«Петербургские повести» и «Миргород». Из биографии Гоголя. Степанов А. Н.

Первые повести петербургского цикла, вошедшие в состав "Арабесок", знаменовали решительный поворот Гоголя к современности. "С переездом Гоголя из Малороссии в среднюю Россию исчезают в его произведениях простодушные, грациозные образы… – писал Герцен. – Под московским небом все в душе его становится мрачным, пасмурным, враждебным. Он продолжает смеяться... но это другой смех, он может обмануть лишь людей с очень черствым сердцем или слишком уж простодушных". С этого времени Гоголь, по словам Герцена, "оставляет в стороне народ и принимается за двух его самых заклятых врагов – за чиновника и за помещика". Но Гоголь, подчеркивал Герцен, чувствовал – и вместе с ним чувствовали "многие другие", что за этими антинародными силами, олицетворявшими призрачную действительность, стояли "души живые". К ним обращал свое страстное слово Гоголь и звал на борьбу с презренным миром душевладельцев и чиновной бюрократии.

"Петербургские повести" – название чисто условное. Сам писатель не употреблял его для обозначения цикла произведений, посвященных петербургской тематике. Первые замыслы и наброски "Невского проспекта" относятся к 1831 году, ко времени работы Гоголя над "Вечерами на хуторе близ Диканьки". К созданию "Портрета", "Записок сумасшедшего" и "Носа" он приступает во второй половине 1833 года. Самая значительная из повестей петербургского цикла – "Шинель" – была окончательно завершена в 1841 году и напечатана в третьем томе "Сочинений Николая Гоголя" в 1842 году. В этот же том писатель включил все петербургские повести, созданные им на протяжении десяти лет, подчеркнув этим их идейную и тематическую целостность.

Вслед за Пушкиным Гоголь воссоздал в них неповторимый образ современного ему Петербурга – города разительных контрастов: пышных дворцов и заброшенных – окраин, роскоши, безудержной расточительности и потрясающей бедности. Грубая сила, чванливое самодовольство и беззаконие власть имущих господствовали здесь над судьбами маленьких людей.

"Печать Петербурга видна на большей части его произведений, – писал Белинский, – не в том, конечно, смысле, чтоб он Петербургу обязан был своею манерою писать, но в том смысле, что он Петербургу обязан многими типами созданных им характеров. Такие пьесы, как "Невский проспект", "Записки сумасшедшего", "Нос", "Шинель", "Женитьба", "Утро делового человека", "Разъезд", могли быть написаны не только человеком с огромным талантом и гениальным взглядом на вещи, но и человеком, который при этом знает Петербург не понаслышке".

Почти все герои петербургских повестей жили в той части города и в тех же домах, где некогда обитал Гоголь – бедный департаментский чиновник. Это был район Сенного рынка, Гороховой и Мещанских улиц, Столярного переулка и Вознесенского проспекта. Здесь жили мелкие ремесленники, канцелярские чиновники, чьим уделом являлось беспросветное прозябание, холод и голод.

В Мещанской улице проживал жестяных дел мастер немец Шиллер – муж той самой "преглупой блондинки", которая приглянулась на Невском проспекте поручику Пирогову – одному из героев повести "Невский проспект". Друг Шиллера – сапожник Гофман держал мастерскую на Офицерской, где некогда снимал квартиру и Гоголь. По Мещанской спешил на свидание с блондинкой поручик Пирогов и, возможно, не раз встречал бедного чиновника Поприщина, бродившего по тем же Мещанской, Гороховой улицам, Столярному переулку. Кутаясь в рваную шинелишку, отвергнутый, брошенный на произвол судьбы, душевнобольной Поприщин брезгливо бормотал: "Я терпеть не люблю капусты, запах которой валит из всех мелочных лавок в Мещанской; к тому же из-под ворот каждого дома несет такой ад, что я, заткнув нос, бежал во всю прыть. Да и подлые ремесленники напускают копоти и дыму из своих мастерских такое множество, что человеку благородному решительно невозможно здесь прогуливаться".

