Комедия «Ревизор». Из биографии Гоголя. Степанов А. Н.

Конец 1835 и начало 1836 года знаменательны в жизни Гоголя. Это был период особенно напряженной творческой деятельности писателя. Произведения Гоголя быстро разлетелись по всей России. Читающая публика и особенно молодежь возлагали на него большие надежды в будущем. "Эти надежды велики, – писал Белинский, – ибо Гоголь владеет талантом необыкновенным, сильным и высоким".

Передовое русское общество выражало свою горячую признательность писателю, смело выступившему с критикой крепостнических устоев, в защиту обездоленных и бесправных. Именно за это молодая Россия в лице нового поколения 30-х годов, по свидетельству В. В. Стасова, подняла "великого писателя на щитах с первой же минуты его появления".

В мае 1835 года Гоголь решил навестить родную Васильевку. По пути на Украину он остановился в Москве. Его московские друзья давно искали встречи с писателем. Они хотели уговорить Гоголя принять участие в только что созданном ими журнале "Московский наблюдатель". Идейными вдохновителями этого издания были Шевырев и Погодин.

В ответ на приглашение сотрудничать в "Московском наблюдателе" Гоголь ответил Погодину из Петербурга письмом, где подробно изложил свое мнение по поводу организации журнала, его содержания и будущего направления. Он писал: "Журнал наш нужно пустить как можно по дешевой цене. Лучше за первый год отказаться от всяких вознаграждений за статьи, а пустить его непременно подешевле. Этим одним только можно взять верх и сколько-нибудь оттянуть привал черни к глупой Библиотеке, которая слишком укрепила за собою читателей своею толщиною. Еще: как можно более разнообразия!.. Да чтобы смеху, смеху, особенно, при конце. Да и везде недурно нашпиговать им листки. И главное, никак не колоть в бровь, а прямо в глаз".

Но учредители "Московского наблюдателя" не вняли разумным советам Гоголя. Они отнюдь не стремились сделать свой журнал массовым, дешевым и тем более не собирались острой сатирой колоть своих противников. Журнал был рассчитан на узкий круг "истинных" ценителей искусства; он должен был печататься на дорогой бумаге, в особо тщательном оформлении.

Еще до выхода первого номера "Московского наблюдателя", который появился в свет 15 марта 1835 года, Гоголь разочаровался в своих надеждах на новое издание. Его до глубины души возмутила бездеятельность участников журнала. "Мерзавцы вы все, московские литераторы, – писал Гоголь Погодину 20 февраля 1835 года. –- С вас никогда не будет проку. Как! затеяли журнал, и никто не хочет работать!.. Срам, срам, срам! Вы посмотрите, как петербургские обделывают свои дела. Где у вас то постоянство и труд, и ловкость, и мудрость?.. Признаюсь, я вовсе не верю существованию вашего журнала более одного года". Повесть "Нос", которую Гоголь подготовил для "Московского наблюдателя", была отвергнута редакцией. Суровой оценке с ее стороны подверглись также впоследствии комедии "Женитьба" и "Ревизор".

Но несмотря на это Шевырев и Погодин, которых Белинский именовал "холопами села Поречье" (имение их покровителя, министра просвещения Уварова), пытались использовать имя и популярность Гоголя в своих корыстных целях. Проповедники "официальной народности", откровенные защитники николаевских правопорядков фарисейски льстили и играли на болезненном самолюбии и мнительности Гоголя, на его постоянной материальной нужде. И хотя писатель нередко расходился с ними, спорил и резко критиковал их общественные и литературные позиции, в дальнейшем его жизненная судьба оказалась связанной именно с "московскими друзьями".

В Москве Гоголь остановился в доме Погодина. Здесь, в избранном кругу литераторов, писатель впервые познакомил москвичей со своей новой комедией "Женитьба". Чтение было настолько захватывающим, и Гоголь так великолепно разыграл роли сценических героев, что некоторым из присутствовавших, по словам С. Т. Аксакова, "сделалось почти дурно" от смеха.

Гоголь читал свою комедию и у поэта И. И. Дмитриева. Он прочел ее "так превосходно, с такой неподражаемой интонацией, переливами голоса и мимикой, что слушатели приходили в восторг, не выдерживали и прерывали чтение различными восклицаниями. Кончил Гоголь и свистнул... Восторженный Щепкин сказал так: "Подобного комика не видел и не увижу!" Потом, обращаясь к дочерям, которые готовились поступить на сцену, прибавил: "Вот для вас высокий образец художника, вот у кого учитесь!"

