| Главная |
| |
|
И. Э. Бабель.
Фото. Начало 1930-х годов |
| |
| |
|
| |
| |
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
|
ИСААК ЭММАНУИЛОВИЧ БАБЕЛЬ
(1894 — 1940) |
| |
|
| |
ПАН АПОЛЕК
[2]
Прелестная и мудрая жизнь пана Аполека ударила мне в голову, как старое вино. В Новоград-Волынске, в наспех смятом городе, среди скрюченных
развалин, судьба бросила мне под ноги укрытое от мира евангелие. Окруженный простодушным сиянием нимбов, я дал тогда обет следовать примеру
пана Аполека. И сладость мечтательной злобы, горькое презрение к псам и свиньям человечества, огонь молчаливого и упоительного мщения - я принес
их в жертву новому обету.
В квартире бежавшего новоградского ксендза висела высоко на стене икона. На ней была надпись: "Смерть Крестителя".[3] Не колеблясь, признал я в
Иоанне изображение человека, мною виденного когда-то.
Я помню: между прямых и светлых стен стояла паутинная тишина летнего утра. У подножия картины был положен солнцем прямой луч. В нем роилась
блещущая пыль. Прямо на меня из синей глубины ниши спускалась длинная фигура Иоанна. Черный плащ торжественно висел на этом неумолимом теле,
отвратительно худом. Капли крови блистали в круглых застежках плаща. Голова Иоанна была косо срезана с ободранной шеи. Она лежала на глиняном
блюде, крепко взятом большими желтыми пальцами воина. Лицо мертвеца показалось мне знакомым. Предвестие тайны коснулось меня. На глиняном
блюде лежала мертвая голова, списанная с пана Ромуальда, помощника бежавшего ксендза. Из оскаленного рта его, цветисто сверкая чешуей,
свисало крохотное туловище змеи.[4] Ее головка, нежно-розовая, полная
оживления, могущественно оттеняла глубокий фон плаща.
Я подивился искусству живописца, мрачной его выдумке. Тем удивительнее показалась мне на следующий день краснощекая богоматерь, висевшая над
супружеской кроватью пани Элизы, экономки старого ксендза. На обоих полотнах лежала печать одной кисти. Мясистое лицо богоматери - это был
портрет пани Элизы. И тут я приблизился к разгадке новоградских икон. Разгадка вела на кухню к пани Элизе, где душистыми вечерами собирались
тени старой холопской Польши, с юродивым художником во главе. Но был ли юродивым пан Аполек, населивший ангелами пригородные села и произведший в
святые хромого выкреста Янека?
Он пришел сюда со слепым Готфридом тридцать лет тому назад в невидный летний день. Приятели - Аполек и Готфрид - подошли к корчме Шмереля, что
стоит на Ровненском шоссе, в двух верстах от городской черты. В правой руке у Аполека был ящик с красками, левой он вел слепого гармониста.
Певучий шаг их немецких башмаков, окованных гвоздями, звучал спокойствием и надеждой. С тонкой шеи Аполека свисал канареечный шарф, три шоколадных
перышка покачивались на тирольской шляпе слепого.
В корчме на подоконнике пришельцы разложили краски и гармонику. Художник размотал свой шарф, нескончаемый, как лента ярмарочного
фокусника. Потом он вышел во двор, разделся донага и облил студеною водой свое розовое, узкое, хилое тело. Жена Шмереля принесла гостям изюмной
водки и миску зразы. Насытившись, Готфрид положил гармонию на острые свои колени. Он вздохнул, откинул голову и пошевелил
худыми пальцами. Звуки гейдельбергских песен[5] огласили стены еврейского шинка. Аполек подпевал
слепцу дребезжащим голосом. Все это выглядело так, как будто из костела
святой Индегильды[6] принесли к Шмерелю орган и на органе рядышком уселись музы в пестрых ватных шарфах и подкованных немецких башмаках.
Гости пели до заката, потом они уложили в холщовые мешки гармонику и краски, и пан Аполек с низким поклоном передал Брайне, жене корчмаря, лист
бумаги.
- Милостивая пани Брайна, - сказал он, - примите от бродячего художника, крещенного христианским именем Аполлинария, этот ваш портрет -
как знак холопской нашей признательности, как свидетельство роскошного вашего гостеприимства. Если бог Иисус продлит мои дни и укрепит мое
искусство, я вернусь, чтобы переписать красками этот портрет. К волосам вашим подойдут жемчуга, а на груди мы припишем изумрудное ожерелье...
На небольшом листе бумаги красным карандашом, карандашом красным и мягким, как глина, было изображено смеющееся лицо пани Брайны, обведенное
медными кудрями.
- Мои деньги! - вскричал Шмерель, увидев портрет жены. Он схватил палку и пустился за постояльцами в погоню. Но по дороге Шмерель вспомнил розовое
тело Аполека, залитое водой, и солнце на своем дворике, и тихий звон гармоники. Корчмарь смутился духом и, отложив палку, вернулся домой.
На следующее утро Аполек представил новоградскому ксендзу диплом об окончании мюнхенской академии и разложил перед ним двенадцать картин на
темы из священного писания. Картины эти были написаны маслом на тонких пластинках кипарисового дерева. Патер увидал на своем столе горящий пурпур
мантий, блеск смарагдовых полей и цветистые покрывала, накинутые на равнины Палестины.
Святые пана Аполека, весь этот набор ликующих и простоватых старцев, седобородых, краснолицых, был втиснут в потоки шелка и могучих вечеров.
В тот же день пан Аполек получил заказ на роспись нового костела. И за бенедиктином патер сказал художнику.
- Санта Мария, - сказал он, - желанный пан Аполлинарий, из каких чудесных областей снизошла к нам ваша столь радостная благодать?..
Аполек работал с усердием, и уже через месяц новый храм был полон блеяния стад, пыльного золота закатов и палевых коровьих сосцов. Буйволы с
истертой кожей влеклись в упряжке, собаки с розовыми мордами бежали впереди отары, и в колыбелях, подвешенных к прямым стволам пальм,
качались тучные младенцы. Коричневые рубища францисканцев[7] окружали колыбель. Толпа
волхвов была изрезана сверкающими лысинами и морщинами, кровавыми, как
раны. В толпе волхвов мерцало лисьей усмешкой старушечье личико Льва XIII[8],
и сам новоградский ксендз, перебирая одной рукой китайские резные четки, благословлял другой, свободной, новорожденного Иисуса.
Пять месяцев ползал Аполек, заключенный в свое деревянное сиденье, вдоль стен, вдоль купола и на хорах.
- У вас пристрастие к знакомым лицам, желанный пан Аполек, - сказал однажды ксендз, узнав себя в одном из волхвов и пана Ромуальда - в
отрубленной голове Иоанна. Он улыбнулся, старый патер, и послал бокал коньяку художнику, работавшему под куполом.
Потом Аполек закончил тайную вечерю и побиение камнями Марии из
Магдалы.[9] В одно из воскресений он открыл расписанные стены. Именитые граждане, приглашенные ксендзом, узнали в апостоле Павле Янека,
хромого выкреста, и в Марии Магдалине - еврейскую девушку Эльку, дочь неведомых родителей
и мать многих подзаборных детей.[10] Именитые граждане приказали
закрыть кощунственные изображения. Ксендз обрушил угрозы на богохульника. Но Аполек не закрыл расписанных стен.