На Садовой, рядом с Сенным рынком, обитал тщеславный майор Ковалев, злополучные похождения которого за собственным носом описал Гоголь в повести "Нос". А его цирюльник Иван Яковлевич, что хотел утопить майорский нос в Неве, держал свою парикмахерскую у Вознесенского моста.

Поздними зимними вечерами на этих пустынных улицах одинокому беззащитному человеку вообще было небезопасно появляться. Среди обитателей петербургских окраин ходили упорные слухи, что у Калинкина моста с некоторых пор стал появляться мертвец, очень похожий на недавно умершего чиновника для переписывания бумаг Башмачкина. Оживший мертвец разыскивал украденную у него шинель... А где-то в глухом районе Петербурга – Коломне, недалеко от Мещанских улиц, жил наводивший страх на обывателей жестокий и жадный ростовщик Петромихали, с которым злой рок свел художника Чарткова – героя повести "Портрет".

Но стоило только пройти по Мещанской улице до Казанского собора, и вы попадали на Невский проспект – "всеобщую коммуникацию столицы". "Нет ничего лучше Невского проспекта, – восклицал Гоголь в одноименной повести, – по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы!"

Но внешняя парадность Невского не могла скрыть нищету, пошлость, продажность, трагическую безысходность маленьких людей, попавших в водоворот меркантильного города, где "все обман, все мечта, все не то, чем кажется". "Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него... когда весь город превратится в гром и блеск... когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все в ненастоящем виде".

На мгновение поверил в обманчивый блеск Невского проспекта художник Пискарев – человек возвышенной, благородной души. Потрясенный чудовищной ложью, крушением мечты о чистой, прекрасной любви, он погиб. Но остался жить и был весьма предоволен своей судьбой наглый пошляк поручик Пирогов. Что ему "секуция" [2], устроенная пьяными ремесленниками, что ему до стыда, до офицерской чести, когда вечером его ждали новые развлечения и удовольствия!

На Невский проспект из бедной лачужки с 15-й линии Васильевского острова переехал некогда обездоленный, но неожиданно разбогатевший художник Чартков. Он становится модным живописцем и, забыв о благородном долге художника служить высокому искусству, продает свой талант и душу чванливым толстосумам. Он думал, что достиг всего: славы, богатства, но все оказалось призрачным и фальшивым. Неумолимая действительность безжалостно растоптала его. Искусство выше денег и меркантильных расчетов. Там, где оно становится предметом купли и продажи, там, где вместо таланта властвует золотой телец, там оно гибнет. Такова основная идея гоголевской повести "Портрет".

Еще более трагичной была судьба забитого петербургского чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина, на которого "нестерпимо обрушилось" несчастье. "Какие-то люди с усами" отняли у него новую шинель – единственную радость в его печальной, одинокой жизни. В поисках справедливости Акакий Акакиевич решился пойти к "значительному лицу" и поведать ему о своем горе.

"Что, что, что? – сказал значительное лицо... – Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю". Тут он топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно. Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом..."

Как вышел от "значительного лица", "как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног... Шел по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот, сбиваясь с тротуаров... Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался домой, не в силах... сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель".

"И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо никем не защищенное, никому не дорогое... даже не обратившее на себя внимание... существо... без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу". Такова была страшная правда жизни. Страдали и гибли маленькие, униженные люди, ненавидели и сходили с ума оскорбленные. Но глухим, безучастным ко всему оставался холодный, как зимняя ночь, надменный Петербург.

В то же самое время в одной из столичных канцелярий, может быть, даже в той, где служил Башмачкин, с утра до вечера скрипел пером никому неведомый в Петербурге "испанский король" по имени Поприщин. Жалкий титулярный советник не выдержал. Чудовищная несправедливость, унижения свели его с ума. Скорбью, безысходностью, болью за человека, за его поруганную, оплеванную душу веет от трагического образа героя повести "Записки сумасшедшего". Но каким гневом, ненавистью проникнуты его слова, обращенные к генералам, камер-юнкерам и "чиновным отцам", "что юлят во все стороны и лезут ко двору, и говорят, что они патриоты... Мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!.. Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду!.. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного?.." Нет, это уже был не бред сумасшедшего. Страстный голос протеста против социальной несправедливости звучал со страниц повести Гоголя.