Гоголь пробыл в Москве недолго. Путь его лежал в Васильевку. После нескольких лет упорного творческого труда, сочетавшегося с нелегкой профессорской деятельностью в Петербургском университете, он целиком отдался отдыху. Писатель почувствовал себя окрепшим физически и духовно. По совету врачей он побывал в Крыму. "Все почти мною изведано и узнано, только на Кавказе не был, куда именно хотел направить путь, – писал он Жуковскому. – Проклятых денег не стало и на половину вояжа. Был только в Крыму, где пачкался в минеральных грязях. Впрочем здоровье, кажется, уже от однех переездов поправилось. Сюжетов и планов нагромоздилось во время езды ужасное множество, так что если бы не жаркое лето, то много бы изошло теперь у меня бумаги и перьев. Но жар вдыхает страшную лень, и только десятая доля положена на бумагу и жаждет быть прочтенною Вам. Через месяц я буду сам звонить колокольчик у ваших дверей, кряхтя от дюжей тетради".

На обратном пути в Петербург Гоголь заехал в Киев к профессору Максимовичу, который в течение нескольких дней знакомил писателя с достопримечательностями древнего города и его живописными окрестностями.

В Киеве Гоголь встретил нежинских друзей – Данилевского и Пащенко. В Петербург поехали вместе. Ехали весело, пели украинские песни, вспоминали Нежин, гимназию. Гоголь был в ударе, он смешил своих спутников остроумными шутками, анекдотами, различными сценками в лицах. Неистощимый на всякого рода выдумки, он предложил друзьям выдавать его станционным смотрителям за ревизора, якобы едущего инкогнито. Договорившись и распределив между собою роли, они послали Пащенко вперед, чтобы он распространял по дороге слухи о приближении тайного ревизора.

"Когда Гоголь с Данилевским появлялись на станциях, их принимали всюду с необычайной любезностью и предупредительностью. В подорожной Гоголя значилось: "адъюнкт-профессор", что принималось обыкновенно сбитыми с толку смотрителями чуть ли не за адъютанта его императорского величества". Благодаря выдумке Гоголя до Петербурга доехали с необыкновенной быстротой.

Представившись университетскому начальству и познакомившись с расписанием лекций, Гоголь поспешил проведать своих многочисленных петербургских друзей. Среди них был известный писатель и знаток музыки Владимир Федорович Одоевский, в литературном салоне которого он часто бывал. Самые различные люди встречались в доме Одоевского. М. П. Погодин в своих воспоминаниях писал: "С тех пор как Одоевский начал жить в Петербурге своим хозяйством, открылись у него вечера, однажды в неделю, где собирались его друзья и знакомые – литераторы, ученые, музыканты, чиновники. Это было оригинальное сборище людей разнородных, часто даже между собой неприязненных, но почему-либо замечательных. Все они, на нейтральной земле, чувствовали себя совершенно свободными и относились друг к другу без всяких стеснений. Здесь сходились веселый Пушкин и отец Иакинф... толстый путешественник Шиллинг, возвратившийся из Сибири, и живая, миловидная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов... многознающий археолог Сахаров, Крылов, Жуковский и Вяземский были постоянными посетителями. Здесь явился на сцену большого света и Гоголь, встреченный Одоевским на первых порах с дружеским участием".

В 1833 году Гоголь был настолько близок с Одоевским, что принимал деятельное участие в подготовке к изданию его книги "Пестрые сказки". Теплые отношения с Одоевским Гоголь поддерживал и в более поздние годы.

Постоянным и желанным гостем был Гоголь и у Жуковского, Плетнева, Гнедича – поэта и переводчика "Илиады" Гомера на русский язык, в доме известного музыканта Виельгорского. Встречи с Пушкиным, Жуковским, Крыловым, Глинкой, Одоевским, Плетневым, Гнедичем, учеными, художниками и другими представителями культурного Петербурга обогатили писателя. Благодаря своим друзьям Гоголь был в курсе литературных, музыкальных и научных событий в России и Европе.

