| Главная |
| |
|
Портрет А. С. Пушкина
работы О. А. Кипренского. 1827 г. ГТГ |
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
«ВСЁ ВОЛНОВАЛО
НЕЖНЫЙ УМ...»
Гессен И. А.[ 1] |
| |
|
| |
ЭТЮДЫ
«ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОЙ ЖИЗНИ»
|
| |
В глухую ночь своей знаменитой болдинской осени 1830 года Пушкин закончил девятую, последнюю, главу
«Евгения Онегина» и на следующий день, 26 сентября, составил план и хронологию своего романа, который до того выходил в свет отдельными главами.
По этому плану роман должен был состоять из трех частей, по три главы в каждой. Всем главам Пушкин дал свои названия: первой — «Хандра», второй — «Поэт», третьей —
«Барышня», четвертой — «Деревня», пятой — «Именины», шестой — «Поединок», седьмой — «Москва», восьмой — «Странствие», девятой — «Большой свет». Подготовляя «Евгения
Онегина» к печати, Пушкин, однако, решил все эти названия глав отбросить. На плане поэт обозначил даты начала и окончания работы над романом: 1823 год, 9 мая, Кишинев,
— 1830 год, 25 сентября, Болдино.
Всегда нуждаясь в деньгах, Пушкин на том же листке подсчитал, сколько принесет ему издание «Онегина». Он имел в виду тираж в 2400 экземпляров по 15 рублей за экземпляр.
Умножил. Получилось 36 000. Но очень нужны были деньги, и Пушкин, видимо, повысил цену, написал другую цифру — 25 и обвел ее кружочком... Роман продавался, однако,
не по этой цене, а по 12 рублей за экземпляр...
Закончив эти финансовые выкладки, Пушкин произвел еще один подсчет: сколько времени он трудился над «Евгением Онегиным»? Получилось: 7 лет, 4 месяца, 17 дней.
По первоначальному замыслу, «Евгений Онегин» должен был состоять из двух частей — по двенадцати глав в каждой. Один из знакомых поэта, М. В. Юзефович, рассказывал со
слов Пушкина: «Он объяснил нам довольно подробно все, что входило в первоначальный замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или
попасть в число декабристов».
Первую главу Пушкин начал писать в Кишиневе 9 мая 1823 года. Поэт работал обычно с раннего утра, еще не вставая с постели. Приятели часто заставали его то задумчивого,
то помирающего со смеху над тою или иною строфою романа. Очень скоро Пушкин закончил черновик начальных строф первой главы и поставил дату: «28 мая ночью». Муза ни на
один час не покидала его в эти девятнадцать дней...
3 июля Пушкин переезжает из Кишинева в Одессу. Его доброго и благожелательного начальника, генерала Инзова, о котором поэт всегда говорил «с чувством сыновнего
умиления», «Инзушку», как он его называл, сменил сухой и черствый вельможа и англоман Воронцов.
Обстановка и условия жизни поэта резко изменились. Изменилось и настроение. Пушкин получал теперь жалованье ежемесячно по третям каждый раз по 225 рублей 60 копеек
ассигнациями, и денег всегда не хватало. Он пишет об этом брату Льву в Петербург и просит передать отцу, что не может жить «на хлебах у Воронцова»...
В Одессе Пушкин по-прежнему работает, оставаясь с утра в постели, полураздетый, с пером в руке и листком бумаги на коленях.
Знакомя читателя в первой главе романа с Онегиным, поэт рассказывает, как проводил его герой свой день.
Получив и прочитав полученные утром записочки и приглашения,
Покамест, в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
Пушкин, поработав, тоже встает, одевается, заботливо ухаживает за своими бакенбардами и непомерно длинными ногтями и выходит на одесскую улицу. На нем строгий черный
сюртук, черная шляпа à la Bolivar и тяжелая железная палка в руках.
Гуляет. Завтракает в кафе. Заходит в одесский Ришельевский лицей.
— Как это напоминает мне мой лицей! — радостно восклицает Пушкин, вспоминая Царское Село.
Он застает одного юнца за чтением его произведений.
— Охота вам читать этот вздор! — шутя и широко улыбаясь, замечает поэт.
Первая глава «Онегина» подвигается вперед медленно. То одно, то другое отвлекает...
Гуляя, Пушкин оказался однажды за городом. Офицер стоявшей там батареи П. А. Григоров узнал его и приветствовал орудийным залпом. Сбежались остальные офицеры и с
триумфом повели поэта в свои палатки...
Вечером Пушкин обычно в театральных креслах. Поет знаменитая итальянская певица Аделина Каталани. Идут оперы Россини: «Севильский цирюльник», «Итальянка в Алжире»,
опера-буфф Чимарозы.
Пушкин знакомится с Амалией Ризнич, женою богатого одесского негоцианта, и увлекается ею. Эта страсть захватывает его. На рукописях появляются ее многочисленные
портреты. Ей Пушкин посвящает строки:
Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Еще до напечатания первой главы Пушкин опасался, что начало его реалистического романа. создававшегося в пору господства романтизма, не будет понято современниками.
Известный критик Н. Полевой писал, что многие смотрят на роман «косыми глазами предубеждений». Познакомившись с первой главой в рукописи, А. Бестужев высказался о ней
в письме к Пушкину осуждающе.
Сам поэт писал брату Льву в начале 1824 года об «Онегине»: «это лучшее мое произведение. Не верь Н. Раевскому, который бранит его, — он ожидал от меня романтизма,
нашел сатиру и цинизм и порядочно не расчухал».
Учитывая эти настроения, Пушкин написал для первого издания первой главы романа стихотворное предисловие: «Разговор книгопродавца с поэтом».
Поэт выступает в нем в качестве автора реалистического романа, героем которого стал обыкновенный человек.
Освободившись от изжившей себя романтической эстетики с ее субъективизмом, автор продает книгопродавцу свою рукопись.
По словам Белинского, в «Евгении Онегине» Пушкин взял современную жизнь «как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений, взял ее со всем
холодом, со всею ее прозою и пошлостию...».
22 октября 1823 года Пушкин заканчивает первую главу и уже на следующее утро, 23 октября, приступает ко второй. Вдохновение владеет им, и он в течение десяти дней
создает семнадцать строф, в ноябре еще десять.
8 декабря, ночью, Пушкин заканчивает вторую главу и под тридцать девятой строфой, которая должна была быть последней, ставит эту дату. Но позднее он добавляет еще одну
строфу, в которой пишет, что ему было бы грустно мир оставить «без неприметного следа». И обращается к будущему читателю своего романа с «отдаленными надеждами», что
звук его поэтической лиры напомнит о нем:
И чье-нибудь он сердце тронет;
И сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
***
Пушкин из года в год носил с собою свой поэтический замысел и постепенно создавал главу за главой. Одни свободно и быстро «текли» из-под его пера, другие рождались
медленно: жизнь с ее треволнениями, а часто любовь с ее волнующими страстями и ревностью прерывали его вдохновенный труд, отвлекали от работы.
Следующие четыре главы Пушкин написал в Михайловском. Третья была начата ночью 8 февраля 1824 года и закончена 2 октября того же года; строфы четвертой главы писались
в разное время, начиная с 31 декабря 1824 года по 6 января 1826 года; пятая глава была начата 4 января 1826 года, окончена и переписана 22 ноября того же года; шестая
закончена была 10 августа 1826 года. Седьмую главу Пушкин писал в Москве на протяжении 1827—1828 годов начиная с 18 марта 1827 года по 4 ноября 1828 года.
Восьмая глава, впоследствии исключенная Пушкиным и напечатанная под заглавием «Отрывки из путешествия Онегина», была начата 24 декабря 1829 года и закончена 18
сентября 1830 года.
О причинах, заставивших поэта исключить восьмую главу, впоследствии рассказывал поэт и критик П. А Катенин.
«Об восьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832 году, что сверх Нижегородской ярмарки и одесской пристани Евгений видел военные поселения, заведенные графом
Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе с тем
выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».
Таким образом, следующую, девятую, главу, законченную 25 сентября 1830 года в Болдине, Пушкин сделал восьмой, а между нею и зашифрованной, а затем сожженной 19 октября
1830 года в Болдино, десятой главой поместил лишь «Отрывки из путешествия Онегина». На последней странице рукописи «Метели» Пушкин пометил 19 октября 1830 года:
«Сожж. X песнь».