Так началась неслыханная война между могущественным телом католической церкви, с одной стороны, и беспечным богомазом - с другой. Она длилась три
десятилетия. Случай едва не возвел кроткого гуляку в основатели новой ереси. И тогда это был бы самый замысловатый и смехотворный боец из всех,
каких знала уклончивая и мятежная история римской церкви, боец, в блаженном хмелю обходивший землю с двумя белыми мышами за пазухой и с
набором тончайших кисточек в кармане.
- Пятнадцать злотых за богоматерь, двадцать пять злотых за святое семейство и пятьдесят злотых за тайную вечерю с изображением всех
родственников заказчика. Враг заказчика может быть изображен в образе Иуды
Искариота[11], и за это добавляется лишних десять злотых, - так объявил Аполек окрестным крестьянам, после того как его выгнали из
строившегося храма.
В заказах он не знал недостатка. И когда через год, вызванная исступленными посланиями новоградского ксендза, прибыла комиссия от
епископа в Житомире, она нашла в самых захудалых и зловонных хатах эти чудовищные семейные портреты, святотатственные, наивные и живописные.
Иосифы с расчесанной надвое сивой головой, напомаженные Иисусы, многорожавшие деревенские Марии с поставленными врозь коленями - эти иконы
висели в красных углах, окруженные венцами из бумажных цветов.
- Он произвел вас при жизни в святые! - воскликнул викарий[12] дубенский и
новоконстантиновский, отвечая толпе, защищавшей Аполека. - Он окружил вас неизреченными принадлежностями святыни, вас, трижды впадавших в грех
ослушания, тайных винокуров, безжалостных заимодавцев, делателей фальшивых весов и продавцов невинности собственных дочерей!
- Ваше священство, - сказал тогда викарию колченогий Витольд, скупщик краденого и кладбищенский сторож, - в чем видит правду всемилостивейший
пан бог, кто скажет об этом темному народу? И не больше ли истины в картинах пана Аполека, угодившего нашей гордости, чем в ваших словах,
полных хулы и барского гнева?
Возгласы толпы обратили викария в бегство. Состояние умов в пригородах угрожало безопасности служителей церкви. Художник, приглашенный на место
Аполека, не решался замазать Эльку и хромого Янека. Их можно видеть и сейчас в боковом приделе новоградского костела: Янека - апостола Павла,
боязливого хромца с черной клочковатой бородой, деревенского отщепенца, и ее, блудницу из Магдалы, хилую и безумную, с танцующим телом и впалыми
щеками.
Борьба с ксендзом длилась три десятилетия. Потом казацкий разлив изгнал старого монаха из его каменного и пахучего гнезда, и Аполек - о
превратности судьбы! - водворился в кухне пани Элизы. И вот я, мгновенный гость, пью по вечерам вино его беседы.
Беседы - о чем? О романтических временах шляхетства, о ярости бабьего фанатизма, о художнике
Луке дель Раббио[13] и о семье плотника из Вифлеема.[14]
- Имею сказать пану писарю...[15] - таинственно сообщает мне Аполек перед ужином.
- Да, - отвечаю я, - да, Аполек, я слушаю вас...
Но костельный служка, пан Робацкий, суровый и серый, костлявый и ушастый, сидит слишком близко от нас. Он развешивает перед нами поблекшие
полотна молчания и неприязни.
- Имею сказать пану, - шепчет Аполек и уводит меня в сторону, - что Иисус, сын Марии, был женат на Деборе, иерусалимской девице незнатного
рода...
- О, тен чловек! - кричит в отчаянии пан Робацкий. - Тен чловек не умрет на своей постели... Тего чловека забиют людове...
- После ужина, - упавшим голосом шелестит Аполек, - после ужина, если пану писарю будет угодно...
Мне угодно. Зажженный началом Аполековой истории, я расхаживаю по кухне и жду заветного часа. А за окном стоит ночь, как черная колонна. За окном
окоченел живой и темный сад. Млечным и блещущим потоком льется под луной дорога к костелу. Земля выложена сумрачным сияньем, ожерелья светящихся
плодов повисли на кустах. Запах лилий чист и крепок, как спирт. Этот свежий яд впивается в жирное бурливое дыхание плиты и мертвит смолистую
духоту ели, разбросанной по кухне.
Аполек в розовом банте и истертых розовых штанах копошится в своем углу, как доброе и грациозное животное. Стол его измазан клеем и красками.
Старик работает мелкими и частыми движениями, тишайшая мелодическая дробь доносится из его угла. Старый Готфрид выбивает ее своими трепещущими
пальцами. Слепец сидит недвижимо в желтом и масляном блеске лампы. Склонив лысый лоб, он слушает нескончаемую музыку своей слепоты и бормотание
Аполека, вечного друга.
- ...И то, что говорят пану попы и евангелист Марк и евангелист Матфей[16], - то не есть правда... Но правду можно открыть пану писарю, которому за
пятьдесят марок я готов сделать портрет под видом блаженного Франциска на фоне зелени и неба. То был совсем простой святой,
пан Франциск.[17] И если у
пана писаря есть в России невеста... Женщины любят блаженного Франциска, хотя не все женщины, пан...
Так началась в углу, пахнувшем елью, история о браке Иисуса и Деборы.[18] Эта девушка имела жениха, по
словам Аполека. Ее жених был молодой израильтянин, торговавший слоновыми бивнями.[19] Но брачная
ночь Деборы кончилась недоумением и слезами. Женщиной овладел страх, когда она увидела
мужа, приблизившегося к ее ложу. Икота раздула ее глотку. Она изрыгнула все съеденное ею за свадебной трапезой. Позор пал на Дебору, на отца ее,
на мать и на весь род ее. Жених оставил ее, глумясь, и созвал всех гостей. Тогда Иисус, видя томление женщины, жаждавшей мужа и боявшейся его,
возложил на себя одежду новобрачного и, полный сострадания, соединился с Деборой, лежавшей в блевотине. Потом она вышла к гостям, шумно торжествуя,
как женщина, которая гордится своим падением. И только Иисус стоял в стороне. Смертельная испарина выступила на его теле, пчела скорби укусила
его в сердце. Никем не замеченный, он вышел из пиршественного зала и
удалился в пустынную страну, на восток от Иудеи, где ждал его Иоанн.[20] И родился у Деборы первенец...
- Где же он? - вскричал я.
- Его скрыли попы, - произнес Аполек с важностью и приблизил легкий и зябкий палец к своему носу пьяницы.
- Пан художник, - вскричал вдруг Робацкий, поднимаясь из тьмы, и серые уши его задвигались, - цо вы мувите? То же есть немыслимо...
- Так, так, - съежился Аполек и схватил Готфрида, - так, так, пане...
Он потащил слепца к выходу, но на пороге помедлил и поманил меня пальцем.
- Блаженный Франциск, - прошептал он, мигая глазами, - с птицей на рукаве, с голубем или щеглом, как пану писарю будет угодно...
И он исчез со слепым и вечным своим другом.
- О, дурацтво! - произнес тогда Робацкий, костельный служка. - Тенчловек не умрет на своей постели...
Пан Робацкий широко раскрыл рот и зевнул, как кошка. Я распрощался и ушел ночевать к себе домой, к моим обворованным евреям.
По городу слонялась бездомная луна. И я шел с ней вместе, отогревая в себе неисполнимые мечты и нестройные песни.