Надолго запомнилась Гоголю одна из его встреч с Пушкиным, состоявшаяся осенью 1835 года, вскоре после его приезда из Васильевки. Приветливо встреченный поэтом, он обстоятельно поведал ему о своей поездке на юг, рассказал о будущих творческих замыслах. Пушкин всегда живо интересовался всем, что выходило из-под пера молодого писателя. И в этот вечер поэт попросил его прочесть что-нибудь из написанного им за лето.

По словам Гоголя, он прочел "одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего мной прежде читанного". Изумленный Пушкин остановил его и воскликнул: "Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью, не приняться за большое сочинение! Это, просто, грех!" И начал излагать содержание задуманного им романа об одном предприимчивом пройдохе – чиновнике, который решил сколотить себе состояние на покупке и продаже мертвых душ. Гоголь слушал, затаив дыхание. Оригинальный по содержанию сюжет захватил писателя. Поэт видел, какое впечатление произвела на Гоголя развитая им канва будущего романа и, взяв с него слово немедленно приняться за написание большого произведения, уступил ему сюжет. Он и был положен, по признанию Гоголя, в основу поэмы "Мертвые души".

Вскоре после этой знаменательной встречи Пушкин уехал в Михайловское. Гоголь принялся за работу. Седьмого октября 1835 года он сообщал Пушкину: "Начал писать Мертвых душ. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника[2], с которым бы можно коротко сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь.

Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русской чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию. Если ж сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Я, кроме моего скверного жалованья университетского 600 рублей, никаких не имею теперь мест. Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и клянусь, куда смешнее черта. Ради бога. Ум и желудок мой оба голодают".

И Пушкин вновь откликнулся на просьбу Гоголя. При первой же встрече по возвращении в Петербург он, по свидетельству писателя В. А. Соллогуба, рассказал Гоголю "про случай, бывший в городе Устюжне Новгородской губернии, о каком-то проезжем господине, выдавшем себя за чиновника министерства и обобравшем всех городских жителей. Кроме того, Пушкин, сам будучи в Оренбурге, узнал, что о нем получена В. А. Перовским (губернатором. – А. С.) секретная бумага, в которой последний предостерегался, чтоб был осторожен, так как история Пугачевского бунта была только предлогом, а поездка Пушкина имела целью обревизовать секретно действия оренбургских чиновников".

В крепостной России, где весь бюрократический механизм держался на тупом страхе и чинопочитании, подобные сюжетные положения встречались довольно часто. Из набросков Пушкина известно, что нечто подобное произошло и с хорошо известным Гоголю редактором "Отечественных записок" П. П. Свиньиным, который, находясь в Бессарабии, выдавал себя за важного петербургского чиновника. У Пушкина даже был готовый план будущей комедии, в основу которой он положил похождения Свиньина: "Криспин (Свиньин. – А. С.) приезжает в губернию на ярмонку, его принимают за... Губернатор честный дурак, губернаторша с ним кокетничает. Криспин сватается за дочь". Все это Пушкин передал в руки Гоголя.

Приступая к созданию "Ревизора", Гоголь, по его словам, задался целью "собрать в одну кучу все дурное в России... все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем".

Город, который он избрал местом действия комедии, поначалу имел определенное название – Белебей. Но затем писатель отказался от него. Хлестаков останавливается в безымянном уездном городке, каких в России было немало. Этим Гоголь стремился подчеркнуть, что переполох, вызванный среди чиновников приездом мнимого ревизора, мог произойти в любом из административных центров России.

Комедия была написана Гоголем очень быстро. 18 января 1836 года он уже сообщал Погодину: "Комедия совсем готова". В этот же день Гоголь впервые читал "Ревизора" на вечере у Жуковского. "Весь быт описан очень забавно, и вообще неистощимая веселость; но действия мало, как и во всех произведениях его", – заметил Вяземский. Зато Пушкин в противоположность скептикам, ни разу не улыбнувшимся при чтении "оскорбительного для искусства фарса", "катался от смеха". Реакция присутствующих на чтении "Ревизора" как в зеркале отразила отношение будущих зрителей комедии как к ее содержанию, так и к ее автору.