Нужно было обладать большим гражданским мужеством, силой убежденного гуманиста, чтобы в условиях самодержавия так смело выступить с обличением чиновных генералов, беззакония и надругательства над человеческой личностью. "Добро, - говорил Чернышевский, - невозможно без оскорбления зла... Он [Гоголь] встал во главе тех, которые отрицали злое и пошлое".

К петербургским повестям принадлежит и повесть-гротеск "Нос". Посылая ее в редакцию "Московского наблюдателя", Гоголь писал 18 марта 1835 года M. П. Погодину: "Если в случае ваша глупая цензура привяжется к тому, что нос не может быть в Казанской церкви, то, пожалуй, можно его перевести в католическую. Впрочем я не думаю, чтобы она до такой степени уж выжила из ума". Но редакция "Московского наблюдателя" отказалась печатать "Нос", найдя повесть слишком "грязной" для "чистых" устремлений журнала. Подобного Гоголь но ожидал от своих "московских друзей", предложивших ему сотрудничать в их издании. "Нос" был напечатан позже в "Современнике" со следующим примечанием Пушкина: "Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки; но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись".

Петербургская жизнь 30-х годов XIX века была настолько уродлива и пошла, а мир чиновничьей иерархии так несуразен с точки зрения здравого смысла, что при всей своей фантастичности повесть Гоголя доподлинно отразила в причудливом сюжете истинную сущность и всю несообразность российской действительности.

Главным персонажем повести является искатель чинов и званий майор Ковалев, о котором Белинский писал: "Вы знакомы с майором Ковалевым? Отчего он так заинтересовал вас, отчего так смешит он вас несбыточным происшествием с своим злополучным носом? – Оттого, что он есть не майор Ковалев, а майоры Ковалевы, так что, после знакомства с ним, хотя бы вы зараз встретили целую сотню Ковалевых, – тотчас узнаете их, отличите среди тысячей".

Белинский утверждал, что Ковалев – это мастерски нарисованный Гоголем коллективный портрет всего чиновничества с присущими ему типическими чертами.

Петербургские повести во многом определили дальнейшее развитие русской реалистической литературы. Они оказали огромное влияние на творчество Достоевского, Некрасова, Салтыкова-Щедрина и многих других. "Читайте повести из народного быта Григоровича и Тургенева со всеми их подражателями, – писал Чернышевский, – все это насквозь пропитано запахом "шинели" Акакия Акакиевича".

Работа Гоголя над петербургскими повестями в 1833–1834 годах протекала одновременно с созданием другого двухтомного сборника, "Миргород", в состав которого вошли повести: "Старосветские помещики", "Тарас Бульба", "Вий" и "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Вначале Гоголь задумал его как непосредственное дополнение к "Вечерам", но в дальнейшем ему пришлось отказаться от первоначального замысла.

Новые повести по своему содержанию, идейной направленности и творческому методу во многом отличались от романтических "Вечеров". Поэтому Гоголь решил дать сборнику иное название, указав в подзаголовке, что повести, вошедшие в "Миргород", служат продолжением "Вечеров на хуторе близ Диканьки".

Сходство между этими сборниками, подчеркнутое Гоголем, заключалось в общности украинской тематики, наличии в том и другом элементов фантастики, связанных с народным фольклором. Но если в основу первых украинских повестей писатель положил сказочные сюжеты, то в "Миргороде" ставились и решались жгучие вопросы современности.

Наиболее близкой по своему сюжету к ранним произведениям Гоголя была повесть "Вий". В авторском примечании к заглавию повести Гоголь писал: "Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения... Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал".

Непосредственных фольклорных источников, на которые ссылается Гоголь, не обнаружено, хотя некоторые фантастические образы повести перекликаются с народными персонажами поверий и сказок. Но эти сказочные мотивы в повести "Вий" отходят на второй план, уступая место реалистическим картинам быта и нравов различных социальных слоев Украины.