СОЛНЦЕ ИТАЛИИ[21]
Я снова сидел вчера в людской у пани Элизы под нагретым венцом из зеленых ветвей ели. Я сидел у теплой, живой, ворчливой печи и потом
возвращался к себе глубокой ночью. Внизу, у обрыва, бесшумный Збруч катил стеклянную темную волну.[22]
Обгорелый город - переломленные колонны и врытые-в землю крючки злых старушечьих мизинцев - казался мне поднятым на воздух, удобным и
небывалым, как сновиденье. Голый блеск луны лился на него с неиссякаемой силой. Сырая плесень развалин цвела, как мрамор оперной скамьи. И я ждал
потревоженной душой выхода Ромео из-за туч, атласного Ромео, поющего о любви, в то время как за кулисами понурый электротехник держит палец на
выключателе луны.
Голубые дороги текли мимо меня, как струи молока, брызнувшие из многих грудей. Возвращаясь домой, я страшился встречи с Сидоровым, моим соседом,
опускавшим на меня по ночам волосатую лапу своей тоски. По счастью, в эту ночь, растерзанную молоком луны, Сидоров не проронил ни слова. Обложившись
книгами, он писал. На столе дымилась горбатая свеча - зловещий костер мечтателей. Я сидел в стороне, дремал, сны прыгали вокруг меня, как
котята. И только поздней ночью меня разбудил ординарец, вызвавший Сидорова в штаб. Они ушли вместе. Я подбежал тогда к столу, на котором писал
Сидоров, и перелистал книги. Это был самоучитель итальянского языка, изображение римского форума и план города Рима. План был весь размечен
крестами и точками. Я наклонился над исписанным листом и с замирающим сердцем, ломая пальцы, прочитал чужое письмо. Сидоров, тоскующий убийца,
изорвал в клочья розовую вату моего воображения и потащил меня в коридоры здравомыслящего своего безумия. Письмо начиналось со второй страницы, я не
осмелился искать начала:
"...пробито легкое и маленько рехнулся или, как говорит Сергей, с ума слетел. Не сходить же с него, в самом деле, с дурака этого с ума. Впрочем,
хвост набок и шутки в сторону... Обратимся к повестке дня, друг мой Виктория...
Я проделал трехмесячный махновский поход[23] - утомительное жульничество, и ничего более... И только Волин все еще там. Волин
рядится в апостольские ризы и карабкается в Ленины от анархизма.[24] Ужасно. А батько слушает его, поглаживает пыльную проволоку своих кудрей и пропускает сквозь гнилые зубы
мужицкую свою усмешку. И я теперь не знаю, есть ли во всем этом не сорное зерно анархии и утрем ли мы вам ваши благополучные носы, самодельные
цекисты из самодельного цека, made in Харьков, в самодельной столице.[25] Ваши рубахи-парни не любят теперь вспоминать грехи анархической их юности и
смеются над ними с высоты государственной мудрости, - черт с ними...
А потом я попал в Москву. Как попал я в Москву? Ребята кого-то обижали в смысле реквизиционном и ином. Я, слюнтяй, вступился. Меня расчесали - и
за дело. Рана была пустяковая, но в Москве, ах. Виктория, в Москве я онемел от несчастий. Каждый день госпитальные сиделки приносили мне
крупицу каши. Взнузданные благоговением, они тащили ее на большом подносе, и я возненавидел эту ударную кашу, внеплановое снабжение и плановую
Москву. В совете встретился потом с горсточкой анархистов.[26] Они пижоны, или
полупомешанные старички. Сунулся в Кремль с планом настоящей работы. Меня погладили по головке и обещали сделать замом, если исправлюсь. Я не
исправился. Что было дальше? Дальше был фронт, Конармия и солдатня, пахнущая сырой кровью и человеческим прахом.
Спасите меня, Виктория. Государственная мудрость сводит меня с ума, скука пьянит. Вы не поможете - и я издохну безо всякого плана. Кто же
захочет, чтобы работник подох столь неорганизованно, не вы ведь, Виктория,
невеста, которая никогда не будет женой.[27] Вот и сентиментальность, ну ее к распроэтакой матери...
Теперь будем говорить дело. В армии мне скучно. Ездить верхом из-за раны я не могу, значит не могу и драться. Употребите ваше влияние,
Виктория - пусть отправят меня в Италию. Язык я изучаю и через два месяца буду на нем говорить. В Италии земля тлеет. Многое там готово. Недостает
пары выстрелов. Один из них я произведу. Там нужно отправить короля к праотцам. Это очень важно. Король у них славный дядя, он играет в
популярность и снимается с ручными социалистами для воспроизведения в журналах семейного чтения.
В цека, в Наркоминделе вы не говорите о выстреле, о королях. Вас погладят по головке и промямлят: "романтик". Скажите просто, - он болен,
зол, пьян от тоски, он хочет солнца Италии и бананов. Заслужил ведь или, может, не заслужил? Лечиться - и баста. А если нет - пусть отправят в
одесское Чека... Оно очень толковое и...
Как глупо, как незаслуженно и глупо пишу я, друг мой Виктория...
Италия вошла в сердце как наваждение. Мысль об этой стране, никогда не виданной, сладка мне, как имя женщины, как ваше имя, Виктория..."
Я прочитал письмо и стал укладываться на моем продавленном нечистом ложе, но сон не шел. За стеной искренне плакала беременная еврейка, ей
отвечало стонущее бормотание долговязого мужа. Они вспоминали об ограбленных вещах и злобствовали друг на друга за незадачливость. Потом,
перед рассветом, вернулся Сидоров. На столе задыхалась догоревшая свеча. Сидоров вынул из сапога другой огарок и с необыкновенной задумчивостью
придавил им оплывший фитилек. Наша комната была темна, мрачна, все дышало в ней ночной сырой вонью, и только окно, заполненное лунным огнем, сияло
как избавление.
Он пришел и спрятал письмо, мой томительный сосед. Сутулясь, сел он за стол и раскрыл альбом города Рима. Пышная книга с золотым обрезом стояла
перед его оливковым невыразительным лицом. Над круглой его спиной блестели зубчатые развалины Капитолия и арена цирка, освещенная закатом. Снимок
королевской семьи был заложен тут же, между большими глянцевитыми листами. На клочке бумаги, вырванном из календаря, был изображен приветливый
тщедушный король Виктор-Эммануил[28] со своей черноволосой женой, с наследным
принцем Умберто[29] и целым выводком принцесс.
...И вот ночь, полная далеких и тягостных звонов, квадрат света в сырой тьме - и в нем мертвенное лицо Сидорова, безжизненная маска, нависшая над
желтым пламенем свечи.
ГЕДАЛИ[30]
В субботние кануны меня томит густая печаль воспоминаний. Когда-то в эти вечера мой дед поглаживал желтой бородой томы
Ибн-Эзра.[31] Старуха в кружевной наколке ворожила узловатыми пальцами над субботней свечой и
сладко рыдала.[32] Детское сердце раскачивалось в эти вечера, как кораблик на заколдованных
волнах...[33]
Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды. У древней синагоги, у ее желтых и равнодушных стен старые евреи продают мел, синьку, фитили, -
евреи с бородами пророков, со страстными лохмотьями на впалой груди...
Вот предо мной базар и смерть базара. Убита жирная душа изобилия. Немые замки висят на лотках, и гранит мостовой чист, как лысина мертвеца. Она
мигает и гаснет - робкая звезда...
Удача пришла ко мне позже, удача пришла перед самым заходом солнца. Лавка Гедали спряталась в наглухо закрытых торговых рядах. Диккенс, где
была в тот вечер твоя тень? Ты увидел бы в этой лавке древностей[34] золоченые
туфли и корабельные канаты, старинный компас и чучело орла, охотничий винчестер с выгравированной датой "1810" и сломанную кастрюлю.