19 апреля 1836 года в Александринском театре состоялась премьера "Ревизора". Автор принимал самое деятельное участие в постановке комедии, дополняя и улучшая по ходу репетиций текст пьесы. Вновь, как и несколько лет назад, когда Гоголь пытался поступить на сцену прославленного театра, он столкнулся с косностью и рутиной. По словам А. Я. Панаевой, "все участвующие артисты как-то потерялись; они чувствовали, что типы, выведенные Гоголем в пьесе, новы для них, и что эту пьесу нельзя так играть, как они привыкли разыгрывать на сцене свои роли".

Гоголь безуспешно пытался добиться хотя бы одной репетиции в костюмах. На это инспектор репертуара Храповицкий отвечал, что это вовсе "не в обычае, и что актеры уж знают свое дело". Стремясь к воссозданию наибольшей жизненной правды, Гоголь настоял вынести роскошную мебель, которую поставили в комнате городничего. Осипа, облачившегося в ливрею с галунами, Гоголь переодел в замасленный кафтан, снятый им с театрального ламповщика.

После премьеры "Ревизора" Храповицкий отметил в "Дневнике": "Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купечество".

П. В. Анненков в своих воспоминаниях подробно описал впечатление, произведенное на публику комедией Гоголя. "Уже после первого акта недоумение было написано на всех лицах (публика была избранная в полном смысле слова), словно никто не знал, как должно думать о картине, только что представленной. Недоумение это возрастало с каждым актом. Как будто находя успокоение в одном предположении, что дается фарс, большинство зрителей, выбитое из всех театральных ожиданий и привычек, остановилось на этом предположении с непоколебимой решимостию. Однако же в этом фарсе были черты и явления, исполненные такой жизненной истины, что раза два, особенно в местах наименее противоречащих тому понятию о комедии вообще, которое сложилось в большинстве зрителей, раздавался общий смех. Совсем другое произошло в четвертом акте: смех, по временам, еще перелетал из конца залы в другой, но это был какой-то робкий смех, тотчас же и пропадавший; аплодисментов почти совсем не было; зато напряженное внимание, судорожное, усиленное следование за всеми оттенками пьесы, иногда мертвая тишина показывали, что дело, происходившее на сцене, страстно захватывало сердца зрителей. По окончании акта прежнее недоумение уже переродилось почти во всеобщее негодование, которое довершено было пятым актом. Многие вызывали автора потом за то... что виден талант в некоторых сценах, простая публика – за то, что смеялась, но общий голос, слышавшийся по всем сторонам избранной публики, был: "Это – невозможность, клевета и фарс".

В "Отрывке из письма, писанного автором вскоре после первого представления "Ревизора" к одному литератору", адресованном, по всей вероятности, Пушкину, Гоголь говорил о своем душевном состоянии после премьеры: "Ревизор" сыгран – и у меня на душе так смутно, так странно... Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно – тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое. Главная роль пропала; так я и думал. Дюр (актер. – А. С.) ни на волос не понял что такое Хлестаков..." Несмотря на слабую игру актеров, отмеченную Гоголем, пьеса имела небывалый успех.

Общественный резонанс оказался настолько велик, что цензурная управа, перепугавшись не на шутку, начала прилагать все усилия для того, чтобы приглушить обличительный пафос комедии. По ее заказу князь Цицианов состряпал пьеску "Настоящий ревизор", которая сюжетно продолжила комедию Гоголя. Она ставилась в один спектакль с "Ревизором" и служила его благопристойным финалом.

На сцене появлялся ревизор-правдолюб и бессеребренник Проводов, который изрекал следующую тираду: "Так, господа, я тот самый, которому поручено от высшего начальства восстановить в здешнем городе порядок, ниспровергнутый гнусным злоупотреблением власти... Вы заслужили примерное наказание".

Но ни злобные крики обиженных и задетых сатирою Гоголя, ни грубая ругань официозных изданий, обвинявших автора в антипатриотизме и клевете на "идеальную" действительность, не смогли заглушить гневные раскаты смеха, которые потрясали прогнившие устои николаевского самодержавия. Никто и никогда до Гоголя, по словам Герцена, "не написал такого полного курса патологической анатомии русского чиновника. Смеясь, он безжалостно проникает в самые сокровенные уголки этой нечистой, зловредной души. Комедия Гоголя... это страшная исповедь современной России".