По поводу изъятия из романа целой главы Пушкин писал в предисловии к последней главе:
«Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из
своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифрой; но во избежание
соблазна решился он лучше выставить вместо девятого нумера осьмой над последней главою Евгения Онегина и пожертвовать одною из окончательных строф:
Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал —
Хвала вам, девяти Каменам,
и проч...».
В романе нельзя было говорить о самом главном событии первой четверти XIX века — о восстании декабристов. Это заставило поэта пересмотреть и коренным образом изменить
намеченный им план...
***
Пушкин задумал свой роман как «шуточное описание нравов» своего времени, но постепенно, в процессе многолетнего творческого труда, роман превратился в широкую картину
русской жизни начала прошлого века. «Евгений Онегин» — самое крупное, наиболее популярное и первое подлинно реалистическое произведение в мировой литературе XIX века.
«Все-таки он лучшее мое произведение», — писал Пушкин А. Бестужеву в марте 1825 года об «Онегине».
Роман Пушкин посвятил своему другу — писателю и критику П. А. Плетневу:
Прими собранье пестрых глав,
Полу-смешных, полу-печальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Современники высоко оценили «Евгения Онегина». «Как истинный художник, — писал В. Г. Белинский, — Пушкин не нуждался в выборе поэтических предметов для своих
произведений, но для него все предметы были равно исполнены поэзии. Его „Онегин“, например, есть поэма современной действительной жизни не только со всею ее поэзиею,
но и со всею ее прозою, несмотря на то, что она писана стихами... „Евгений Онегин“ есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного
исторического лица... В ней Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания; заслуга безмерная!».
***
В романе последовательно отразились впечатления петербургской жизни поэта в 1817—1820 годах и настроения во время пребывания в Михайловском в 1824—1825 годах.
В этом «собраньи пестрых глав» рядом с Онегиным и другими героями зримо присутствует и сам Пушкин: роман насыщен многочисленными «лирическими отступлениями»,
отражающими страницы личной жизни поэта и его взаимоотношений с друзьями.
Отступления эти весьма разнообразны и часто неожиданны. Главную нить рассказа вдруг прерывает воспоминание о юной Марии Раевской, пленившей поэта во время незабываемой
поездки по Крыму:
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Или строфа — «У ночи много звезд прелестных», посвященная Александре Римской-Корсаковой, в семье которой Пушкин часто бывал.
И строфа, в которой упоминается «Чадаев» — друг ранней юности Пушкина.
Неожиданно вспоминаются поэтом «старик Державин», «певец Пиров и грусти томной» Баратынский, «Языков вдохновенный», товарищи послелицейских лет — «архивны юноши»,
петербургские театры —
Там, там, под сепию кулис
Младые дни мои неслись...
Первая встреча с музой:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
А в письме к П. А. Вяземскому от 27 мая 1826 года Пушкин прямо признается: «...мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-й песне „Онегина“ я
изобразил свою жизнь...».
О «лирических отступлениях» Пушкина Белинский писал: «Отступления, даваемые поэтом от рассказа, обращения его к самому себе исполнены необыкновенной грации,
задушевности, чувства, ума, остроты; личность поэта в них является такою любящею, такою гуманною. В своей поэме он умел коснуться так многого, намекнуть о столь многом,
что принадлежит к миру русской природы, к миру русского общества. „Онегина“ можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением».
Жизнь Онегина, параллельно с жизнью самого Пушкина, вплетается в важнейшие события общественной жизни первой четверти XIX века.
Около восьми лет работал Пушкин над романом и за эти годы сблизился с своими героями, полюбил их:
Простите мне, я так люблю
Татьяну милую мою!
..................................
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу...
И Онегин стал близок Пушкину:
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты...
Знакомя читателя в начальных строфах романа с Онегиным, Пушкин пишет, как однажды на берегу Невы
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит...
И у поэта рождается веселая мысль. Он берет лист бумаги и рисует на нем карандашом «картинку»: на берегу Невы, опершись на гранит, стоят они оба в непринужденных позах
— слева Пушкин, справа Онегин.
Под этими двумя фигурами Пушкин дает пояснения: «1. Хорош. 2. Должен быть — опершимся на гранит. 3. Лодка. 4. Крепость Петропавловская».
На обороте Пушкин пишет брату Льву письмо и в начале ноября 1824 года отправляет его из Одессы в Петербург: «Брат, вот тебе картинка для „Онегина“ — найди искусный и
быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно».
Льву Сергеевичу Пушкин поручил издание первой главы «Евгения Онегина», и рисунок должен был украсить ее.
Это очень занимает поэта и в середине ноября он осведомляется у брата: «Будет ли картинка у „Онегина“?»
Первая глава вышла, однако, без «картинки», но в «Невском альманахе» за 1828 год художник А. Нотбек изобразил все так, как хотел Пушкин, и под рисунком поместил две
строки из сорок восьмой строфы первой главы «Евгения Онегина».
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке...
|
ПУШКИН И ОНЕГИН.
Гравюра Е. Гейтмана с рисунка А. Нотбека |
Увидев рисунок, поэт тут же написал:
Вот перешедши мост Кокушкин,
Опершись.... о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
Не удостаивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.
Юный Ленский, «с душою прямо геттингенской... поклонник Канта и поэт», был так же очень дорог Пушкину. В ряде строф романа мы встречаем суждения Пушкина о поэтическом
труде и судьбе поэта. И, вглядываясь в черты нарисованного Пушкиным портрета Ленского, невольно ставим их рядом...
Сравнивая Онегина с Ленским, Пушкин писал:
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Несмотря на это, мы часто узнаем черты Пушкина в образах и Онегина, и Ленского. И это, очевидно, дало основание М. Горькому сказать, что Онегин — «брат Пушкина по
духу», даже «портрет Пушкина». А по замечанию Мицкевича, «Ленский — тоже Пушкин в одну из эпох его жизни». На сходство Пушкина с Онегиным обращал внимание Писарев,
который даже отождествлял Пушкина с его героем.
***
Пушкин был хорошо осведомлен о том, что читала молодежь той поры. Он знакомит нас с кругом чтения его героев — Татьяны и Онегина, Ольги и Ленского. Пушкин упоминает в
романе свыше восьмидесяти разных авторов, преимущественно иностранных. Произведения их мы находим в пушкинской библиотеке. Любую из этих книг он мог всегда снять с
полки и открыть на нужной странице.
И мы убеждаемся, что «Евгений Онегин» — не только энциклопедия русской жизни начала прошлого века, но и своего рода справочник литературы той эпохи...
Перелистываем страницы романа главу за главой. Все они снабжены эпиграфами — цитатами из русских и иностранных писателей. Большинство из них нам знакомы. Есть и мало
известные — Неккер, Мальфилатр...
В эпиграфе к четвертой главе «Евгения Онегина» Пушкин привел слова Неккера, министра Людовика XVI, сказанные в беседе с Мирабо: «La
morale est dans la nature des choses»[2].
A Мальфилатр? Томик его произведений в 269 страниц, изданный в 1825 году в Париже, стоит здесь же рядом. Это французский поэт, родившийся в 1733 году и умерший в
34-летнем возрасте. Автор поэмы «Нарцисс на острове Венеры», сюжет которой заимствован им у Овидия.
Томик Мальфилатра разрезан Пушкиным от начала до конца Из него он взял эпиграф к третьей главе «Евгения Онегина»: «Elle était fille, elle
était amoureuse»[3].
Французский поэт говорил о нимфе Эхо, влюбленной в Нарцисса, Пушкин — о Татьяне. В посвященной ей главе романа русский поэт чудесно преобразил строку своего
французского собрата:
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Обращает на себя внимание эпиграф из Горация ко второй главе: «О rus!»[4] и рядом, по-русски: «О Русь!»
Ставя эти созвучные слова рядом, Пушкин передает впечатления, вынесенные им из жизни в русской деревне в годы ссылки... Их совсем в другом плане поэт отразил ранее в
своей «Деревне»...
***
Что читала Татьяна?
Ей рано нравились романы,
Они ей заменяли все;
Она влюблялася о обманы
И Ричардсона и Руссо...
Это были авторы модных в пушкинское время сентиментальных романов XVIII века, которыми зачитывались русские провинциальные девушки из дворянской среды. Особым успехом
пользовался роман Ричардсона «Клариса Гарлоу»; главным действующим лицом его был Ловлас, имя которого сделалось нарицательным.
В библиотеке Пушкина было три тома произведений Ричардсона на английском языке, читал их поэт еще в годы своего михайловского заточения. Он часто бывал тогда в
Тригорском и там нашел роман «Клариса Гарлоу», нарисовал на полях чей-то женский профиль, но читал без увлечения: «Читаю Кларису: мочи нет, какая скучная дура», —
написал он брату.