Старый Гедали расхаживает вокруг своих сокровищ в розовой пустоте вечера - маленький хозяин в дымчатых очках и в зеленом сюртуке до полу. Он
потирает белые ручки, он щиплет сивую бороденку и, склонив голову, слушает невидимые голоса, слетевшиеся к нему.
Эта лавка - как коробочка любознательного и важного мальчика, из которого выйдет профессор ботаники. В этой лавке есть и пуговицы и мертвая
бабочка. Маленького хозяина ее зовут Гедали. Все ушли с базара, Гедали остался. Он вьется в лабиринте из глобусов, черепов и мертвых цветов,
помахивает пестрой метелкой из петушиных перьев и сдувает пыль с умерших цветов.
Мы сидим на бочонках из-под пива. Гедали свертывает и разматывает узкую бороду. Его цилиндр покачивается над нами, как черная башенка. Теплый
воздух течет мимо нас. Небо меняет цвета. Нежная кровь льется из опрокинутой бутылки там, вверху, и меня обволакивает легкий запах тления.
- Революция - скажем ей "да", но разве субботе мы скажем "нет"? - так начинает Гедали и обвивает меня шелковыми ремнями своих
дымчатых глаз.[35] - "Да", кричу я революции, "да", кричу я ей, но она прячется от Гедали и
высылает вперед только стрельбу...
- В закрывшиеся глаза не входит солнце, - отвечаю я старику, - но мы распорем закрывшиеся глаза...
- Поляк закрыл мне глаза, - шепчет старик чуть слышно. - Поляк - злая собака. Он берет еврея и вырывает
ему бороду,[36] - ах, пес! И вот его бьют, злую собаку. Это замечательно, это революция! И потом тот, который бил
поляка, говорит мне: "Отдай на учет твой граммофон, Гедали..." - "Я люблю музыку, пани", - отвечаю я революции. - "Ты не знаешь, что ты любишь,
Гедали, я стрелять в тебя буду, тогда ты это узнаешь, и я не могу не стрелять, потому что я - революция..."
- Она не может не стрелять, Гедали, - говорю я старику, - потому что она - революция...
- Но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он - контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы - революция. А революция - это же
удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция - это хорошее дело хороших людей. Но хорошие
люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет Гедали, где революция и где контрреволюция? Я учил
когда-то талмуд, я люблю комментарии Раше[37] и книги Маймонида. И еще другие
понимающие люди есть в Житомире. И вот мы все, ученые люди, мы падаем на
лицо и кричим на голос:[38] горе нам, где сладкая революция?..
Старик умолк. И мы увидели первую звезду, пробивавшуюся вдоль Млечного Пути.
- Заходит суббота, - с важностью произнес Гедали, - евреям надо в синагогу... Пане товарищ, - сказал он, вставая, и цилиндр, как черная
башенка, закачался на его голове, - привезите в Житомир немножко хороших людей. Ай, в нашем городе недостача, ай, недостача! Привезите добрых
людей, и мы отдадим им все граммофоны. Мы не невежды. Интернационал... мы знаем, что такое Интернационал. И я хочу Интернационала добрых людей, я
хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории. Вот, душа, кушай, пожалуйста, имей от жизни свое удовольствие.
Интернационал, пане товарищ, это вы не знаете, с чем его кушают...
- Его кушают с порохом, - ответил я старику, - и приправляют лучшей кровью...
И вот она взошла на свое кресло из синей тьмы, юная суббота.[39]
- Гедали, - говорю я, - сегодня пятница и уже настал вечер. Где можно достать еврейский коржик, еврейский стакан чаю и немножко этого отставного
бога в стакане чаю?..
- Нету, - отвечает мне Гедали, навешивая замок на свою коробочку, - нету. Есть рядом харчевня, и хорошие люди торговали в ней, но там уже не
кушают, там плачут...
Он застегнул свой зеленый сюртук на три костяные пуговицы. Он обмахал себя петушиными перьями, поплескал водицы
на мягкие ладони[40] и удалился - крохотный, одинокий, мечтательный, в черном цилиндре и с большим
молитвенником под мышкой.
Наступает суббота. Гедали - основатель несбыточного Интернационала - ушел в синагогу молиться.
МОЙ ПЕРВЫЙ ГУСЬ[41]
Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте
гигантского его тела.[42] Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь,
разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до
плеч в блестящие ботфорты.
Он улыбнулся мне, ударил хлыстом по столу и потянул к себе приказ, только что отдиктованный начальником штаба. Это был приказ Ивану Чеснокову
выступить с вверенным ему полком в направлении Чугунов - Добрыводка[43] и,
войдя в соприкосновение с неприятелем, такового уничтожить...
"...Каковое уничтожение, - стал писать начдив и измазал весь лист, - возлагаю на ответственность того же Чеснокова вплоть до высшей меры,
которого и шлепну на месте,[44] в чем вы, товарищ Чесноков, работая со мною на
фронте не первый месяц, не можете сомневаться..."
Начдив шесть подписал приказ с завитушкой, бросил его ординарцам и повернул ко мне серые глаза, в которых танцевало веселье.
Я подал ему бумагу о прикомандировании меня к штабу дивизии.[45]
- Провести приказом! - сказал начдив. - Провести приказом и зачислить на всякое удовольствие, кроме переднего. Ты грамотный?
- Грамотный, - ответил я, завидуя железу и цветам этой юности, - кандидат прав Петербургского университета...[46]
- Ты из киндербальзамов[47], - закричал он, смеясь, - и очки на носу. Какой паршивенький!.. Шлют вас, не спросясь,
а тут режут за очки. Поживешь с нами, што ль?
- Поживу, - ответил я и пошел с квартирьером на село искать ночлега.
Квартирьер нес на плечах мой сундучок, деревенская улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой
розовый дух.
Мы подошли к хате с расписными венцами, квартирьер остановился и сказал вдруг с виноватой улыбкой:
- Канитель тут у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия - из него здесь душа вон. А испорть вы даму, самую чистенькую даму, тогда
вам от бойцов ласка...
Он помялся с моим сундучком на плечах, подошел ко мне совсем близко, потом отскочил в отчаянии и побежал в первый двор. Казаки сидели там на
сене и брили друг друга.
- Вот, бойцы, - сказал квартирьер и поставил на землю мой сундучок. - Согласно приказания товарища Савицкого, обязаны вы принять этого человека
к себе в помещение и без глупостев, потому этот человек пострадавший по ученой части...
Квартирьер побагровел и ушел, не оборачиваясь. Я приложил руку к козырьку и отдал честь казакам. Молодой парень с льняным висячим волосом и
прекрасным рязанским лицом подошел к моему сундучку и выбросил его за ворота. Потом он повернулся ко мне задом и с особенной сноровкой стал
издавать постыдные звуки.
- Орудия номер два нуля, - крикнул ему казак постарше и засмеялся, - крой беглым...
Парень истощил нехитрое свое умение и отошел. Тогда, ползая по земле, я стал собирать рукописи и дырявые мои обноски, вывалившиеся из сундучка. Я
собрал их и отнес на другой конец двора. У хаты, на кирпичиках, стоял котел, в нем варилась свинина, она дымилась, как дымится издалека родной
дом в деревне, и путала во мне голод с одиночеством без примера. Я покрыл сеном разбитый мой сундучок, сделал из него изголовье и лег на землю,
чтобы прочесть в "Правде" речь Ленина на Втором конгрессе Коминтерна.[48] Солнце падало на меня из-за зубчатых
пригорков, казаки ходили по моим ногам, парень потешался надо мной без устали, излюбленные строчки шли ко мне тернистою дорогой и не могли дойти.