В противоположность присяжным хулителям комедии юная Россия встала на защиту Гоголя и его нового творения. О том огромном энтузиазме, с каким передовая петербургская молодежь встретила постановку "Ревизора", вспоминал современник Гоголя В. В. Стасов: "Все были в восторге, как и вся... тогдашняя молодежь. Мы наизусть повторяли потом друг другу, подправляя и пополняя один другого, целые сцены, длинные разговоры оттуда. Дома или в гостях нам приходилось нередко вступать в горячие прения с разными пожилыми (а иной раз, к стыду, даже и не пожилыми) людьми, негодовавшими на нового идола молодежи и уверявшими, что никакой натуры у Гоголя нет, что это все его собственные выдумки и карикатуры, что таких людей вовсе нет на свете... Схватки выходили жаркие, продолжительные, до пота на лице и на ладонях, до сверкающих глаз и глухо начинающейся ненависти или презрения, но старики не могли изменить в нас ни единой черточки, и наше фанатическое обожание Гоголя разрасталось все только больше и больше".

В "Ревизоре" Гоголь запечатлел почти все социальные слои России начала 30-х годов XIX века: чиновников, помещиков, купцов, полицейских, мещан, крепостных слуг. В столкновениях действующих лиц и, главным образом, через их отношение к мнимому ревизору Гоголь обнажил паразитическую сущность чиновничьего сословия и представил его на всеобщее осмеяние.

Примечательно, что многие провинциальные зрители, впервые увидевшие комедию, были убеждены в том, что автор изобразил их город, их чиновников, полицейских, купцов, помещиков, настолько типическими для николаевской России оказались персонажи сатирической комедии.

Подобная реакция широкого зрителя была отнюдь не случайна, а имела под собой определенную почву. Новаторство автора "Ревизора" заключалось в том, что он сумел, благодаря своему гениальному художественному чутью, подойти к изображению злобного и пошлого мира чиновной бюрократии с тех же самых позиций, которые были близки и во многом совпадали с народными.

В отличие от своих предшественников Гоголь на основе известного бытового сюжета создал подлинно народную, "общественную комедию". В "Ревизоре" он взглянул на "подлую действительность" глазами народного писателя. Именно такими, какими изобразил их Гоголь, и представали в сознании народа те, кто правил, обирал и помыкал судьбою простых людей.

Тупой, самоуверенный, наглый и в то же время трусливый, готовый на любую подлость ради сохранения собственного благополучия, - таков глава уездной администрации городничий Сквозник-Дмухановский. Подстать ему и чиновники: смотритель училищ Хлопов, судья Ляпкин-Тяпкин, попечитель богоугодных заведений Земляника, почтмейстер Шпекин, частный пристав Уховертов, полицейские Держиморда, Свистунов и другие. Эта узаконенная шайка грабителей, казнокрадов и взяточников держала в руках весь город. "Город – наш", – говорит судья Ляпкин-Тяпкин.

Алчность и страх перед возможным разоблачением их темных преступлений руководили мыслями и поступками "отцов" города. Этот страх заставил чиновников поверить в то, что Хлестаков и есть тот самый ревизор, о приезде которого городничему сообщил его родственник Чмыхов.

Весь комизм гоголевской пьесы строился на этом, казалось бы, нелепом, но вполне возможном и жизненно – оправданном, с чиновничьей точки зрения, недоразумении. Корыстолюбивые, прожженные плуты, с перепугу принявшие этакую "сосульку" и "тряпку" – Хлестакова – за ревизора, в данном случае не усмотрели в своих низменных поступках ничего противоестественного.

Необычным для зрителей был финал "Ревизора". Как правило, обличительные произведения тех лет завершались трафаретным концом – наказанием порока и торжеством добродетели. И хотя в последней сцене комедии появлялся жандарм и говорил, что приехавший из Петербурга по "именному повелению" чиновник требует городничего к себе, это нисколько не меняло общего впечатления.

Ни один из чиновников не раскаялся в совершенном. Наоборот, все их возмущение связано с тем, что они оплошали и дали себя провести какому-то проезжему "вертопраху". Главное, что их волнует после разоблачения Хлестакова – это то, как избежать огласки. "Вот смотрите... все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака, старому подлецу!.. – неистовствует Сквозник-Дмухановский. – Вон он теперь по всей дороге заливает, колокольчиком! Разнесет по всему свету историю; мало того что пойдешь в посмешище – найдется щелкопёр, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно: чина, званья не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши... Я бы всех этих бумагомарак! У! щелкопёры, либералы проклятые! Чертово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас всех..."