С искренней теплотой и мягким юмором повествует Гоголь о невеселой доле семинариста Хомы Брута. Злая судьба свела его с "богатейшим сотником" и его дочерью ведьмой. Столкновение Хомы Брута с антинародными силами в лице бессердечного сотника и красавицы панночки, связанной со страшным чудовищем Вием, закончилось гибелью ни в чем не повинного сироты-семинариста.

Трагическая тема борьбы униженных и оскорбленных против притеснителей с новой силой прозвучала на страницах "Миргорода". Эта демократическая тенденция писателя-реалиста придала повести "Вий" по сравнению с "Вечерами на хуторе близ Диканьки" большую жизненную достоверность, она свидетельствовала о новом этапе в творческом развитии Гоголя.

Образам героев "Вия" и "Вечеров", вышедших из гущи народных масс, их полнокровной, бьющей животворным ключом жизни Гоголь противопоставил убогий пошлый мир "существователей", потерявших от утробного и бесцельного бытия человеческий облик.

Гнев и презрение вызывала у читателя глупая, бессмысленная жизнь миргородских "небокоптителей" Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича.

Повесть о глупой ссоре двух "почтенных" помещиков была впервые опубликована в начале 1834 года в альманахе "Новоселье". Он состоял из произведений петербургских литераторов, присутствовавших на торжественном обеде у книгопродавца Смирдина в 1832 году. Данью Гоголя в этот альманах и была "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем".

Незадолго до выхода альманаха Гоголь навестил Пушкина и познакомил его с содержанием только что завершенного произведения. Поэт с глубоким вниманием выслушал повесть. На следующий день в дневнике Пушкина появилась запись: "Вчера Гоголь читал мне сказку: Как Ив. Ив. поссорился с Ив. Тимоф. – очень оригинально и очень смешно".

Пушкин был в курсе всех творческих начинаний молодого писателя. Впоследствии, вспоминая о своих первых выступлениях в печати, Гоголь писал, что он ничего не выпускал в свет, не познакомив предварительно Пушкина с вновь созданным произведением. Поэт первым обратил внимание на тот перелом в творчестве Гоголя, который наступил у автора "Вечеров" после 1833 года. Он приветствовал обращение писателя к современности, к реалистическому воспроизведению жизни действительной, и, что особенно важно, убедил Гоголя в том, что его истинное призвание – сатира.

"Он мне говорил всегда, – писал Гоголь, – что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем". "Пушкин, – говорил Гоголь, – заставил меня взглянуть на дело сурьезно".

Читателям не удалось полностью познакомиться с содержанием "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Во время печатания повести в "Новоселье" цензура изъяла из нее ряд мест, слишком резко обличающих помещичье сословие. В таком урезанном виде она появилась в печати. Из-за утраты рукописи восстановить первоначальный текст ее невозможно.

В повести, которую Гоголь включил в сборник "Миргород", отразились истинные жизненные события. Один из первых биографов Гоголя писал: "Известно заподлинно, что в Миргороде действительно существовали – разумеется, под другими именами – Иван Иванович и Иван Никифорович, поссорившиеся за гусака. Они, впрочем, ссорились и мирились неоднократно и нередко езжали в одном экипаже подавать друг на друга жалобу. Они находили удовольствие в том, чтобы их увещевали помириться". Подобные ссоры, вздорные и нелепые, случались часто, и не только в Миргороде.

Весь ход гоголевского повествования о внешне бесхитростном житейском факте, мучительное авторское раздумье над пошлой несуразностью помещичьего уклада жизни приводили читателей к трагическому восприятию действительности: "Печальная застава с будкою, в которой инвалид чинил серые доспехи свои, медленно пронеслась мимо. Опять то же поле, местами изрытое, черное, местами зеленеющее, мокрые галки и вороны, однообразный дождь, слезливое без просвету небо. – Скучно на этом свете, господа!"