Тогда я отложил газету и пошел к хозяйке, сучившей пряжу на крыльце.
- Хозяйка, - сказал я, - мне жрать надо...
Старуха подняла на меня разлившиеся белки полуослепших глаз и опустила их снова.
- Товарищ, - сказала она, помолчав, - от этих дел я желаю повеситься.
- Господа бога душу мать, - пробормотал я тогда с досадой, и толкнул старуху кулаком в грудь, - толковать тут мне с вами...
И, отвернувшись, я увидел чужую саблю, валявшуюся неподалеку. Строгий гусь шатался по двору и безмятежно чистил перья. Я догнал его и пригнул к
земле, гусиная голова треснула под моим сапогом, треснула и потекла. Белая
шея была разостлана в навозе, и крылья заходили над убитой птицей.[49]
- Господа бога душу мать! - сказал я, копаясь в гусе саблей. - Изжарь мне его, хозяйка.
Старуха, блестя слепотой и очками, подняла птицу, завернула ее в передник и потащила к кухне.
- Товарищ, - сказала она, помолчав, - я желаю повеситься, - и закрыла за собой дверь.
А на дворе казаки сидели уже вокруг своего котелка. Они сидели недвижимо, прямые, как жрецы, и не смотрели на гуся.
- Парень нам подходящий, - сказал обо мне один из них, мигнул и зачерпнул ложкой щи.
Казаки стали ужинать со сдержанным изяществом мужиков, уважающих друг друга, а я вытер саблю песком, вышел за ворота и вернулся снова, томясь.
Луна висела над двором, как дешевая серьга.
- Братишка, - сказал мне вдруг Суровков, старший из казаков, - садись с нами снедать, покеле твой гусь доспеет...
Он вынул из сапога запасную ложку и подал ее мне. Мы похлебали самодельных щей и съели свинину.
- В газете-то что пишут? - спросил парень с льняным волосом и опростал мне место.
- В газете Ленин пишет, - сказал я, вытаскивая "Правду", - Ленин пишет, что во всем у нас недостача...[50]
И громко, как торжествующий глухой, я прочитал казакам ленинскую речь.
Вечер завернул меня в живительную влагу сумеречных своих простынь, вечер приложил материнские ладони к пылающему моему лбу.
Я читал и ликовал и подстерегал, ликуя, таинственную кривую ленинской прямой.[51]
- Правда всякую ноздрю щекочет, - сказал Суровков, когда я кончил, - да как ее из кучи вытащить, а он бьет сразу, как курица по зерну.
Это сказал о Ленине Суровков, взводный штабного эскадрона, и потом мы пошли спать на сеновал.[52] Мы спали
шестеро там, согреваясь друг от друга, с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды.[53]
Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло.
РАББИ >>>
Источник: Бабель И.Э. Конармия / подгот. Е.И. Погорельская; [отв. ред. Н.В. Корниенко]. – М.: Наука, 2018. – 470 с.
|
| |
|
1. «Конармия» – сборник рассказов, объединенных темой гражданской войны и основанных на дневнике,
который И. Бабель вёл на службе в 1-й Конной армии, под командованием Семёна Будённого во время Советско-польской войны 1920 года.
В 1926 г. отдельные рассказы конармейского цикла, публиковавшиеся в газетах и журналах, не просто были собраны под одной обложкой, но составленная из разных
звеньев «Конармия» превратилась в целостное, единое произведение.
В периодике раньше других был напечатан рассказ «Письмо» - 11 февраля 1923 г., в «Известиях Одесского губисполкома, Губкома КП(б)У и Губпрофсовета».
Затем на страницах той же газеты, как было обещано в редакционном примечании к «Письму», появились новеллы: «Костел в Новограде» (18 февраля); «Учение о тачанке»,
«Кладбище в Козине» и «Грищук» (23 февраля). В 1923-1924 гг. их публикация в одесских «Известиях» и приложениях к ним была продолжена.
С конца 1923 г. рассказы, вошедшие впоследствии в «Конармию», печатались на страницах московских журналов. И в Одессе, и в Москве большая их часть выходила
под рубрикой или с подзаголовком «Из книги “Конармия”». 13 марта 1926 г., почти накануне выхода
отдельного издания, в ленинградской «Красной газете» с подзаголовком «Неизданная глава из книги “Конармия”» была опубликована «Измена».
Однако с самого начала Бабелем была задумана книга. Выход «Конармии» планировался в Госиздате еще в 1924 г., а первым ее редактором стал Д.А. Фурманов.
Основной корпус «Конармии» состоит из 34 рассказов (по книге 1926 года). Есть также четыре рассказа, примыкающие к циклу («Грищук», «Их было девять»,
«Аргамак» и «Поцелуй»). «Грищук» был опубликован единственный раз и в книгу не включался, новелла «Их было девять» осталась только в рукописи, «Аргамак»
в 1933 г. был присоединен Бабелем к основному блоку книги, «Поцелуй» напечатан в 1937 г., после выхода последнего прижизненного сборника писателя.
( вернуться)
2. «Пан Аполек» – впервые: Кр. Н. 1923. № 7. С. 110-115, под рубрикой «Миниатюры».
( вернуться)
3. ...висела высоко на стене икона. На ней была надпись: «Смерть Крестителя». – имеется
в виду икона «Усекновение главы Иоанна Крестителя».
Иоанн Креститель (Предтеча) - один из самых почитаемых святых в христианстве, сын священника Захарии из рода Аарона. Согласно Евангелиям, ближайший
предшественник Иисуса Христа, предсказавший пришествие Мессии; крестил Иисуса Христа в водах Иордана; был обезглавлен по наущению иудейской царевны Иродиады.
Считается исторической фигурой, упоминается в рукописях Иосифа Флавия. Об «иконах» Аполека см. также рассказ «У святого Валента». ( вернуться)
4. Из оскаленного рта его, цветисто сияя чешуей,
свисало крохотное туловище змеи. Ее головка, нежно-розовая, полная оживления, могущественно оттеняла глубокий фон плаща. – ср. с описанием галичанина,
одетого «как бы для погребения или для причастия», из рассказа «Эскадронный Трунов»: «На гигантское его туловище
была посажена подвижная крохотная пробритая головка змеи, она была прикрыта широкополой шляпой из деревенской соломы и пошатывалась». О символике змеи см.:
Вайскопф М.Я. Между огненных стен: Книга об Исааке Бабеле. М.: Книжники, 2017. С. 278. ( вернуться)
5. Звуки гейдельбергских песен... – Гейдельберг – старинный немецкий город, с
которым связано литературное течение гейдельбергских романтиков. ( вернуться)
6. ...из костела святой Индегилъды... – среди католических святых такой святой не
значится. ( вернуться)
7. Коричневые рубища францисканцев... – францисканцы – монахи ордена Франциска Ассизского. ( вернуться)
8. ...старушечье личико Льва XIII... – Лев (Leo) XIII (1810–1903) – папа римский
в 1878-1903 гг. ( вернуться)
9. Потом Аполек закончил Тайную вечерю и Побиение камнями Марии из Магдалы. –
«Тайная вечеря» – икона, изображающая последнюю трапезу Иисуса Христа с апостолами. Мария Магдалина (Maria Magdalena) – христианская святая, мироносица,
последовательница Иисуса Христа, согласно евангельским текстам, повсюду следовала за ним, была свидетельницей его распятия и воскрешения.