Сознание того, что он станет всеобщим посмешищем, выводило городничего из себя. Его страшил смех, смех тех, кто не должен был знать, не смел заглянуть в прогнившее, мертвящее чиновничье болото.

Несмотря на то, что в комедии отсутствовал положительный образ - "честное лицо", как называл его Гоголь, на самом деле он существовал! "Это честное, благородное лицо, – утверждал автор, – было смех", смех, который разил "презренное, ничтожное" "во имя светлой любви к человечеству".

Постановка "Ревизора" на сцене Александринского театра, а затем в московском Малом театре с участием Щепкина, выход комедии из печати отдельным изданием вызвали негодование не только благонамеренных зрителей и читателей, но и многих журнальных тряпичкиных, задетых острой сатирой Гоголя. Возмущенный Булгарин заявил в "Северной пчеле", что Гоголь оплевал уважаемые обществом сословия и что "Ревизор" не имеет и тени правдоподобия. Его мнение разделяла и "Библиотека для чтения", на страницах которой Сенковский в шутовском тоне доказывал, что в комедии нет ничего путного, ибо ее содержание сводится к старому пустому анекдоту. Сенковский советовал Гоголю переделать комедию в забавный водевиль с любовной интрижкой.

Но яростнее всего нападали на Гоголя представители чиновной бюрократии, высокопоставленные сквозники-дмухановские, хлоповы, ляпкины-тяпкины. Беспринципные карьеристы, взяточники и казнокрады, самодовольные и наглые "значительные лица" устно и письменно поносили Гоголя и его комедию. Картежный мошенник и дуэлянт граф Ф. И. Толстой, по прозванию "американец", послуживший для Грибоедова прообразом Репетилова, кричал, что Гоголь – враг России, которого следует заковать в кандалы и отправить по этапу в Сибирь.

Особенно неистовствовал преданный слуга престола Ф. Ф. Вигель. В письме к драматургу М. Н. Загоскину он писал: "То ли дело "Ревизор" Гоголя: читали ли вы сию комедию? видели ли вы ее? Я ни то, ни другое, но столько о ней слышал, что могу сказать, что издали она мне воняла. Автор выдумал какую-то Россию и в ней какой-то городок, в который свалил он все мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России находишь: сколько накопил он плутней, подлостей, невежества. Я, который жил и служил в провинциях, смело называю это клеветой в пяти действиях".

В статьях и рецензиях, посвященных гоголевской комедии и ее постановке на сцене Малого театра, Белинский с присущей ему убедительностью выступил с защитой "Ревизора" от нападок охранительной критики. Отвергая несправедливые обвинения в карикатурности и искажении фактов действительности, Белинский в статье "Горе от ума", в основном посвященной анализу содержания, художественных достоинств и образов гоголевской комедии, раскрыл ее жизненную правдивость, обусловленность поведения, сущность характеров и психологию ее героев – типических представителей феодально-бюрократического строя. По словам Белинского, пьеса Гоголя была подлинным образцом общественной комедии и драматургического мастерства писателя-гражданина. Она не развлекала, не веселила публику, а беспощадно разила социальные пороки, выставляя их на всеобщее народное осмеяние, воспитывала у зрителей чувство ненависти и презрения к любым проявлениям зла и несправедливости.

Основные высказывания Белинского о русском драматическом театре, его теоретические положения о реалистической комедии, о положительной роли смеха в изобличении темных сторон жизни, во многом совпадали с эстетическими взглядами Гоголя-драматурга и критика, а в некоторых случаях развивали их дальше.

Недовольный первой сценической редакцией пьесы, Гоголь в последующие годы продолжал усиленно работать над ее композицией, образами героев, речевой характеристикой действующих лиц. В 1841 году комедия в значительно переработанном виде была вторично издана отдельной книгой. Но и эта редакция комедии показалась ее создателю несовершенной. Только шестой вариант "Ревизора" Гоголь включил в четвертый том своих "Сочинений" 1842 года.