Паразитизм, сочетавшийся с невежеством и эгоизмом, мелочность, пустословие и сутяжничество - вот каков был в действительности удел тех, кто погряз в зловонной болотной тине знаменитой миргородской лужи. Эти гнусные душевладельцы, подобно петербургским "значительным лицам", помыкали жизнью и судьбами подневольных людей. Такова была истинная правда жизни крепостной России.

Грустную историю о моральном и физическом оскудении представителей мелкопоместного дворянства поведал Гоголь в повести "Старосветские помещики". Ее замысел связан с поездкой писателя на Украину в 1832 году. Непосредственные наблюдения над бытом патриархального дворянства, семейные предания о жизни деда и бабки – Афанасия Демьяновича и Татьяны Семеновны, рассказы друзей писателя, и в частности М. С. Щепкина, дали ему обильный материал.

В тихой провинциальной глуши, за высоким частоколом, через который не перелетало "ни одно желание", коротали свой век добрые и гостеприимные старосветские помещики Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Чуждые мирской суеты и треволнений жизни, они с утра до вечера ели и пили, находя в этом смысл своего земного существования.

Жалкими "пародиями на человечество" называл Белинский героев гоголевской повести, однообразная и пошлая жизнь которых, по его словам, вызывала у читателей беззлобный смех и одновременно горькое чувство сострадания.

Верную и весьма тонкую оценку "Старосветским помещикам" и творческой манере Гоголя-художника дал в своем отзыве на второе издание "Вечеров на хуторе близ Диканьки" Пушкин. Он писал, что со времени появления первого сборника Гоголь "непрестанно развивался и совершенствовался. Он издал "Арабески", где находится его "Невский проспект", самое полное из его произведений. Вслед за тем явился "Миргород", где с жадностию все прочли и "Старосветских помещиков", эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления".

Самой значительной из повестей, опубликованных в "Миргороде", была героическая повесть "Тарас Бульба". История национально-освободительного движения украинского народа нашла свое отражение не только в журнальных статьях писателя. Подлинной широты и размаха она достигла в художественных произведениях Гоголя – в повести "Страшная месть", в незавершенном романе "Гетьман" и с особенной силой в эпопее "Тарас Бульба", в которой, по словам Белинского, "поэтизировалась жизнь собственно народа, жизнь массы".

Создание первоначальной редакции повести "Тарас Бульба" относится к 1833-1834 годам, к периоду работы Гоголя над историей Украины. Большое значение для писателя, обратившегося к исторической тематике, имело также его общение с Пушкиным. Именно в эти годы поэт с увлечением трудился над "Историей Пугачева" и "Капитанской дочкой". "История народа принадлежит поэту", говорил Пушкин, призывая русских писателей последовать его примеру.

Перед тем как приступить к работе над повестью, Гоголь основательно изучил книги и летописи, посвященные истории Украины, Запорожской Сечи и украинского казачества. Но самым ценным источником для Гоголя художника послужили народные предания и исторические песни "думы", запечатлевшие события далекой старины. Они помогли Гоголю "выпытать дух минувшего века", найти прототипов легендарных героев повести, верные изобразительные средства для воссоздания быта и нравов эпохи, наполненной драматическими событиями.

Над второй редакцией "Тараса Бульбы" Гоголь работал около восьми лет. Новый вариант повести был опубликован во втором томе "Сочинений" в 1842 году. Увеличился не только объем эпопеи с девяти до двенадцати глав, Гоголь основательно переработал всю повесть, усилив ее народный характер.

В своем отзыве о новой редакции повести Белинский писал: "Поэт чувствовал, что в первом издании "Тараса Бульбы" на многое только намекнуто и что многие струны исторической жизни Малороссии остались в нем нетронутыми. Как великий поэт и художник, верный однажды избранной идее, певец Бульбы не прибавил к своей поэме ничего такого, что было бы чуждо ей, но только развил многие уже заключавшиеся в ее основной идее подробности. Он исчерпал в ней всю жизнь исторической Малороссии и в дивном, художественном создании навсегда запечатлел ее духовный образ".