На этих романах, в которых говорилось главным образом о любви и сильных чувствах благородных героев, и воспитывалась Татьяна...
Мы алчем жизнь узнать заране,
И узнаем ее в романе, —
писал Пушкин в изъятой им девятой строфе первой главы «Евгения Онегина».
Встретившись с Онегиным, Татьяна продолжает «пить обольстительный обман» —
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон,
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились.
«Любовник Юлии Вольмар»... Это Сен-Пре — герой романа «Новая Элоиза» Жан-Жака Руссо, двадцатитомное собрание сочинений которого находится на полках пушкинской
библиотеки. Читательницы этого романа были увлечены письмами Юлии Вольмар к своему учителю Сен-Пре. А сама Татьяна воображала себя героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной...
Дельфина — героиня вышедшего в 1802 году и имевшего в пушкинскую пору большой успех романа французской писательницы де Сталь — «Дельфина».
Малек-Адель — герой «посредственного», по определению Пушкина, романа французской писательницы Коттен «Матильда, или Воспоминания из эпохи крестовых походов». Де Линар
— герой сентиментального автобиографического романа баронессы Крюднер, современницы Пушкина, жены русского дипломата, — «Валерия, или Письма Густава де Линара к
Эрнесту де Г.», вышедшего в 1804 году третьим изданием. Пушкин находил его прекрасным.
Широкой популярностью пользовался в пушкинскую пору прочитанный Татьяной роман Гете «Страдания молодого Вертера», герой которого Вертер покончил с собою из-за
несчастной любви к Лотте.
И «бесподобный Грандисон» — персонаж романа Ричардсона «История сэра Ричарда Грандисона».
Татьяну интересуют люди со сложными характерами, самоотверженные, способные на большое чувство и борьбу —
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
Кто они? «Вампир» — появившаяся в 1819 году на английском языке, полная таинственных приключений. повесть, которую ошибочно приписывали Байрону. Автором ее был доктор
Полидори, путешествовавший с Байроном по Швейцарии и слышавший от него фабулу повести.
Мельмот — герой «гениального», по мнению Пушкина, романа английского писателя Роберта Матюрина «Мельмот-скиталец». Это — сверхъестественное существо, обреченное
служить злу. Эпизоды ужасов испанской инквизиции перемежаются в романе с трагическими любовными приключениями. В библиотеке Пушкина было два романа Роберта Матюрина.
В том же «Мельмоте-скитальце» упоминается и легенда о «Вечном жиде», который наказан был мучительным бессмертием и вечным скитанием за то, что оскорбил шедшего на
казнь Христа.
«Корсар» — романтическая восточная поэма Байрона. Ее герой — мрачный разбойник Конрад, находившийся «в борьбе с людьми и во вражде с небом».
«Таинственный Сбогар» — герой известного романа французского академика Шарля Нодье «Жан Сбогар». В пушкинской библиотеке было семитомное собрание произведений Нодье и
еще несколько книг этого автора...
***
После встречи с Онегиным и наивно-доверчивого письма к нему, после зловещего сна книги эти уже не занимали Татьяну...
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал, —
Как занимал Мартын Задека —
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
Мартына Задеку ей «уступил за три с полтиной» вместе с «разрозненной Мальвиной» «кочующий купец», и Татьяна дала ему в придачу грамматику, которая ей уже не нужна
была, третий том Мармонтеля и две Петриады — поэмы того времени о Петре Великом.
Мартын Задека издал в Петербурге в 1821 году «Толкователь снов», объемом в 256 страниц, с очень сложным и любопытным названием: «Древний и новый всегдашний гадательный
оракул, найденный после смерти одного сташестилетнего старца Мартына Задеки, по которому узнавал он судьбу каждого через круги счастия и несчастия человеческого, с
присовокуплением Волшебного Зеркала или толкования снов; также правил Физиогномии и Хиромантии, или Наук, как узнавать по сложению тела и расположению руки или чертам
свойства и участь мужеского и женского пола, с приложением его ж Задека предсказания любопытнейших в Европе происшествий, событием оправданное, с прибавлением
Фокус-Покус и забавных Загадок с Отгадками»...
Мартын Задека стал потом
Любимец Тани... Он отрады
Во всех печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.
Посетив после гибели Ленского, перед отъездом из деревни в Москву, дом Онегина и оказавшись в его кабинете,
...Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Этот «мир иной» открылся ей в произведениях «певца Гяура и Жуана» — Байрона и двух-трех романах.
Среди этих романов на первом месте был роман Бенжамена Констана «Адольф». Герой его — пресыщенный жизнью аристократ, насмешливый, злой, скучающий, одинокий человек;
затем роман Шатобриана «Гений христианства», в котором автор описывает типичные для байронических героев настроения.
Окунувшись в этот мир, Татьяна начинает понемногу понимать, по ком она осуждена вздыхать:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще...
***
Что читал Онегин?
Знакомя читателя с героем своего романа, Пушкин пишет, что Евгений мог «потолковать об Ювенале», римском поэте, авторе сатир, в которых изображалась жизнь
человеческого общества первого века нашей эры. Онегин изучал латинский язык и
...помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха...
Сам Пушкин еще в лицее познакомился с римскими поэтами. Вергилия, автора «Энеиды», он упоминает в 1814 году в «Бове», а через год в «Городке»... Евгений
Бранил Гомера. Феокрита;
Зато читал Адама Смита...
Пушкин, наоборот, очень любил Гомера, легендарного слепого поэта, слагавшего свои песни на берегу тихого ручья в древней Смирне. Гомер ходил по городам и весям древней
Греции и декламацией «Илиады» и «Одиссеи» зарабатывал свой хлеб.
Древнегреческий поэт Феокрит был автором слащавых буколических поэм.
Адам Смит, которого читал Онегин, известный английский экономист, автор труда «Богатство народов». Пушкин его высоко ценил.
Было еще нечто, в чем Онегин «истинный был гений, что знал он тверже всех наук», — это
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон...
— Овидий Назон — в трех книгах своих сорока девяти любовных элегий и особенно в нашумевшей «Науке любви».
Книги эти занимали почетное место и на полках пушкинской библиотеки...
Онегин, «ученый малый, но педант», знал и произведения западноевропейских авторов. В первоначальном варианте пятой строфы первой главы были строки, в дальнейшем
изъятые, которые дают представление о литературных вкусах Онегина:
Подозревали в нем талант,
И мог Евгений в самом деле
Вести приятный разговор
О Мирабо, о Мармонтеле,
О карбонарах, о Парни,
О Байроне и Бенжамене,
Об генерале Жомини.
Имя Мирабо, крупного деятеля французской революции, «колоссального Мирабо», как называл его Пушкин, «пламенного трибуна, предрекшего перерождение земли», хорошо
известно.
Мармонтель, близкий к просветителям французский писатель, — автор популярных «Сказок» и романа «Велизарий», в котором выступил против тирании верховной власти и
говорил о несовершенстве законов, бедности народа.
Карбонарами назывались члены тайной революционной организации так называемых угольщиков. Организация эта возникла в Италии, ее целью была борьба против французского
владычества, она имела связи с революционерами Франции, Швейцарии, Польши, и с нею были знакомы определенные круги молодежи пушкинского времени. О ней знали и
декабристы, членом ее стал Байрон, принявший участие в борьбе за освобождение Греции.
Французский поэт Парни, широко известный своими элегиями, упоминается здесь как автор саркастических, направленных против католицизма поэм.
После дуэли и гибели Ленского, после новой встречи с Татьяной —
Стал вновь читать он без разбора.
Прочел он Гиббона, Руссо,
Манзони, Гердера, Шамфора,
Madame de Staël, Биша, Тиссо,
Прочел скептического Беля,
Прочел творенья Фонтенеля,
Прочел из наших кой-кого,
Не отвергая ничего:
И альманахи, и журналы...
Любую из этих книг мы можем найти на полках пушкинской библиотеки.
Здесь и художественная литература: собрание сочинений госпожи Сталь издания 1820 года; восьмитомное собрание сочинений французского писателя Шамфора, известного своими
афоризмами, мыслями, замечаниями и анекдотами, изданное в 1812 году; русские альманахи и журналы.