Однако евангельский сюжет о «побиении камнями», когда Христос спасает грешницу-блудницу, не всегда связывают именно с этой святой. ( вернуться)
10. ...узнали в апостоле Павле Янека, хромого выкреста, и в Марии Магдалине –
еврейскую девушку Эльку, дочь неведомых родителей и мать многих подзаборных детей. –
Апостол Павел (Савл, Саул) не входил в число двенадцати апостолов и в юности участвовал в преследовании христиан; обратился в христианство после встречи с уже
воскресшим Иисусом Христом. Послания Павла составляют значительную часть Нового Завета и являются одним из главных текстов христианского богословия.
По замечанию Э. Зихера, выбор натуры Аполеком не случаен: «Апостол Павел был обращенным (крестившимся) иудеем, Мария Магдалина – грешница (раскаявшаяся
под влиянием проповедей Иисуса)» (Бабель И. Э. «Детство» и другие рассказы. Иерусалим: БиблиотекаАлия, 1979. С. 367-368). ( вернуться)
11. Иуда Искариот – один из апостолов Иисуса Христа, предавший его. ( вернуться)
12. Викарий – от лат. vicarious-заместитель, наместник; епископ, не имеющий своей
епархии и помогающий в управлении епархиальному епископу. ( вернуться)
13. ...о художнике Луке делъ-Роббио... – Лука делла Роббиа (Robbia, 1399—1482) —
итальянский скульптор и ювелир эпохи Возрождения. ( вернуться)
14. ...и о семье плотника из Вифлеема. – речь идет о Святом семействе (Иосифе Обручнике,
Деве Марии и Иисусе). Вифлеем (Бейт-Лехем) – место, где родился Иисус Христос. ( вернуться)
15. – Имею сказать пану писарю... – в переводе с польского языка слово «писарь»
(pisarz) означает «писатель» (см.: Batuman Е. Pan Pisar’: Clerkship in Babel’s First-Person
Narration // The Enigma of Isaac Babel: Biography, History, Context. Stanford: Stanford
Univ. Press, 2009. P. 157), в этом значении и нужно понимать здесь данное слово.
А собственно писарем Бабель-Лютов не был, хотя и находился вначале при штабе армии, а затем при штабе 6-й дивизии. ( вернуться)
16. Марк и Левий Матфей (один из двенадцати апостолов) – авторы двух Евангелий
Нового Завета. ( вернуться)
17....под видом блаженного Франциска... – святой Франциск – Франциск Ассизский, Бернардоне (Bemardone) Джованни ди Пьетро (1182–1226),
католический святой, основатель ордена францисканцев. ( вернуться)
18. ...история о браке Исуса и Деборы. – библейское имя Дебора (в идишской версии
Двойра - именно так звали сестру Бени Крика в рассказах «Король», «Закат» и в пьесе «Закат») на иврите означает «пчела»; далее в тексте рассказа сказано об Иисусе:
«...пчела скорби укусила его в сердце» (см.: Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 202-203).
Таким образом, в «Конармии» два апокрифа о Христе (апокриф пана Аполека об Иисусе и Деборе и апокриф Афоньки Биды об Иисусе и пчеле в рассказе
«Путь в Броды», открывающемся фразой «Я скорблю о пчелах») связаны между собой. ( вернуться)
19. Ее жених был молодой израильтянин, торговавший слоновыми бивнями. – Вайскопф, основываясь на фрагменте из статьи К. Г. Паустовского
«Несколько слов о Бабеле» - об отношении Бабеля к Артюру Рембо, полагает, что экзотическая профессия жениха Деборы позаимствована из биографии Рембо
(см.: Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 199).
Действительно, в последние годы жизни Рембо работал в торговой фирме «Вианне, Бард и К0», продававшей кофе, кожу, слоновьи бивни. ( вернуться)
20. ...удалился в пустынную страну, на восток от Иудеи, где ждал его Иоанн. – речь
идет о реке Иордан, в которой Иоанн крестил Иисуса. ( вернуться)
21. «Солнце Италии» – впервые: Кр. Н. 1924. № 3. С. 8-10, под названием «Сидоров», под рубрикой
«Из книги “Конармия”»; авторская датировка: «Новоград, июль 1920». В книге датировки нет. ( вернуться)
22. Внизу у обрыва бесшумный Збруч катил стеклянную темную волну. – бои на реке Збруч во время
советско-польской войны происходили без участия Первой конной армии. В оперсводке от 21 июля сообщается: «В Волочисском районе
наши части, переправившиеся на западный берег реки Збруч, севернее Волочиска, ведут успешные для нас бои и теснят противника к западу. В Гусятинском
районе наши войска в бою на западном берегу р. Збруч захватили 250 пленных и 4 пулемета» (Известия. 1920. 22 июля. С. 1).
Буденный писал, что 29 июля южнее фронта Первой конной «14-я армия форсировала реку Збруч» (Буденный 2. С. 243).
Збруч как река, протекающая через Новоград, упоминается в рассказе «Переход через Збруч». ( вернуться)
23. Я проделал трехмесячный махновский поход... – Махно Нестор Иванович
(1888–1934) – предводитель крестьянского повстанческого движения на юге Украины, во время Гражданской войны – командующий революционной Повстанческой армией Украины.
Под трехмесячным походом, вероятно, подразумеваются события лета и осени 1919 г., в том числе так называемый уманский прорыв в сентябре, когда, зажатый между
белыми и петлюровцами, Махно повернул свою армию на восток и, опрокинув противника, занял обширную территорию Приазовья, перерезав пути снабжения наступавшему
на Москву Деникину, что, по мнению ряда историков, предопределило поражение и отступление последнего к Черному морю. ( вернуться)
24. Волин рядится в апостольские ризы и карабкается в Ленины от анархизма. –
Волин (наст. фам. Эйхенбаум) Всеволод Михайлович (1882–1945) – анархист, участник революционного движения; с августа 1919 г. ближайший сподвижник Махно, председатель
Военно-революционного совета и один из идеологов махновского движения; в 1922 г. был выслан за границу.
Родной брат литературоведа Б.М. Эйхенбаума. ( вернуться)
25. ...made in Харьков, в самодельной столице. – в 1919 г. Харьков был объявлен столицей
УССР и имел этот статус до 1934 г. ( вернуться)
26. В Совете встретился потом с горсточкой анархистов. – Военно-революционный
совет Повстанческой армии Махно, возглавляемый анархистами, председатель - В.М. Волин. ( вернуться)
27. ...Виктория, невеста, которая никогда не будет женой. – аллюзия на роман
К. Гамсуна «Виктория» (1898), героиня которого «невеста (...) никогда не выйдет замуж; а герой, спасаясь от своей любви к ней, надолго уезжает в Италию»
(Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 198); ср. с записью в дневнике от 4 июля: «Читаю Гамсуна». Имя Виктория рифмуется также с упомянутым далее именем короля
Италии (см.: Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 198). ( вернуться)
28. ...приветливый тщедушный король Виктор-Эммануил... – Виктор Эммануил
(Vittorio Emanuele) III (1869-1947)-король Италии (1900-1946), отрекся от престола. ( вернуться)
29. ...наследным принцем Умберто... – Умберто II (1904–1983) – четвертый и последний
король Италии (из Савойской династии), маршал Италии.