Подлинный герой повести – народ. Из народной гущи вышли чудо-богатыри Тарас Бульба, Остап, боевые соратники Тараса – Мосий Шило, Кокубенко, Гуска, Балабан и другие бесстрашные воины. В их образах отразились наиболее яркие типические черты украинского казачества с его неукротимым духом и стремлением к свободе. Вся их жизнь, ратные подвиги, думы и чаяния были неразрывно связаны с родной землей, с народом. Личную свободу и благополучие они не мыслили в отрыве от всеобщего блага и свободы своих соотечественников.

Национально-освободительную борьбу украинского народа против польской шляхты и католической церкви Гоголь изображает как общенародное движение. На священную войну "поднялась вся нация", чтобы "отмстить за посмеянье прав своих, за позорное свое униженье... за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье..." Под боевые знамена Запорожской Сечи вместе с казацким воинством становятся Тарас Бульба и его сыновья. В походах, в жарких кровопролитных схватках с "чужеземными панами" по-разному раскрывается внутренний мир гоголевских героев.

"Бульба.., – писал Гоголь, – был один из тех характеров, которые могли только возникнуть в тяжелый XV век... когда бранным пламенем объялся древлемирный славянский дух, и завелось козачество – широкая, разгульная замашка русской природы". В мирной жизни, под крышей своего куреня, среди товарищей запорожцев он был добрым отцом, хлебосольным хозяином; любил побалагурить, повеселиться. Но в годину опасности, когда темные тучи сгустились над его краем, старый полковник – предводитель казацкого войска – становится грозным и беспощадным воином.

Любовь к родине, страстная вера в правое дело питали его лютую ненависть к врагам и изменникам. Человек несгибаемой воли и железного характера, суровый и неподкупный, Тарас был строг по отношению к себе, к своим сыновьям и боевым соратникам. Высшим, непреложным законом для него являлись товарищество, служение воинскому долгу. "Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей, – говорил Бульба, обращаясь к запорожцам перед решающей битвой. – Пусть же знают... все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому... не доведется так умирать!.. Никому, никому!"

Смел и бесстрашен Остап. В нем видна отцовская хватка, удаль и сметка опытного воина. Не дрогнул Остап и перед страшной казнью. Стойко перенес он все муки и истязания палачей. "И упал он силою и воскликнул: "Батько! где ты? Слышишь ли ты?" – "Слышу!" – ответил старый Тарас, потрясенный мужеством сына.

В противоположность отцу и брату младший сын Бульбы – Андрий – оказался менее стойким. Любовь к панне привела его к предательству.

И довелось Тарасу повстречаться с ним в бою один на один.

"Ну, что ж теперь мы будем делать?" – сказал Тарас, смотря прямо ему в очи...

"Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?"

Андрий был безответен.

"Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!"

Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив, ни мертв перед Тарасом.

"Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью!" – сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.

И пропал Андрий, "пропал бесславно, как подлая собака!"

Война унесла из жизни сыновей Бульбы, в боях погибли многие из его славных сподвижников. Но крепка была вера живых в победу. Стойко сражался Тарасов полк, мстя панам за поруганную землю, за смерть товарищей.

Но все же шляхтичам удалось захватить Бульбу. И присудили они "сжечь его живого в виду всех". "... Но не на костер глядел Тарас, не об огне он думал, которым собирались жечь его; глядел он, сердечный, в ту сторону, где отстреливались козаки: ему с высоты все было видно, как на ладони... Собрал всю силу голоса и зычно закричал: "К берегу! к берегу, хлопцы! Спускайтесь подгорной дорожкой, что налево. У берега стоят челны, все забирайте, чтобы не было погони!"

Трагическим, но жизнеутверждающим аккордом звучал финал "Тараса Бульбы": "Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!" Нет такой силы! – отвечала всем своим содержанием гоголевская повесть – бессмертный, величественный гимн народной доблести.

Историческая реальность героических образов "Тараса Бульбы" придала им истинную жизненность и актуальность. На страницах "Миргорода" они жили и действовали рядом с теми, кого клеймил своим острым пером Гоголь. Монументальные фигуры богатыря Бульбы и его сподвижников-запорожцев, выхваченные Гоголем "со дна жизни", звучали суровым обвинением самодержавной России Иванов Ивановичей, Иванов Никифоровичей, тупых, самодовольных Пироговых и Ковалевых – "существ совершенно пустых, ничтожных и притом нравственно гадких и отвратительных".