Исторические сочинения: 13-томное издание, 1793 года, английского историка Гиббона, автора фундаментальной «Истории упадка и разрушения Римской империи»; критические
очерки Тери, издания 1832 года, о русской и иностранной литературе — в книге имеется статья немецкого поэта и мыслителя Гердера; произведения Манзони, издания 1834
года, автора исторического романа «Обреченные», которым восхищался Пушкин.
Философские сочинения французского энциклопедиста и философа Жана-Жака Руссо, издания 1818 года; «скептического Беля» — французского философа Бейля, о котором К.
Маркс писал впоследствии, что он «возвестил появление атеистического общества..., доказавшего, что «возможно существование общества, состоящего из атеистов, что
атеист может быть почтенным человеком, что человека унижают не атеизм, а предрассудки и идолопоклонство». Восьмитомное собрание сочинений, издания 1767 года,
французского писателя и философа Фонтенеля, который вместе с Бейлем выступал против христианства, чудес и суеверий.
Труды по физиологии и медицине: изданные в 1829 году научные изыскания о жизни и смерти знаменитого французского академика Биша; работы швейцарского врача А. Тиссо,
автора распространенных в свое время сочинений о прививке оспы и других.
Таков был круг чтения Онегина.
***
Литературные интересы и внутренний облик Ленского Пушкин ясно и четко отразил всего в нескольких строках:
...Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты...
И дальше:
Он с лирой странствовал на свете;
Под небом Шиллера и Гете,
Их поэтическим огнем
Душа воспламенилась в нем.
Существует предположение, что прототипом Ленского явился Кюхельбекер, но мы находим в нем, как уже отмечалось, черты и самого Пушкина. Те же «вольнолюбивые мечты» у
обоих поэтов. Как и Пушкин,
Он пел любовь, любви послушный...
Как и Пушкин, Ленский писал в альбомы стихи и мадригалы, и, как у Пушкина, «чаще гневною сатирою одушевлялся стих» Ленского.
Что касается Ольги, то ее литературные интересы были очень ограничены. Ленский
...иногда читает Оле
Нравоучительный роман...
Онегин шутливо называет ее «Филлидой», Пушкин в нескольких строках рисует ее портрет:
Все в Ольге... но любой роман
Возьмите, и найдете, верно,
Ее портрет...
***
Приступая к созданию «Евгения Онегина», Пушкин не надеялся увидеть свой роман в стихах напечатанным. «О печати и думать нечего»,— писал он 4 ноября 1823 года. Позднее,
уже находясь в михайловской ссылке, поэт все же решил попытаться выпускать «Евгения Онегина» отдельными главами и писал Вяземскому: «Сленин предлагает мне за Онегина
сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе, а я думал, что это ошибка географов».
Первая глава вышла в свет 18 февраля 1825 года значительным по тому времени тиражом в 2400 экземпляров и продавалась по 5 рублей за экземпляр ассигнациями, что
составляло 1 рубль 43 копейки серебром.
Глава имела успех и вызвала восторженные отзывы.
Издание романа Пушкин, находясь в Михайловском, поручил Плетневу, и тот писал ему: «Все жаждут. „Онегин“ твой будет карманным зеркалом петербургской молодежи. Какая
прелесть! Латынь мила и уморительна. Ножки восхитительны. Ночь на Неве с ума нейдет у меня. Если ты в этой главе без всякого почти действия так летишь и скачешь, то я
не умею вообразить, что выйдет после. Но „Разговор с книгопродавцем“ верх ума, вкуса и вдохновения. Я уже не говорю о стихах: меня убивает твоя логика. Ни один
немецкий профессор не удержит в пудовой диссертации столько порядка, не поместит столько мыслей и не докажет так ясно своего предложения. Между тем какая свобода в
ходе!»
В. Г. Белинский писал о «Евгении Онегине»:
«„Онегин“ — есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта
отразилась бы с такой полнотой, светло и ясно, как отразилась в „Онегине“ личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его, здесь его чувства, понятия,
идеалы. Оценить такое произведение — значит оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности. Не говоря уже об эстетическом достоинстве „Онегина“, эта
поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение».
***
Пушкин закончил «Евгения Онегина» 25 сентября 1830 года в Болдине.
В связи с этим тогда же написал стихотворение «Труд»:
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
«Окончен мой труд многолетний...». Нет, оказывается, «Евгений Онегин» еще не был закончен, и не расставался поэт со своим «молчаливым спутником ночи»: еще не было
написано письмо Онегина к Татьяне. Поэт написал его лишь через год, 5 октября 1831 года, в Царском Селе, и только в марте 1833 года выпустил весь роман в одной книге.
Заканчивая его, Пушкин попрощался и с читателем:
Прости...
......................................
Дай бог, чтоб в этой книжке ты
Для развлеченья, для мечты,
Для сердца, для журнальных сшибок
Хотя крупицы мог найти.
Засим расстанемся, прости!
Поэт настроен элегически. Он берет с полки, вышедший в 1828 году в Париже, в переводе с турецкого на французский язык, томик, автором которого был Мохамед Бен-Пир Али
Эльберкеви. Отыскивает в нем стихи знаменитого персидского поэта Саади, жившего в 1184—1291 годах, автора «Сада роз» («Гюлистана») и дописывает последнюю строфу
«Онегина»:
Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Пушкин задумался... Где сейчас его милые сердцу лицейские товарищи: Дельвиг, Пущин, Кюхельбекер, Вольховский, где Рылеев и еще многие, многие «друзья, братья,
товарищи»... декабристы?..
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован...
***
Пушкин — наш самый любимый «в подлунном мире» поэт.
В. И. Ленин высоко ценил его творчество. Посетив как-то в двадцатых годах коммуну Вхутемаса, Ленин сказал собравшейся молодежи по поводу ее увлечения футуризмом и
отрицания «Евгения Онегина»: «Вот как, вы, значит, против „Евгения Онегина“? Ну, уж мне придется тогда быть за... Вот приеду в следующий раз, тогда поспорим...».
И так как разговор происходил в третьем часу ночи, добавил шутя: «Ну, а вы все-таки спать-то пораньше ложитесь, а то что ж, научиться — научитесь, а сил-то против
„Евгения Онегина“ и не хватит...». |
| |
|
| |
Перед нами восемь изящных, прекрасно оформленных маленьких поэтических альманахов. Их украшают
стилизованные титульные листы, рисованные В. Лангером и гравированные С. Галактионовым и И. Ческим. Это «Северные цветы», издававшиеся с 1825 по 1832 год А. А.
Дельвигом.
На одном из альманахов, стоящих на полках пушкинской библиотеки, имеется дарственная надпись.
«Северные цветы» — это цветы поэзии и литературы, которыми украшали страницы альманаха виднейшие поэты и писатели начала XIX века.
Пушкин писал в 1827 году, что «альманахи сделались представителями нашей словесности. По ним со временем станут судить о ее движении и успехах».
Помимо «Северных цветов», в пушкинское время издавались, как известно, К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым (Марлинским) альманах «Полярная звезда», В. К. Кюхельбекером
и В. Ф. Одоевским — «Мнемозина».
«Северные цветы» выпускались Дельвигом при содействии книгопродавца И. В. Сленина, магазин которого охотно посещался писателями. Сленин, между прочим, скупил большую
часть экземпляров первого издания «Руслана и Людмилы», а за «Евгения Онегина» предлагал Пушкину — «сколько хочет».
Каждый альманах содержал прозу и поэзию. Первый — 1825 года — открывался большой обзорной статьей П. А. Плетнева о русских поэтах, начиная с М. В. Ломоносова. В
отделе поэзии помещены были стихотворения А. С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге», «Демон», «Прозерпина» и отрывки из «Евгения Онегина»;
«Привидение» и «Таинственный посетитель» В. А. Жуковского; басня И. А. Крылова «Муха и пчела»; «Младый певец» П. А. Вяземского; два стихотворения Е. А. Баратынского —
«Оправдание» и «Сонет».
«Греческие простонародные песни» Н. И. Гнедича сопровождались «замечанием» издателя: «С удовольствием уведомляем наших читателей, что собрание лучших простонародных
новогреческих песен, переведенных отличным писателем нашим, Н. И. Гнедичем, скоро выйдет из печати, украшенное любопытным предисловием о духе поэзии нынешних греков и
сходстве ее с простонародною русскою».
Далее шли русские песни А. А. Дельвига, стихотворения И. И. Козлова, Ф. Н. Глинки и П. А. Плетнева.
Среди «Северных цветов» были еще четырнадцать отрывков «Цветов, выбранных из греческой антологии».