Получил прозвище Майский король, так как занимал престол чуть больше месяца – с 9 мая по 12 июня 1946 г.,
между отречением своего отца Виктора Эммануила III и победой республиканского строя (объявлением итогов референдума об отмене монархии). ( вернуться)
30. «Гедали» – впервые: ОИ. 1924. 29 июня. С. 3, с подзаголовком «Из книги “Конармия”»;
авторская датировка: «Житомир, июнь 1920».
В основе рассказа дневниковая запись от 3 июля: «Базар в Житомире, старый сапож(ник,) синька, мел, шнурки. Здания синагог, старинная архитектура,
к(а)к все это берет меня за душу.-Стекло к часам 1200 р(ублей). Рынок. Маленький еврей философ. Невообразимая лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли.
Его философия(:) все говорят, что они воюют за правду и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе. Замечател(ьные) слова, бороденка,
разговариваем, чай и три пирожка с яблоками - 750 р(ублей)».
Действие рассказа можно точно датировать 2 июля 1920 г., пятницей, второй половиной дня.
Имя героя рассказа Гедали, возможно, восходит к имени Гедалии бен Ахикама, последнего наместника Иудеи, поставленного Навуходоносором после
разрушения Первого Храма. Слово «Гедалия» означает «Бог велик».
Действие рассказа «Гедали», как и действие рассказа «Рабби», происходит вечером 2 июля.
Рассказы «Гедали» и «Рабби» связаны не только тематически, сюжетно, топографически – их действие разворачивается
в один день. Однако вперебивку между ними помещен рассказ «Мой первый гусь», и это сделано не случайно.
«Гедали» и «Рабби» посвящены судьбе еврейства и хасидизма в Гражданскую войну и, следовательно, подчинены сюжетной линии: Лютов и евреи. А с рассказа
«Мой первый гусь» начинается история попыток Лютова войти в среду казаков, стать для них своим. Эта новелла рассматривается обычно как пример инициации
героя, его ритуального посвящения в сообщество конармейцев. Поначалу говорится о нежелательности присутствия Лютова в дивизии (начдив Савицкий:
«Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки»; квартирьер: «Канитель тута у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия – из него здесь душа вон»);
красноармейцы издеваются над Лютовым, особенно «молодой парень с льняным висячим волосом и с прекрасным рязанским лицом». Убив гуся и нагрубив хозяйке,
Лютов сумел заслужить расположение бойцов.
В плане развития сюжетной линии «Лютов и красноармейцы» это история со счастливым концом: «...потом мы пошли спать на сеновал. Мы спали шестеро там, согреваясь
друг от друга, с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды». Но следующая, заключительная фраза новеллы свидетельствует о мнимости
благополучного финала: «Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». ( вернуться)
31. Когда-то в эти вечера мой дед поглаживал желтой бородой томы Ибн-Эзра. –
Дед Бабеля по отцовской линии Лейб-Ицхок Бобель (настоящая фамилия семьи) умер в июне 1893 г., за год до рождения внука Исаака; Бабель также упоминает его в рассказе
«История моей голубятни» и пишет о нем как о живом в рассказах «Первая любовь» и «В подвале».
Ибн Эзра Авраам бен Меир (1089–1167) – средневековый еврейский философ, поэт, математик, астроном и лингвист; здесь речь идет о его комментариях
к Торе. ( вернуться)
32. Старуха в кружевной наколке ворожила узловатыми пальцами над субботней свечой
и сладко рыдала. – имеется в виду бабушка Бабеля по отцовской линии
Миндля Ароновна; ей посвящен неоконченный набросок «Детство. У бабушки» (1915). ( вернуться)
30. Детское сердце раскачивалось в эти вечера, как кораблик на заколдованных
волнах. – возможно, аллюзия на предпоследнюю строфу стихотворения А. Рембо «Пьяный корабль»:
Si je desire une eau d’Europe, c’est la flache
Noir et froide ou vers le crepuscule embaume
Un enfant accroupi plein de tristesses, lache
Un bateau frele comme un papillon de mai.
(«Если мне нужна какая-нибудь вода Европы – то это лужа, / Черная и холодная, в которой в благоуханные сумерки / Ребенок, полон грусти, на корточках пускает /
Кораблик хрупкий, как майская бабочка»; подстрочный перевод Э.Ю. Ермакова).
Впоследствии метафору «пьяного корабля» Бабель воплотит в рассказе «Иван-да-Марья» (1932); подробнее см.: Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 198-199, 361-
362. ( вернуться)
34. Диккенс, где была в тот день твоя ласковая тень? Ты увидел бы в этой лавке
древностей... – имеется в виду роман Чарльза Диккенса (1812–1870) «Лавка древностей» (1840–1841). ( вернуться)
35. ...так начинает Гедали и обвивает меня шелковыми ремнями своих дымчатых
глаз. – здесь содержится указание на то, что Гедали – человек, внимательно изучающий
Талмуд, иначе говоря «шелковый человек», на идише: а зайдэнер ментш (см.: Зихер Э.
Шабос-нахаму в Петрограде: Бабель и Шолом-Алейхем // Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: XXI век. С. 471). ( вернуться)
36. – Поляк закрыл мне глаза {...) – поляк, злая собака. Он берет еврея и вырывает ему
бороду... – эти слова в рассказе навеяны конкретным событием – погромом, учиненным поляками в Житомире с 9 по 11 июня 1920 г.
Ср. с дневниковой записью от 3 июля: «После появления наших передовых частей поляки вошли в город на 3 дня, евр(ейский)
погром, резали бороды, это обычно, собрали на (...) рынке 45 евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Подожгли 6 домов,
дом Конюховского на Кафедральной – осматриваю, кто спасал – из пулеметов, дворнику(,) на руки которому мать сбросила из горящего окна младенца, – прикололи, ксендз
приставил к задней стене – лестницу, таким способом спасались». ( вернуться)
37. Раше – (правильнее – Раши) – аббревиатура из инициалов Рабби Шломо Иицхаки
(1040–1105), комментатора Библии и Талмуда.
Маймонид, Моше бен Маймон (1135–1204), известный под именем Рамбам, – средневековый еврейский философ, врач и теолог. ( вернуться)
38. И вот мы все, ученые люди, мы падаем на лицо и кричим на голос... – «Парафраз,
восходящий к Торе, в которой оборот “падаем на лицо свое” встречается неоднократно» (Либерман Я.Л. Исаак Бабель глазами еврея. Екатеринбург: изд-во Уральского гос.
ун-та, 1996. С. 77). ( вернуться)
39. И вот она взошла на свое кресло из синей тьмы, юная суббота. – субботу (шабат, шабес) - в иудаизме седьмой день недели,
когда евреи должны пребывать в покое и не осуществлять никакого воздействия на материальный мир, - встречают в пятницу
вечером, с заходом солнца.
В комментарии к этому рассказу Зихер заметил, что автор «использовал здесь древний поэтический образ субботы как королевы и невесты в субботней молитве»
(Бабель И.Э. «Детство» и другие рассказы. С. 370).
Ср. с началом рассказа «Сын рабби»: «...Помнишь ли ты Житомир, Василий? Помнишь ли ты Тетерев, Василий, и ту ночь, когда суббота, юная суббота кралась вдоль
заката, придавливая звезды красным каблучком?»
Ср. также с описанием субботы в рассказе «Справедливость в скобках»: «И был день пятый. И был день шестой. День субботний и будет для
отдыха. И было утро и был вечер. Суббота, румяная суббота в белой и шелковой капоте,
прошлась по молдаванским улицам» (На помощь! Однодневная газета в пользу голодающих Одесского профсоюза полиграфического производства. 1921. 15 авг. С. 2).
