что его подозревали в заговоре против Екатерины II в пользу Павла.

Тяжелая сложная обстановка наложила отпечаток на творчество Фонвизина последних лет.

Французской революции Фонвизин не принял. Еще в 1778 г. он считал, что вольность — «первый дар природы» — не может быть возвращена народу «вдруг», без «смертельного погубления государства». Ему казалась несбыточной и мечта о равенстве. При любых законах «одна часть подданных будет принесена в жертву другой», — говорил он в одной из последних комедий «Выбор гувернера».

В этих утверждениях — источник разлада, трагизма мировоззрения Фонвизина, человека XVIII столетия. Не мирясь с феодально-крепостническим государством, он отрицал буржуазную революционность, которая и на самом деле привела не к свободе и равенству, а к царству лавочников. Путь реформ, просвещения оставался для писателя единственно возможным. Ему и отдал он свои последние силы.

Он сделал безуспешные шаги к организации небольшой группы писателей для периодического издания «Московские сочинения», хотел заняться переводом римского историка Тацита и писал по этому поводу письмо Екатерине II. Предложение отклонили. Обличение тирании и тиранов было всегда не по душе державному автору «Записок касательно российской истории», в тревожном 1790 г. тем более. В незавершенной комедии «Выбор гувернера» Фонвизин показал, что большие баре ничуть не лучше Простаковых. Митрофана «воспитывал» Вральман. Кичащиеся своей породой князья Слабоумовы приглашают в качестве учителя француза, мастера вырезывать мозоли. Он кажется им более подходящим воспитателем их сына, чем образованный и честный Нельстецов, который полагает, что «благородно рожденный должен иметь и благородную душу».

«Выбор гувернера» идейно и художественно слабее «Недоросля». Но насмешки над «породной» аристократией в 90-е годы были не ко времени.

Лучшее из всего созданного Фонвизиным в последние годы — автобиографическая повесть «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях».

Во вступлении писатель вспоминает одно из выдающихся произведений XVIII века — «Исповедь» Руссо — и говорит, что в отличие от Руссо он хочет открыть «тайны сердца» только ради покаяния в своих грехах. Эпиграфы и отдельные места повести должны способствовать этому впечатлению. Но когда читаешь основной текст, кажется, что автор забыл о своей цели.

В четырех главах, названных «книгами», Фонвизин собирался рассказать о всей своей жизни. До нас дошли две с половиной «книги», доводящие повествование до конца 60-х годов. То с волнением, то с неповторимым фонвизинским юмором рассказывает писатель о своем детстве, годах учения, первой поездке в Петербург, посещении театра, первых поэтических опытах, друзьях, успехах в обществе, сатирических стихах, службе при Елагине, успехе «Бригадира», знакомстве с Паниным, первом ненужном флирте и о большой любви.

К этому драгоценному материалу мы уже обращались не раз и повторяться не будем. Скажем только, что «Чистосердечное признание» отличается необыкновенной для всей допушкинской прозы краткостью и динамичностью. В нем отобрано главное, то, что оказывало влияние на формирование характера, неповторимо индивидуального характера русского человека XVIII века — Дениса Ивановича Фонвизина.

Автор не идеализирует ни себя, ни окружающих. В повести нет безупречного Здравомысла или Стародума. Зато юмор, ирония, сатира пронизывают большинство страниц. Достаточно вспомнить сцену экзамена в университете или оценку собственных успехов.

В конце второй книги писатель вспоминает, что он решил покаяться. Полностью сохраняя резко отрицательное отношение к попам, он осуждает безбожников и самого себя за кощунство в «Послании к Шумилову». Попутно воссоздается атмосфера поверхностного вольтерьянства начала царствования Екатерины II. Колоритен двуликий образ безбожника, обер-прокурора святейшего синода[2]: в Гостином дворе он громко рассуждает о том, что бога нет, а на службе следит за переводами «вольнодумных» писателей и искажает их.

На обращении автора к английской книге, доказывающей существование бога, «Чистосердечное признание» обрывается.

В зрелые годы, в отличие от юношеских лет, Фонвизин не был атеистом, но не был и религиозным. Мотивы покаяния появляются лишь с осени 1791 г.

Покаянные настроения могли овладевать тяжелобольным человеком. Они поддерживались женой, которая с начала болезни мужа стала часто ездить по церквам и молиться. Но были и другие причины отречения писателя от «грехов» молодости. В пору обысков, допросов, ссылок Фонвизин ждал своей очереди. Если невиннейший перевод поэмы «Иосиф» был отнесен к разряду «сумнительных» книг, то «Послание к слугам» могло служить поводом для обвинения в безбожии, достаточным, чтобы погубить любого человека XVIII и XIX веков.