По сравнению с первой редакцией еще более усилился обличительный пафос, углубленней стала сатирическая характеристика персонажей, действие приобрело динамичное развитие, а гоголевский смех достиг здесь своей вершины. Именно этому варианту "Ревизора" писатель предпослал многозначительный эпиграф: "На зеркало неча пенять, коли рожа крива", а в финальную сцену внес знаменитую реплику городничего, обращенную в зрительный зал: "Чему смеетесь? над собою смеетесь!.. Эх вы!.."

Но эта редакция "Ревизора" из-за цензурных препятствий получила свое сценическое воплощение только через 28 лет – в 1870 году! В последующий период этот вариант комедии подвергался неоднократному запрещению со стороны театральной цензуры.

Почти одновременно с первой постановкой "Ревизора" вышел в свет первый номер журнала Пушкина "Современник" (11 апреля 1836 года), в подготовке которого Гоголь принимал деятельное и самое непосредственное участие. Моральная поддержка, оказанная Пушкину Гоголем и другими близкими друзьями поэта, помогла ему преодолеть сомнения и добиться во второй половине января 1836 года разрешения на издание журнала.

Пушкин привлекает к участию в "Современнике" Вяземского, В. Одоевского, Плетнева, Жуковского и других литераторов. Но ни одному из них он не доверил ответственной роли журнального критика и рецензента, передав ее Гоголю. Писатель пришел в "Современник" в период расцвета своей творческой деятельности. Вместе с Пушкиным он стремился, вопреки цензурным рогаткам, выйти из узкого круга вопросов, предусмотренных программой. Пушкин и его ближайшие сотрудники пытались придать журналу боевой дух. Они всячески подчеркивали независимый характер нового издания, свое отрицательное отношение к крепостническим порядкам и охранительному направлению в литературе и журналистике.

В первом номере "Современника" Гоголь выступил с острой публицистической статьей "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году" и с рядом рецензий на новые книги. В этом же номере были опубликованы его повесть "Коляска" и драматический отрывок "Утро делового человека". В третьей книжке "Современника" была напечатана повесть "Нос" и в шестой – статья "Петербургские записки 1836 года".

Статью "О движении журнальной литературы в 1834 в 1835 году" Гоголь начал писать в феврале – марте 1836 года, то есть сразу же после разрешения вопроса об издании "Современника".

Гоголь-публицист видел в литературной критике, подобно Пушкину и Белинскому, единственную возможность для выражения на страницах журнала передовых общественно-политических и эстетических воззрений. "Критика, – писал Гоголь в черновых вариантах статьи, – основанная на глубоком вкусе, уме, критика высокого таланта имеет достоинство так же замечательное и оригинальное, как собственное творение. В ней открываются читателю два важные явления, виден разбираемый писатель, в ней виден еще более сам разбирающий, определяющий здесь собственный сгиб ума и выражение образом воззрения своего... Существование журнала составляет одна критика, здесь только видна цель его".

Современная журнальная литература, по словам Гоголя, "ворочает вкусом толпы, обращает и пускает в ход все выходящее наружу в книжном мире... ее голос есть верный представитель мнений целой эпохи и века". Но какова же в действительности эта литература, как она выполняет свою основную обязанность воспитателя и наставника молодого поколения, как она выполняет требования, предъявляемые к ней читателями? "Бесцветность" – такова характерная черта, по мнению Гоголя, большей части "скучных и постных" на вид повременных изданий. Причину этого незавидного положения современной журналистики Гоголь видел в полном отсутствии в журналах "направляющей нити", то есть в безыдейности периодических изданий.

Типичными представителями подобной беспринципности, духовного убожества и аполитичности являлись журнал "Библиотека для чтения", газета "Северная пчела" и "Сын Отечества" Булгарина и Греча. Именно на эти издания направляет Гоголь, в первую очередь, острие своей уничтожающей критики. Не избежал резкой характеристики Гоголя и журнал "Московский наблюдатель" – проповедник идеалистической теории чистого искусства.

В своей статье Гоголь выдвинул перед современными журналами важные, принципиальные задачи, без разрешения которых, по его мнению, невозможно осуществление их роли руководителя общественным мнением и воспитателя литературных вкусов. Гоголь призывал деятелей современной журналистики покончить с семейсвенностью в критике, отказаться от пошлой мелочности и беспринципности. Он требовал решительного осуждения литературного нигилизма, чуждого русской культуре, протестовал против безверия и космополитизма, которые привели к тому, что "наша эпоха кажется" современникам "как будто отрублена от своего корня... как будто история прошедшего для нее не существует".