( вернуться)
40. ...поплескал водицы на мягкие ладони... – иудеи совершают омовение рук до
и после еды и перед молитвой. ( вернуться)
41. «Мой первый гусь» – впервые: ОИ. 1924. 4 мая. С. 4, с подзаголовком
«Из книги “Конармия”»; авторская датировка: «Июль 1920 г.». ( вернуться)
42. Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. –
в ранних редакциях рассказа дана подлинная фамилия начдива – Тимошенко.
Ср. с дневниковой записью от 14 июля: «Колоритная фигура. Колосс, красные полукожаные штаны, красная фуражка, строен, был пулеметчиком, арт(иллерийский)
прапорщик в прошлом».
Ср. также с наброском «(41) Тимошенко»: «C’est superbe! – Декоративный начдив. – Переезд, красная фуражка, белый жеребец. – Спокойный, точный,
чистоплотный авантюрист». ( вернуться)
43. ...в направлении Чугунов – Добрыводка... – Добрыводка дважды упоминается
в дневнике.
20 июля: «Обход через Бокуйку на Пелча. Сведения, в 10 ч(асов) взята Добрыводка, в 12 ч(асов) после ничтожного сопротивления Козин»; 21 июля: «Выезжаем
в Боратин – через Добрыводка, леса, поля, тихие очертания, дубы, опять музыка и начдив, и сбоку – война». ( вернуться)
44. ...возлагаю на ответственность того же Чеснокова вплоть до высшей меры,
которого и шлепну на месте... – ср. с записью в дневнике от 1 августа: «Книга апатичен, Тим(ошенко): если не
выбьет – расстреляю, передай на словах, все же начдив усмехается». ( вернуться)
45. ... бумагу о прикомандировании меня к штабу дивизии. – Бабель
был переведен из штаба армии в 6-ю дивизию с 24 июня 1920 г., накануне взятия Новограда-Волынского и примерно за месяц до событий, с которых начинается рассказ
«Мой первый гусь». ( вернуться)
46. – Грамотный, – ответил я, завидуя железу и цветам этой юности, – кандидат прав
Петербургского университета... – в реальной жизни Бабель был старше Тимошенко всего на семь месяцев.
Возможно, здесь
кроется аллюзия на еврейскую пословицу: «Каждый еврейский ребенок рождается старым евреем» (см.: Либерман Я.Л. Исаак Бабель глазами
еврея. С. 76).
Ср. с окончанием рассказа «Сын рабби»: «И я – едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, – я принял последний вздох моего брата».
Бабель учился на юридическом факультете Психоневрологического института в Петрограде, но окончил он Киевский коммерческий институт; решением Совета института
от 16 марта 1917 г. был удостоен звания «кандидата экономических наук второго разряда» (ГАК. Ф. 153. Оп. 7. Д. 239. Л. 13).
Ср. также с рассказом «Поцелуй»: «– К вашему сведению, – сказал я, встретив Томилину в коридоре, – к вашему сведению должен сообщить, что я окончил
юридический факультет и принадлежу к так называемым интеллигентным людям...» ( вернуться)
47. Ты из киндербальзамов... – киндербальзам – буквально в переводе с немецкого:
детский бальзам, смесь из шести масел с добавлением китайской корицы и кудрявой
мяты, настоянных на спирту. Здесь пренебрежительно: неженка, маменькин сынок. ( вернуться)
48. ...чтобы прочесть в «Правде» речь Ленина на Втором конгрессе Коминтерна. –
Коминтерн – Коммунистический (Третий) интернационал, объединявший коммунистические партии разных стран в 1919–1943 гг.
Второй конгресс Коминтерна проходил с 19 июля по 7 августа 1920 г. Конгресс открылся в Петрограде, с 22 июля продолжил свою работу в Москве.
Начало речи В.И. Ленина на первом заседании конгресса 19 июля было опубликовано в «Правде» 22 июля (с. 1), полный текст напечатан
в «Правде» 24 июля 1920 г. (с. 1–2).
О Втором конгрессе Коминтерна и о выводах, сделанных Бабелем из газетных сообщений, есть запись в дневнике от 8 августа: «Газеты Московск(ие) от
29/VII. Открытие II конгресса III Инт(ернационала), наконец осуществленное единение народов, все ясно: два мира и объявлена война. Мы будем воевать бесконечно.
Россия бросила вызов. Пойдем в Европу, покорять мир. Красная Армия сделалась мировым фактором». ( вернуться)
49. Белая шея была разостлана в навозе, и крылья заходили над убитой птицей. – ср. с
записью в дневнике, помеченной 18 августа, но вобравшей в себя впечатления за несколько предыдущих и последующих дней:
«Праздник Спаса – 19 Авг(уста) – в Баршовице, убиваемая, но еще дышащая деревня, покой, луга, масса гусей (с ними потом распорядились, Сидоренко или Егор
рубят шашкой гусей по доске), мы едим вареного гуся, в тот день, белые, они украшают деревню, на зеленых (лугах), население
праздничное, но хилое, призрачное, едва вылезшее из хижин, молчаливое (...) странное, изумленное и совсем согнутое. – В этом празднике есть что-то тихое и
придавленное». ( вернуться)
50. ...Ленин пишет, что во всему нас недостача... – в действительности на первом
заседании Ленин выступил с докладом о международном положении и задачах Коммунистического Интернационала. Он остановился на экономических
отношениях империализма как основе политического положения в мире и экономических корнях мирового кризиса, на проблеме военных долгов, рабочем оппортунизме,
революционной ситуации и распространении Советов в колониальных странах и на Востоке. ( вернуться)
51. Я читал и ликовал и подстерегал, ликуя, таинственную кривую ленинской
прямой. – М. Горький писал о Ленине: «Он – политик. Он в совершенстве обладал тою искусственно, но четко выработанной прямолинейностью
взгляда, которая необходима рулевому столь огромного, тяжелого корабля, каким является свинцовая крестьянская
Россия» (Горький М. Владимир Ленин // PC. 1924. № 1. С. 235).
Сохранилась датированная 28 сентября 1924 г. заметка Троцкого, полемичная по отношению к очерку Горького, которую он собирался включить в новое издание книги
статей, очерков и эссе о Ленине. Возражая Горькому, Троцкий по памяти цитирует фразу из рассказа «Мой первый гусь»: «Мне вспоминается такое, примерно, выражение
беллетриста Бабеля: “Сложная кривая ленинской прямой”. Вот это определение, несмотря на свою внешнюю
противоречивость и некоторую вычурность, гораздо правильнее горьковской “прямолинейности”» (Троцкий Л.Д. Верное и фальшивое о Ленине / Публ. В. Сазонова // Время
и мы. Нью-Йорк, 1993. № 119. С. 252).
Ср. также с репликой Галина из конармейского рассказа «Вечер»: «Кривая революции бросила в первый ряд казачью вольницу...». ( вернуться)
52. ...взводный штабного эскадрона, и потом мы пошли спать на сеновал. – ср. с дневниковой
записью от 11 июля: «Ночевал с солдатами штабного эскадрона, на сене». ( вернуться)
53. ...под дырявой крышей, пропускавшей звезды. – по мысли Вайскопфа, этот образ
представляет собой «слегка замаскированный символ (...) чужбины», это «непременная, предписанная каноном особенность походного шалаша, или сукки, который евреям
полагалось строить на Праздник кущей в память об их странствиях по пустыне на пути
к Земле обетованной» (Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 123). ( вернуться)
|
| |
| |
| |
|
| |
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
Обложка второго издания
(1927) |
| |
| |
|