О том, что опасения были не напрасны, говорит отзыв о «Послании к слугам» одного из церковников более чем через полвека.

В 1846 г. в связи с выходом в свет собрания сочинений Фонвизина один крупный церковный деятель заявил, что «особенно вредными» должны быть признаны «Послание к слугам» и «Поучение в духов день». «Послание», по его словам, «исполнено явного неверия, кощунства и совершенной безнравственности». Оно является «вредным для нравственности и веры», а распространение его в народе — «опасной заразой, о которой следует доносить благопопечительному начальству...»

А Фонвизин надеялся и, конечно, напрасно, что «благопопечительное начальство» позволит ему издать сочинения в годы Французской революции. В 1792 г. подготовленные тома вновь не увидели света.

Несмотря на тяжкие физические страдания, писатель до последнего дня не отходил от литературы, следил за ее развитием.

В ноябре 1792 г. Фонвизин вернулся из белорусского имения, из-за которого все еще шла тяжба, приведшая семью к нищете. При встрече с Державиным он выразил желание познакомиться с молодым поэтом И. И. Дмитриевым. Встреча состоялась вечером 30 ноября в доме Державина. Дмитриев рассказал о ней в своих воспоминаниях.

Больной драматург приехал в сопровождении двух молодых офицеров, так как без посторонней помощи двигаться не мог. Внешний вид его, парализованные рука и нога, «охриплый и дикий» голос, затрудненная речь ужаснули Дмитриева. Но Фонвизин заставил забыть о своем недуге и быстро овладел вниманием собравшихся.

«Он приступил ко мне с вопросами о своих сочинениях: знаю ли я «Недоросля»? Читал ли «Послание к Шумилову», «Лису-казнодейку»; перевод его «Похвального слова Марку Аврелию» и т. д.; как я нахожу их? Казалось, что он такими вопросами хотел с первого раза выведать свойства ума моего и характера. Наконец спросил меня и о чужом сочинении, что я думаю об «Душеньке»?[3] — Она из лучших произведений нашей поэзии, — отвечал я. «Прелестна!» — подтвердил он, с выразительною улыбкою. Потом Фонвизин сказал хозяину, что он привез показать ему новую свою комедию «Гофмейстер». Хозяин и хозяйка изъявили желание выслушать эту новость. Он подал знак одному из своих вожатых, и тот прочитал комедию одним духом. В продолжение чтения автор глазами, киваньем головы, движением здоровой руки подкреплял силу тех выражений, которые самому ему нравились. Игривость ума не оставляла его и при болезненном состоянии тела. Несмотря на трудность рассказа, он заставлял нас не однажды смеяться. По словам его, во всем уезде, пока он жил в деревне, удалось ему найти одного только литератора, городского почтмейстера. Он выдавал себя за жаркого почитателя Ломоносова. «Которую же из од его, — спросил Фонвизин, — признаете вы лучшею?» -— «Ни одной не случилось читать», — ответствовал ему почтмейстер. «Зато, — продолжал Фонвизин, — доехав до Москвы, я уже не знал, куда мне деваться от молодых стихотворцев. От утра до вечера они вокруг меня роились. Однажды докладывают мне: «приехал сочинитель» — «принять его», — сказал я, и через минуту входит автор с пуком бумаг. После первых приветствий и оговорок, он просит меня выслушать трагедию его в новом вкусе. Нечего делать; прошу его садиться и читать. Он предваряет меня, что развязка драмы его будет совсем необыкновенная: у всех трагедии оканчиваются добровольным или насильственным убийством, а его героиня или главное лицо умрет естественною смертию». — «И в самом деле, — заключает Фонвизин, — героиня его от акта до акта чахла, чахла и наконец издохла».

«Мы расстались с ним в одиннадцать часов вечера, а наутро он уже был в гробе!» — закончил свой рассказ Дмитриев.

В полном жизни остроумном человеке, блестящем рассказчике-импровизаторе мы узнаем того, кто хотел и умел очаровывать собеседников в Москве, Петербурге, Париже, Риме, Вене и захолустной Митаве. Узнаем художника, ни на секунду не забывающего «сторожить природу». Узнаем писателя, который хотел, чтобы знали его произведения и радовался чужому успеху. И как же далек он был от старческой нравоучительности, если с похвалой отзывался о легкомысленной «Душеньке». Как же чуждо было его душе, душе вольнодумца XVIII века, покаяние, если при первом знакомстве с человеком он напоминал именно о «Послании к слугам». Напоминал за несколько часов до смерти.