Этот краткий обзор дает представление о богатстве и разнообразии творчества поэтов той поры и показывает, почему альманах сразу привлек к себе внимание читателей.
***
В альманахе, вышедшем в 1826 году, проза и поэзия были представлены с таким же блеском.
Отдел поэзии открывался стихотворением П. А. Вяземского, обращенным к сестре Пушкина, Ольге Сергеевне, — «Нас случай свел...».
Пушкин поместил отрывки из поэмы «Цыганы» — рассказ старого цыгана об Овидии и ответ Алеко, отрывки из «Подражания корану» и второй главы «Евгения Онегина», два
стихотворных послания из Бессарабии Баратынскому и отрывок из письма о путешествии («Из Азии переехали мы в Европу на корабле»).
Под странным названием «Трактирная лестница», за подписью никому не известного Александра Коростылева, в альманахе напечатан был рассказ декабриста Н. А. Бестужева,
автора аналогичной по содержанию и настроениям повести «Шлиссельбургская станция». Он находился в то время в Петропавловской крепости, и печатать в тех условиях
рассказ под настоящим его названием и за его подлинной подписью было, конечно, невозможно.
В альманахе были еще помещены статьи — «О состоянии художеств в России» и о «персидском Омере» — поэте Фирдоуси, а также отрывки из XIV песни «Илиады» Гомера в
переводе Н. И. Гнедича и «Русской песни» («Соловей мой, соловей») А. А. Дельвига.
В «Северных цветах» на 1827 год печатаются стихотворения Ф. И. Тютчева под общим названием — «Подражание арабскому» и «Три розы» Д. В. Веневитинова. Пушкин помещает в
этом альманахе ночной разговор Татьяны с няней, письмо Татьяны к Онегину, стихотворения «Я помню чудное мгновенье» и «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор»...).
***
Одно за другим появляются в последующие годы в «Северных цветах» произведения Пушкина. Все, что выходит из-под его пера, он направляет своему другу Дельвигу, и
читатели часто впервые знакомятся с этими стихотворениями на страницах альманаха. Лучшие писатели той поры приносят в дельвиговский альманах цветы своего творчества.
В альманахе за 1831 год была впервые опубликована повесть «Последний квартет Бетховена» В. Ф. Одоевского.
Бетховен скончался в 1827 году, и Одоевский писал М. П. Погодину: «Поверите ли тому, что я в петербургских книжных лавках ничего не мог найти о Бетховене, кроме того,
что он был побочный сын Фридриха Вильгельма II, короля прусского, родился в Бонне в 1772 году, учился у знаменитого Альбрехтсбергера и одиннадцати лет разыгрывал
труднейшие сочинения Себастьяна Баха».
Одоевский рассказывает в своей повести, как однажды, весною 1827 года, гуляя по венскому предместью, уже потерявший слух Бетховен неожиданно воспринял свой последний
квартет. Его разыгрывали несколько любителей музыки.
Композитор вернулся домой потрясенный, сел, затем вскочил и сильным ударом растворил окно, в которое из соседнего дома неслись гармонические звуки.
«Я слышу! — воскликнул он, бросившись на колени, и с умилением протянул руки к раскрытому окну, — это симфония Эгмонга — так, я узнаю ее: вот дикие крики битвы; вот
буря страстей; она разгорается, кипит; вот ее полное развитие — и все утихло, остается лишь лампада, которая гаснет, потухает, — но не навеки... Снова раздались
трубные звуки: целый мир ими наполняется, и никто заглушить их не может...».
Повесть Одоевского заканчивается строками: «На блистательном бале одного из венских министров толпы людей сходились и расходились.
— Как жаль! — сказал кто-то, — театральный капельмейстер Бетховен умер, и говорят, не на что похоронить его.
Но этот голос потерялся в толпе: все прислушивались к словам двух дипломатов, которые толковали о каком-то споре, случившемся между кем-то во дворце какого-то немецкого
князя».
Повесть эта, как и статья Одоевского, сыграла большую роль в пропаганде музыки великого композитора в России. Повесть была высоко оценена передовой литературной
общественностью того времени. О ней с похвалой отозвались Пушкин, Гоголь и Белинский. Великолепный образец русской художественной прозы, повесть эта неоднократно
переиздавалась и переведена была на немецкий и французский языки...
Альманах на 1831 год явился последним, выпущенным Дельвигом. Поэт скончался в расцвете своих творческих сил — ему было всего тридцать три года...
***
Письма Пушкина, написанные друзьям после смерти Дельвига, показывают, как глубоко скорбел он о потере самого близкого своего друга. Плетневу Пушкин писал 31 января
1831 года: «Я знал его в лицее — был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души — и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С
ним читал я Державина и Жуковского — с ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит».
И через несколько месяцев снова Плетневу: «Что же твой план „Северных цветов“ в пользу братьев Дельвига? Я даю в них „Моцарта“ и несколько мелочей. Жуковский даст свою
гекзаметрическую сказку. Пиши Баратынскому; он пришлет нам сокровища; он в своей деревне. — От тебя стихов не дождешься, если б ты собрался да написал что-нибудь об
Дельвиге! то-то было бы хорошо!»
21 ноября 1831 года Пушкин сообщает Ф. В. Глинке: «Мы здесь затеяли в память нашего Дельвига издать последние „Северные цветы“». И продолжает: «Изо всех его друзей
только Вас да Баратынского не досчитались мы на поэтической тризне; именно тех двух поэтов, с коими, после лицейских его друзей, более всего был он связан... Надеюсь
еще на Вашу благосклонность и на Ваши стихи».
Альманах «Северные цветы» на 1832 год, выпущенный друзьями в память Дельвига, в пользу его семьи и двух его малолетних братьев, наконец, вышел. В нем были помещены
неопубликованные и еще не законченные стихотворения и песни Дельвига с сообщением, что «сии пять стихотворений отысканы вместе с несколькими другими, доныне не
изданными, в бумагах незабвенного поэта».
Баратынский посвятил памяти Дельвига стихотворение «Мой Элизий»:
Не славь, обманутый Орфей,
Мне Элизийские селенья:
Элизий в памяти моей
И не кропим водой забвенья,
В нем мир цветущий старины
Умерших тени населяют,
Привычки жизни сохраняют
И чувств ее не лишены.
Там жив ты, Дельвиг! там за чашей
Еще со мною шутишь ты,
Поешь веселье дружбы нашей
И сердца юные мечты.
Языков напечатал стихи «На смерть барона А. А. Дельвига»:
Любовь он пел, — его напевы
Блистали стройностью живой,
Как резвый стан и перси девы,
Олимпа чашницы младой.
Он пел вино, — простым и ясный
Стихи восторг одушевлял;
Они звенели сладкогласно,
Как в шуме вольницы прекрасной
Фиал, целующий фиал;
И девы русские пристрастно
Их повторяют — и поэт
Счастлив на много, много лет.
Пушкин поместил в альманахе отрывок из «Моцарта и Сальери» и стихотворения: «Царскосельская статуя», «Отрок», «Рифма», «Труд», «Эхо»,
«Делибаш», «Анчар», «Бесы», «Дорожные жалобы»...
Это был поэтический венок северных цветов на могилу Дельвига, «навек от нас утекшего гения»...
***
В Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина в Москве хранится экземпляр «Северных цветов» с дарственной надписью: «Е. А. Баратынскому от Дельвига»... |
| |
|
| |
Наша «Литературная газета» — орган Союза советских писателей — является своего рода газетой-внучкой
«Литературной газеты», издававшейся А. А. Дельвигом в Петербурге. Дельвиговская газета состояла из восьми полос и по своему формату скорее походила на современный
иллюстрированный журнал.
Полное ее название было таково: «Литературная газета, составленная из повестей, анекдотов, статей о нравах, разных литературных отрывков, библиографических и
театральных статей и других произведений изящной словесности в стихах и прозе».
Газета начала выходить 1 января 1830 года, выходила один раз в пять дней и просуществовала до середины 1831 года.
В 1840 году «Литературная газета» возродилась под редакцией А. А. Краевского и в дальнейшем, выходила три раза в неделю под редакцией Ф. А. Кони и Н. А. Полевого. Ее
название было уже иное: «Литературная газета. Вестник наук, искусств, литературы, новостей и мод». Сотрудничали в ней: В. Г. Белинский, Н. А. Некрасов, В. И. Даль, В.
А. Сологуб, В. Г. Бенедиктов, А. В. Кольцов и другие.
В 1849 году газета прекратила свое существование.