Это сознательное противопоставление героических деяний прошлого пошлости современной жизни еще в большей степени подчеркивало обличительный характер сатирических повестей Гоголя. "Бей в прошедшем настоящее, – писал он поэту Н. М. Языкову, – и тройною силою облечется твое слово".

Появление "Арабесок" и "Миргорода" было восторженно встречено демократическим читателем. Борьба за Гоголя, начавшаяся в 1831 – 1832 годах между прогрессивной и реакционной критикой, с изданием новых сборников приобрела еще более острый полемический характер. "Северная пчела" и "Библиотека для чтения" устами своих "домашних" критиков резко отрицательно оценили реалистические произведения Гоголя. Для них было неприемлемо их злободневное социальное содержание. Булгарин и Сенковский обрушились на Гоголя с обвинениями в искажении истинных картин действительности, в пристрастии к грязным сторонам жизни, в порче русского языка. Они стремились снизить обличительную направленность гоголевской сатиры, представить его уничтожающий смех как безвредный юмор, а верность жизненной правде – как причуды досужего авторского вымысла.

Вслед за упомянутыми изданиями эта, далекая от истины версия была подхвачена критиками лагеря "официальной народности" и будущими славянофилами, так называемыми "друзьями" Гоголя. Ведущий критик "Московского наблюдателя" Шевырев в своей внешне благожелательной рецензии также отрицал социальный смысл сатиры Гоголя. Шевырев пытался дать свое толкование смешного и определял его как безвредную "бессмыслицу жизни". "Общество, – писал он, – не может поверить Гоголю в существование его героев; для читателей Иван Иванович – или прошлое столетие, или мечта автора". Он требовал ухода писателя в мир прекрасного, идеализации русской жизни.

С глубоким обоснованием значения произведений Гоголя, их идейных и художественных достоинств выступил в "Телескопе" В. Г. Белинский, опубликовав статью "О русской повести и повестях Гоголя". Его борьба за подлинного Гоголя была направлена против реакционной, враждебной писателю критики.

Творчество Гоголя, по убеждению Белинского, явилось выражением исторической необходимости, общественной потребности "господствующего духа времени". Именно поэтому его произведения нашли такой широкий отклик среди читателей, для которых они явились предвестником подлинной демократизации отечественной литературы.

На убедительных примерах Белинский показал отличие произведений Гоголя от вычурных романтических повестей Марлинского, псевдонародных творений Погодина, Н. Полевого и их многочисленных подражателей. Критик дал верное определение смысла гоголевского смеха, охарактеризовав его, в противоположность Шевыреву, как гневную социальную сатиру на гнусную действительность. Комическое и трагическое – вот что, по словам Белинского, являлось отличительным признаком литературного таланта Гоголя, умевшего не только правдиво воспроизводить жизнь в ее многообразных и типических проявлениях, но заставлять читателя, по меткому выражению Пушкина, "смеяться сквозь слезы грусти и умиления". "Причина всех этих качеств, – писал Белинский, – заключается в одном источнике: Гоголь – поэт, поэт жизни действительной". Молодой критик смело провозгласил Гоголя главою реалистического направления в русской литературе.

Статья Белинского появилась в то время, когда реакционные издания начали настоящую травлю автора "Арабесок" и "Миргорода", а "друзья" из "Московского наблюдателя" старались увести его от актуальных вопросов современности. По свидетельству Анненкова, Гоголь в этот период оказался совершенно один перед журнальным фронтом Булгарина–Шевырева и не знал, "как выйти из своего положения и на что опереться". Дружеская поддержка Пушкина, публичное выступление Белинского, статьей которого, по словам мемуариста, Гоголь был "более чем доволен", убедили его в правильности избранного им пути и вдохновили писателя на создание "Ревизора" и "Мертвых душ".

Продолжение: "Общественная комедия" >>>