"Левша" на сцене, 1925 год

1924 год. Михаил Чехов репетирует "Петербург" Андрея Белого. В пику ему Алексей Дикий начинает работать над "Блохой".

Почему я выбрал именно это произведение? – спрашивает Дикий много лет спустя в своих воспоминаниях. И отвечает: – Потому, во-первых, что я люблю Лескова. Люблю его национальную неповторимость, густой и сочный быт... его наблюдательность, его удивительный язык. Потому что остро ощущаю природу его юмора, то звонкого, то терпкого, то отдающего полынью. Потому что он – необычайно земной писатель и его поэзия... подсмотрена в самой гуще жизни, подслушана в народе, угадана там, где не всякому придет в голову искать поэзию..."

Во-вторых, объясняет Дикий, "Блоха" – это материал жизнерадостный, ярко национальный, с чертами народного, площадного зрелища, материал, в корне отличный от того, к которому тянулась антропософски настроенная часть труппы (т. е. Михаил Чехов и его сторонники.– Л. А.)... После мистических откровений "Гамлета"... "Блоха" казалась произведением иного мира, совсем иной художественной принадлежности. Его трезвый, "низовой" реализм бил по изыскам тогдашнего МХАТа-2 достаточно крепко и недвусмысленно.

Впрочем,– сознается А. Дикий,– все это стало ясно уже после премьеры. Она могла состояться лишь потому, что никто в театре не подозревал настоящей взрывчатой силы спектакля. "Блоха" рождалась, как очередная репертуарная "однодневка", причем так трудно, с такими муками, что в театре не было уверенности, увидит ли она вообще свет.

Первоначально,– рассказывает Дикий,– я обратился к А. Н. Толстому с просьбой инсценировать лесковский рассказ. Но он, великолепно владея русской речью, народным слогом, не знал раешника, не был знаком с традициями площадного театра. А мне нужен был именно этот стиль, отвечавший, как я считал, характеру авторского материала. Инсценировка "Левши" состоялась, по существу, силами постановочного коллектива, к которому пришел на помощь писатель-юморист Евг. Замятин.

Декорации должен был делать Н.П. Крымов, человек, оформлявший много спектаклей в МХТ, великолепный пейзажист, знаток русской природы и быта. Он работал с увлечением, тщательно. Эскизы были великолепные. С полотна глядела на нас русская уездная "натуральная" Тула: низенькие хатки, побуревшие крыши, серое осеннее небо, хмурые тучки, голые облетевшие деревья, на одном из них – черная намокшая ворона. Повторяю, это было прекрасно, но совсем не то, что нужно было нам.

Ведь мы мыслили себе "Блоху" как балаганное представление, лубок, почему-то высокомерно заброшенный в наше время. Все события этой смехотворной, шутейной

истории как бы даны были через представления ее воображаемых исполнителей – неграмотных, бойких, веселых и дерзких народных потешников-скоморохов. Не случайно у нас вели спектакль так называемые халдеи (двое мужчин и женщина – последнюю великолепно играла С. Г. Бирман), перевоплощавшиеся по ходу действия то в англичан, то в лекаря-аптекаря, то в деревенскую девку Машку, то в чопорную англичанку Мерю. Весь спектакль должен был стать игровым, шутейным, пряничным, и потому мне нужны были не натуральные (фоны.– Л. А.), а лубочная Тула, лубочная Англия и лубочный Петербург.

Решено было обратиться к Б. М. Кустодиеву, тогда уже больному, наполовину парализованному, жившему постоянно в Ленинграде. Занятый по горло репетициями, я не мог вырваться ни на один день в Ленинград, и к Кустодиеву поехал Замятин...

Как же выглядел этот спектакль? – итожит А. Дикий.

Петербург – тульский, такой, о каком вечерами на завалинке рассказывает небылицы прохожий странник", – как сказано в тексте инсценировки (сделанном по спектаклю). "Золотая рота" придворных, дряхлых старичишек, из которых то и дело сыплется "натуральный" песок, заметаемый приставленным для этой цели дворником... Такой же "шутейной" была и Тула – маленькие, по пояс, церквушки, Левша с его гармоникой, то и дело сморкающийся в картуз, его неизменное восклицание: "Машк! А Машк! Пойдем обожаться!" Выход царских посланников... оглушительный свист и гик, удалая песня таганрогских казаков (...народная, русская, но и откровенно пародийная музыка В. А. Оранского)... Вся эта компания вылетала на сцену, оседлав деревянных с мочальными хвостами, насаженных на палки "коней"... Наконец, в санях, запряженных тройкой (а на сцене – полное лето), въезжал в Тулу сам "мужественный старик" – атаман Платов... Я ужасно любил эту роль и играл ее всегда с удовольствием...".