***
Газета Дельвига не имела права касаться политических тем. «Цель сей газеты, — объявлял издатель в первом номере, — знакомить публику с новейшими произведениями
литературы европейской, и в особенности российской».
Дальше шло сообщение о том, что будет помещаться на ее страницах.
«1. Проза. В это отделение будут входить статьи исторические, повести оригинальные и переводные, отрывки из романов и т. п.
2. Стихотворения. Здесь будут помещаться произведения полные и отрывки из больших поэтических сочинений.
3. Библиография русская и иностранная. К известиям о книгах будут присовокупляться замечания более или менее обширные, смотря по важности предмета и по
достоинству сочинений; местами же и любопытные выписки, особливо из книг иностранных.
4. Ученые известия. Об открытиях, изобретениях по части науки и искусства, о новых теориях, о замечательнейших учебных курсах; о важнейших путешествиях,
изысканиях древностей и т. п.
5. Смесь. В этом отделении будут помещаться разные известия, не относящиеся до учености и политики; новейшие анекдоты, объявления, статьи о театре, короткие
замечания и проч.
При всех сих отделениях, по принадлежности, будут иногда прилагаться чертежи, картинки, географические карты и ноты».
Такова была намеченная Дельвигом программа газеты. Но он считал необходимым особо подчеркнуть: «Издатель признает за необходимое объявить, что в газете его не будет
места критической перебранке. Критики, имеющие в виду не личные привязки, а пользу какой-либо науки или искусства, будут с благодарностью принимаемы в „Литературную
газету“».
***
«Литературная газета» была важнейшим литературным органом того времени. Вскоре душою дела стал Пушкин. После выхода двух первых номеров газеты Дельвиг на некоторое
время уехал в Москву, и десять номеров редактировал Пушкин.
Для него, как для поэта и журналиста, издание «Северных цветов» и «Литературной газеты» имело особое значение. Профессор Ю. Г. Оксман в статье «Пушкин — литературный
критик и публицист» пишет, что уже к середине 20-х годов прошлого столетия Пушкин приходит к «критическому пересмотру опыта современной ему литературы и её традиций».
«ß течение первых девяти недель cуществования „Литературной газеты“... Пушкин опубликовал в ней 20 статей, рецензий, заметок... Ни в одном году своей жизни, если не
считать года издания „Современника“, Пушкин не уделял так много времени и внимания критике и публицистике, как в пору издания „Литературной газеты“».
Пушкин проявляет во всех своих статьях и письмах исключительный интерес к вопросам литературной теории и критики. Он пишет заметки о творчестве поэтов и писателей как
старшего, так и современного ему поколения, «о литературе мировой — греческой и римской, раннего и позднего Средневековья, о литературе Возрождения, о французском
классицизме и романтизме, о литературе немецкой, английской, итальянской, о всех сколько-нибудь значительных новинках французской поэзии, прозы и публицистики...
Особенно часто и охотно Пушкин обращался к литературному наследию Шекспира, Вольтера, Гете, Байрона, Вальтера Скотта, всегда учитывая при этом значение их опыта для
путей развития русской литературы».
Пушкин настоятельно нуждался в газетной трибуне для высказывания своих убеждений и взглядов в критических и публицистических статьях. Поэтому, когда газета закрылась,
он возбудил ходатайство о разрешении ему издания новой литературно-политической газеты.
Осенью 1832 года царь разрешил издание такой газеты, был даже набран «примерный ее нумер» под названием «Дневник. Политическая и литературная газета». Но выход ее не
состоялся.
В конце 1835 года Пушкин просил разрешить ему издание «четырех томов статей чисто литературных (как-то: повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также
критических разборов русской и иностранной словесности; наподобие английских трехмесячных Reviews».
10 января 1836 года ходатайство было удовлетворено, и в течение 1836 года вышло четыре тома пушкинского «Современника».
Письмо Пушкина к Денису Давыдову дает представление о том, как зорко и придирчиво относилось правительство к «Современнику»: «И с одною цензурою напляшешься; каково же
зависеть от целых четырех? Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только смирны, но даже сами от себя согласны с духом правительства. Но знаю,
что никогда не бывали они притеснены как нынче...». И жене своей Пушкин писал 18 мая 1836 года: «...Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!».
Исследования показали, что до нас «дошло около 160 статей и заметок Пушкина, не считая дневниковых записей и выписок из разных печатных и архивных источников. При
жизни Пушкина из этих 160 произведений опубликовано было только 55, остальное входило в литературный и научный оборот в течение ста двадцати лет, появляясь на
страницах общей и специальной печати, начиная с „Современника“ 1837 года и первого посмертного издания „Сочинений Александра Пушкина“».
Откликаясь на первые публикации неоконченных статей и заметок Пушкина, В. Г. Белинский писал, что во всех этих не известных ранее материалах «виден не критик,
опирающийся в своих суждениях на известные начала, но гениальный человек, которому его верное и глубокое чувство, или, лучше сказать, богатая субстанция открывает
истины везде, на что он ни взглянет... когда дело идет о таком человеке, как Пушкин, тогда мелочей нет, а все, в чем видно даже простое его мнение о чем бы то ни было,
важно и любопытно: даже самые ошибочные понятия Пушкина интереснее и поучительнее самых несомненных истин многих тысяч людей».
***
Перелистывая страницы выпущенных Дельвигом
номеров «Литературной газеты», мы видим, что первый номер открывается романом А. Погорельского
«Магнетизер».
Затем следовал отрывок из «Путешествия Онегина»:
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я...
В отделе библиографии, вопреки заявлению издателя, что в газете не будет места «критической перебранке», напечатана была резкая заметка по адресу московского
Цензурного комитета. Только что вышедшее тогда двухтомное собрание сочинений и переводов Д. И. Фонвизина издано было, по заявлению одного из ближайших родственников
покойного драматурга, «с повреждением текста, долженствовавшего оставаться неприкосновенным, с выпусками, с переменами оглавлений, с статьями без начала и конца, с
бесчисленным множеством всякого рода ошибок».
Учитывая, что «помянутая книга, нанося бесславие памяти сочинителям, под именем которого она выдана, ни в каком отношении не может удовлетворить ожиданию просвещенных
любителей отечественной словесности», «Литературная газета» сообщала, что «в утешение их» в Москве готовится к изданию «новое, полное, исправное и благовидное собрание
сочинений Д. И. Фонвизина».
Две заметки А. С. Пушкина помещены были в отделе смеси.
Первая из них:
«В конце истекшего года вышли в свет „Некрология генерала-от-кавалерии H. Н. Раевского“, умершего 16 сентября 1829. Сие сжатое обозрение, писанное, как нам кажется,
человеком, сведущим в военном деле, отличается благородною теплотою слога и чувств. Желательно, чтобы то же перо описало пространнее подвиги и приватную жизнь героя и
добродетельного человека. С удивлением заметили мы непонятное упущение со стороны неизвестного некролога: он не упомянул о двух отроках, приведенных отцом на поля
сражений в кровавом 1812-м году!.. Отечество того не забыло».
Пушкин имел в виду известный эпизод из истории Отечественной войны 1812 года, когда генерал
H. Н. Раевский, взяв за руки двух своих сыновей,
Александра и Николая, повел свою часть вперед
со словами:
«Вперед, ребята! За царя и за отечество я и
дети мои, коих приношу в жертву, откроем вам
путь!..».
Эпизод этот нашел отражение в ряде красочных лубков того времени. Раевский был тогда очень популярен. О его подвиге Жуковский писал в одной из строф своего
стихотворения «Певец во стане русских воинов»:
Раевский, слава наших дней,
Хвала, перед рядами.
Он первый, грудь против мечей
С отважными сынами!
Во второй заметке сообщалось о предстоящем выходе в свет переведенного князем Вяземским «славного романа» Бенжамена Констана «Адольф», принадлежащего к числу двух или
трех романов,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Приводя эти строки из седьмой главы «Евгения Онегина», Пушкин писал, что «Бенжамен Констан первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением лорда
Байрона».
Таково было содержание первого номера дельвиговской «Литературной газеты».
***
Второй номер открылся стихотворением Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных».
В те дни вышла на русском языке «Илиада» Гомера, над переводом которой поэт Н. И. Гнедич работал свыше двадцати лет.
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
Старца великого тень чую смущенной душой —
этими двумя чудесными строками отметил Пушкин появление «Илиады», а в «Литературной газете» писал:
«Наконец, вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод „Илиады“! Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частию устремились на блестящие
безделки, когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности, когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное
занятие: с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному
труду, бескорыстным вдохновениям и совершению
единого высокого подвига. Русская „Илиада“ перед
нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем отдать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность».