Уверенностью в победе здоровых, жизнеспособных сил русской литературы над временными журнальными "наездниками" типа Сенковского и Булгарина дышат заключительные строки гоголевской статьи "О движении журнальной литературы".

Гоголь – создатель "Ревизора", выступая на театральной сцене гневным обличителем самодержавного строя, одновременно на страницах передового русского журнала разоблачал его апологетов, реакционных журналистов, откровенных защитников интересов помещиков и чиновничьей бюрократии.

Статья Гоголя о журнальной литературе была высоко оценена Белинским. Ее принципиальное направление и идейное содержание были близки также и Чернышевскому, который в своих "Очерках гоголевского периода русской литературы" прямо заявлял о преемственной связи его высказываний о журналистике и критике 30-х годов с гоголевскими.

Не менее важной по своему содержанию являлась статья Гоголя "Петербургские записки 1836 года", над которой писатель работал в 1835–1836 годах. Появилась она на страницах "Современника" уже после гибели Пушкина.

Гоголь был выдающимся теоретиком драматургии. Значительную часть "Петербургских записок" он посвятил обзору современного состояния русских драматических и оперных театров и, главным образом, их репертуару. Основной пафос его статьи был направлен против засилья русской сцены пустыми бессмысленными переводными мелодрамами и водевилями.

Появление оперы Глинки "Иван Сусанин" и комедии Гоголя "Ревизор" современники расценивали как наступление известного перелома в судьбах русского театра. Но это было только начало. Требовалась решительная борьба за утверждение реалистических принципов в драматургии и приближение ее к задачам современности. И Гоголь, продолжая эту борьбу, начатую Пушкиным, смело выступил с критикой эпигонской романтической мелодрамы и водевиля.

Он ратовал за самобытный, подлинно русский репертуар, в котором одно из основных мест должна была занять социальная комедия, призванная не только смешить, развлекать и тешить зрителя, но и заставлять его вникать в сущность общественных пороков, исправлять человеческие нравы. Создатель "Ревизора" обращался к современным писателям и актерам со страстным призывом: "Ради бога, дайте нам русских характеров, нас самих дайте нам, наших плутов, наших чудаков! на сцену их, на смех всем! Смех – великое дело: он не отнимает ни жизни, ни имения, но перед ним виновный, как связанный заяц..."

Травля Гоголя в связи с постановкой "Ревизора" еще более усилилась после его выступления в "Современнике" с критикой реакционных изданий. О своем духовном смятении и мучительных раздумьях, о тяжкой судьбе сатирического писателя в крепостной России он писал М. П. Погодину 15 мая 1836 года: "Я не сержусь на толки... не сержусь, что сердятся и отворачиваются те, которые отыскивают в моих оригиналах свои собственные черты и бранят меня. Не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу... Грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель. Все против него, и нет никакой сколько-нибудь равносильной стороны за него. "Он зажигатель! Он бунтовщик!" И кто же говорит? Это говорят люди государственные... Выведены на сцену плуты, и все в ожесточении, зачем выводить на сцену плутов. Пусть сердятся плуты; но сердятся те, которых я не знал вовсе за плутов. Прискорбна мне эта невежественная раздражительность, признак глубокого, упорного невежества, разлитого на наши классы. Столица щекотливо оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников провинциальных; что же бы сказала столица, если бы выведены были хотя слегка ее собственные нравы?"

Гоголь задыхался в душной атмосфере николаевского Петербурга. Ожесточенные нападки представителей правящих сословий, недвусмысленные угрозы, раздававшиеся со страниц продажной печати в адрес писателя, выбивали его из творческой колеи. Он решает уехать на время из России. "Еду за границу, – писал он Погодину, – там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы в отчизне".

Накануне отъезда к Гоголю, в скромную квартирку на Малой Морской, пришел Пушкин. Гоголь посвятил поэта в свои творческие планы, прочел наброски начатых произведений. Уже под утро Пушкин, сердечно прощаясь с Гоголем, пожелал ему счастливого пути и скорейшего возвращения в Петербург. Они расстались; это была их последняя встреча.

В этот же день – 6 июня 1836 года – Гоголь вместе с А. С. Данилевским покинул Россию.

Продолжение: На чужбине >>>