Знакомясь со следующими номерами газеты, мы видим, что постоянными сотрудниками ее были поэты А. С. Пушкин, П. А. Катенин,
П. А. Вяземский, Е. А. Баратынский, И. И. Козлов, И. А. Крылов.
Несколько стихотворений прислал из Сибири декабрист А. И. Одоевский, — стихотворения его, по понятным причинам, напечатаны были без подписи автора.
В первые месяцы существования газеты Пушкин довольно часто помещал в ней свои стихотворения. Там были напечатаны: «В часы забав иль праздной скуки»; посвященное А. Ф.
Закревской — «Когда твои младые лета»; послание «К Языкову» («Издревле сладостный союз»); «Что в имени тебе моем»; «Послание к Н. Б. Ю.»; «Собрание насекомых»;
«Кавказ»; «Мадона»; отрывок из прозаического «Путешествия в Арзрум» и другие.
В марте 1830 года Пушкин уехал в Москву, но продолжал сотрудничать в газете.
В тридцать восьмом номере он поместил за подписью Крс (согласные буквы, в обратном порядке, его «арзамасского» прозвища «Сверчок») стихотворение «Калмычке», навеянное
посещением по пути на Кавказ калмыцкой кибитки:
Друзья! Не все ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?
В сорок третьем номере поэт впервые напечатал посвященное декабристам стихотворение «Арион». Он написал его в июле 1827 года, в первую годовщину казни пяти декабристов,
и поместил в газете без подписи:
Пловцам я пел... Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
Погиб и кормщик, и пловец! —
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Блюдя чистоту газетных нравов, «Литературная газета» выразила свое отрицательное отношение по адресу «Сына Отечества», поместившего на своих страницах такую заметку о
писателе Н. Полевом:
«Ныне некто г-н Николай Полевой, в сочинительском пылу о дарованиях и знаниях своих возмечтав, первый том „Истории русского народа“ напечатал и там равномерно свои
суесловия о происхождении руссов поместил».
Николай Полевой был известным в свое время писателем, критиком и журналистом, издавал журнал «Московский телеграф». И хотя он был идейным противником «Литературной
газеты», в ней напечатаны были следующие строки по адресу «Сына Отечества»:
«Мы не одобряем личностей и непристойных выходок, хотя бы предметами оных были и люди, коих мнения и литературные действия в совершенном противоречии с нашими.
Выражение „некто г-н Полевой“ есть выражение нелитературное, невежливое. Осуждайте творение, но имейте всегда уважение к лицу».
По поводу приемов критики Пушкин писал: «В одном из наших журналов дают заметить, что „Литературная газета“ у нас не может существовать по весьма простой причине: у
нас нет литературы. — Если б это было справедливо, то мы не нуждались бы и в критике; однако ж произведения нашей литературы как ни редки, но являются, живут и умирают,
не оцененные по достоинству. Критика в наших журналах или ограничивается сухими библиографическими известиями, сатирическими замечаниями, более или менее остроумными,
общими дружескими похвалами, или просто превращается в домашнюю переписку издателя с сотрудниками, с корректором и проч...
Скажу, что критика должна единственно заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство; не думаю. Иное сочинение само по
себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или влиянию; и в сем отношении нравственные наблюдения важнее наблюдений литературных...».
***
Из Москвы Пушкин прислал в газету полемическую заметку против своего литературного противника, редактора «Северной пчелы» Фаддея Булгарина.
«Литературная газета», как уже говорилось, не имела права касаться политических вопросов, но ей невозможно было удержаться от спора с нападавшими на нее противниками
из булгаринского лагеря. Булгарин начал в то время писать доносы на издателя «Литературной газеты», а приятели его объявили объединившихся вокруг газеты писателей
аристократическими заговорщиками. После недавнего восстания декабристов это было опасное обвинение, и Пушкин высмеял Булгарина, связав его имя с именем французского
сыщика Видока.
На полицейскую службу Видок попал из тюремного заключения, которое отбывал как беглый солдат и уголовный преступник, и затем написал свои известные мемуары,
напечатанные в 1829 — 1830 годах в русских журналах.
Булгарину, агенту III отделения, Пушкин дал уничтожающую характеристику:
Не то беда, Авдей Флюгарин,
Что родом ты не русский барин,
Что на Парнасе ты цыган,
Что в свете ты Видок Фиглярин:
Беда, что скучен твой роман.
Пушкин имел в виду роман Булгарина «Иван Выжигин»...
Дельвига стали часто вызывать после этого к Бенкендорфу, и он вынужден был давать объяснения всесильному шефу жандармов...
Когда-то Пушкин пророчил Дельвигу покой от «злых бурь». Он писал своему другу:
Любовью, дружеством и ленью
Укрытый от забот и бед,
Живи под их надежной сенью;
В уединении ты счастлив: ты поэт.
Наперснику богов не страшны бури злые:
Над ним их промысел высокий и святой;
Его баюкают камены молодые
И с перстом на устах хранят его покой.
Но буря налетела... Бенкендорф сразил «наперсника богов». Жандармы привели Дельвига в III отделение, и Бенкендорф набросился на него со словами:
— Что ты опять печатаешь недозволенное?
Во Франции разразились тогда волнующие июльские события 1830 года, и в «Литературной газете» были опубликованы четыре строки стихотворения французского поэта Делавиня,
посвященные памяти жертв революции. Бенкендорф увидел в этом открытое выражение симпатий французским революционерам и добивался, откуда Дельвиг знает песню с
призывом: «Аристократов на фонари!». Дельвиг оправдывался тем, что все это пропущено цензурой, и «упреки его сиятельства» должны быть обращены не к нему, издателю, а к
цензору.
Бенкендорф пришел в ярость, он кричал:
— Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться и ими оправдываться!
Бенкендорф сам не читал «Литературной газеты», но не скрыл, что ему обо всем этом донес Булгарин.
Дельвиг заметил, что Булгарин у него никогда не бывает, и он не считает его своим знакомым. Бенкендорфа это взорвало и он выгнал Дельвига:
— Вон, вон!.. Я всех вас, троих друзей, тебя, Пушкина и Вяземского, ужо упрячу, если не теперь, то вскоре в Сибирь!
«Три друга» и все их друзья возмущены были наглым поведением Бенкендорфа. Дельвиг решил жаловаться, но тогдашний министр юстиции, бывший член «Арзамаса» Блудов,
вмешался в это дело и посоветовал Бенкендорфу извиниться перед Дельвигом.
Через некоторое время к Дельвигу, действительно, явился жандармский чиновник и заявил, что сам Бенкендорф «по нездоровью» не может приехать, а прислал извиниться в том,
что разгорячился при последнем свидании. И что издание «Литературной газеты» будет разрешено, но только под редакцией ее сотрудника писателя Сомова, а не Дельвига. Он
добавил, что дальнейшее издание газеты под редакцией Дельвига император Николай I запретил.
Мягкого и впечатлительного Дельвига потрясла грубость Бенкендорфа. Его и без того слабое здоровье начало сдавать. Он простудился и 14 января 1831 года скончался.
«Литературная газета» в том же году, на тридцать седьмом номере, прекратила свое существование.
***
Советские ученые продолжают уделять много внимания изучению издававшегося Дельвигом «Литературной газеты» с точки зрения участия и роли в ней Пушкина в качестве
литературного критика и публициста.
В своем большом исследовании «Проблемы авторства и теория стилей» академик В. В. Виноградов пишет, что Пушкин с большой энергией и творческим воодушевлением
содействовал организации, изданию и редактированию «Литературной газеты», и личный вклад его в это важное литературное предприятие был не только очень значителен, но
и глубоко продуман. Его критические статьи возбуждали живой интерес и привлекали общественное внимание, а сотрудники, даже такие, как Вяземский, обращались к нему с
просьбой о литературной правке.
В первые два месяца существования «Литературной газеты», когда Пушкин исполнял, совместно с Сомовым, обязанности главного редактора, он «не только больше всех поместил
своих критических статей в газете, но и подверг многое из чужих литературных материалов редакторско-стилистической правке, состоящей нередко из нескольких строк, в
отдельных случаях резко выделяющейся по стилистическим признакам».
Тонко анализируя эти признаки, Виноградов устанавливает, что именно Пушкин являлся автором многих анонимных статей и заметок.
Но некоторые важные статьи газеты до сих пор остаются еще не прикрепленными к авторам.
***
На полках библиотеки А. С. Пушкина находится полный комплект «Литературной газеты» за 1830 год в обложке. Но это не тот экземпляр, который Пушкин получал как подписчик.
В этом экземпляре разрезаны лишь страницы, где помещен отзыв о курсе французской литературы Ферри де Пиньи, и страницы, где помещена статья об «Истории русского
народа» Н. Полевого. Между ними положены были бумажные закладки.
Комплекта «Литературной газеты» за 1831 год в библиотеке Пушкина не оказалось. |
| |
|
| |
Памятники народной поэзии — песни, сказки, пословицы — всегда интересовали Пушкина. Он никогда не
упускал случая записать услышанные им песни крестьянских певцов и повествования сказителей народных преданий. Многие из этих записей нашли отражение в его творчестве.
Тетрадь песен Псковской губернии Пушкин подарил в 1833 году известному знатоку и собирателю русского фольклора П. В. Киреевскому. При этом он заметил, что среди
записанных в тетради песен есть несколько сочиненных им самим. Какие именно — Пушкин не назвал. Это так и осталось неустановленным, настолько они близки по своему
характеру к народному творчеству.
На полках библиотеки Пушкина стояло большое, в 320 страниц, изданное в 1770 году, «Собрание 4291 древних российских пословиц». Многие пословицы отмечены на полях книги
крестиками и значками. Они, видимо, привлекли к себе особое внимание Пушкина...
Приводим их.
Ворон ворону глаза не выклюнет; а хоть и выклюнет, да не вытащит.
Вот тебе село да вотчина, чтоб тебя вело да корчило.
В драке богатой бережет лица, а убогой кафтана.
В дураке и бог не волен.
В Москве толсто звонят, да тонко ядят.
В мутные глаза да песок сыплешь.
В ноги не кланяется, а за пяты кусает.
Высоко поднял, да низко опустил.
Денежка мала и попа в яму завела.
Деньги прах, а животы что голуби — где поведутся.
Для дураков не за моpe ездить — и дома есть.
Добродетель — наилучшее шляхетство.
Друзей у богатых — что мякины около зерна.
Живот болит, а детей родит.
Животы — что голуби, где поведутся.
Живучи в бедности не ищет честности.
Живучи на погосте, всех не приплакать.
Когда за своими щеками не удержал, за чужими не удержишь.
На чужой рот пуговицы не нашьешь.
Наши правы, а сто рублей дали.
Не без печали дальная посылка, однакож не ссылка.
Не бей в чужие ворота плетью: не ударили бы в твои дубиною.
Не бей по роже — себя дороже.
Небогатой как уродливой, что есть, то и носит.
Не бойся истца, бойся судьи.
Не боюсь богатых гроз, боюсь убогих слез.
Не будет пахатника, не будет и бархатника.
Не будет покойник, будет и полковник.
Не велик городок, да семь воевод.
Неволя, неволя, боярский двор, ходя наешься, стоя выспишься.
Не всякой в старцы стрижется для Исуса, иной и для хлеба куса.
Не верь вору, что божится, он и кнута не боится.
Не верь коню в дороге, а жене в подворье.
Не гребень голову чешет — время.
Не грози боярин холопу хлебом, а холоп боярину бегом.
Не грози попу церковью.
Не гром то грянул, что бедной слово молвил.
Не груби малому, не вспомнит старой.
Не смотри на меня комом, а смотри россыпью.
Не спрашивай старова, спрашивай бывалова.
Не спеши казнить, дай выговорить.
Не ставь недруга овцою, а ставь его волком.
Не тряси головой, не быть с бородой.
От миру челобитчик, а сам никому не обидчик.
Из помещенных в сборнике пословиц Пушкин отметил 47. На одной из страниц он вписал своей рукою и собственную пословицу: «В кабак далеко, да ходить легко — в церковь
близко, да ходить склизко».
В библиотеке Пушкина находились еще «Русские пословицы, собранные Ипполитом Богдановичем», издания 1785 года, а также «Полное собрание русских пословиц и поговорок,
расположенное по азбучному порядку. С присовокуплением Таблицы содержания оных, для удобнейшего их приискания», издания 1822 года. Эпиграфом к книге святые слова И. Ф.
Богдановича: «Ласкаюсь, что нация увидит с благоговением изданное в печать собственное свое сочинение».
Отдельные пословицы в обеих этих книгах также отмечены на полях карандашом.
В библиотеке Пушкина были, кроме того, два выпуска книги И. М. Снегирева «Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования о русских пословицах и поговорках»
1832 и 1834 года. Эпиграфом к одной из них служили слова: «Старинная пословица не мимо молвится».
Находятся на полках пушкинской библиотеки словарь французских пословиц и двухтомное сочинение в 786 страниц на французском языке: «Физиология вкуса, или Размышления о
гастрономии. Теоретическое и историческое сочинение о порядке дня. Издано парижским гастрономом, профессором, членом многих научных обществ. Четвертое издание.
Париж. 1834».
Автор этой книги, из которой многие изречения сделались поговорками, — Ансельм Брилль-Саварин.
Между страницами 18—19 вложен листок бумаги формата книги, на котором рукою Пушкина написано: «Не откладывай до ужина того, что можешь
съесть за обедом».
Под этими словами Пушкин написал и затем
зачеркнул слова: «Не предлагай своему гостю того, что сам...» — и дальше: «Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго
сердца: чувствительность и благодарность».
Наконец, на французском языке: «Точность — вежливость поваров».
***
В особой заметке Пушкин приводит ряд «старинных пословиц и поговорок», остановивших на себе его особое внимание и сопровождает их пояснениями:
«Не суйся середа прежде четверга. Смысл иронический: относится к тем, которые хотят оспорить явные законные преимущества; вероятно, выдумано во времена местничества.
В праздник жена мужа дразнит (выписка из Кирши).
Горе лыком подпоясано — разительное изображение нищеты; см. Древние стихотворения.
Иже не ври же, его же не пригоже. Насмешка над книжным языком: видно, и в старину острили насчет славянизмов.
Кнут не архангел, дуги не вынет, а правду скажет. Апология пытки, пословица палача, выдуманная каким-нибудь затейным палачом.
На посуле, как на стуле. Посул — церковная дань, а не обещание, как иные думали: следственно, пословица сия значит — на подарках можно спокойно сидеть, как бы
на стуле.
Беспечальным сон сладок.
Не твоя печаль чужих детей качать — не твоя забота; печаль от глагола пекусь.
Бодливой корове бог рог не дает — пословица латинская.
Бог даст день, бог даст и пищи.— Этой пословицей бедняк утешал однажды голодную жену. «Да, — отвечала она,— пищи, пищи, да с голоду и умри».
Нужда научит калачи есть, — то есть нужда — мать изобретения и роскоши.
Кто в деле (в должности), тот и в ответе (в посольстве)».
***
Внимательно изучая русское народное творчество, Пушкин часто использует пословицы и поговорки в своих произведениях.
Вот сцена в корчме на литовской границе в драме «Борис Годунов»:
— Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь? — спрашивает монах Варлаам самозванца Григория.
— Не хочу,— отвечает Григорий.
— Вольному воля,— замечает Мисаил.
— А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку... — подхватывает Варлаам.
И заключает:
— Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим — нет, так убирайся, проваливай:
скоморох попу не товарищ.
***
Большое количество пословиц и поговорок на страницах «Капитанской дочки».
Эпиграфом ко всей повести Пушкин поставил пословицу — «Береги честь смолоду».
Еще два эпиграфа — тоже пословицы: к восьмой главе — «Незваный гость хуже татарина», и к четырнадцатой — «Мирская молва — морская волна».
Проигравшись в карты с случайным встречным в трактире, Гринев просит Савельича простить его.
— Что делать? — отвечает Савельич. — Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел в тюрьме...
В письме по этому поводу к отцу Гринева Савельич пишет:
«Быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается»...
Пугачев убеждал Гринева: «Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья...».
Вспоминая при новой встрече с Гриневым, как тот подарил ему в лютый мороз заячий тулупчик, Пугачев дарит ему коня и шубу со словами:
— Долг платежом красен...
— С лихой собаки хоть шерсти клок, — замечает по этому поводу Савельич...
Застигнутый бураном Гринев попросил случайно встретившегося ему человека показать дорогу и довезти до жилья. Утром он увидел своего вожатого, его «черную бороду и два
сверкающие глаза».
— Эхе, опять ты в нашем краю! Отколе бог принес? — спросил вожатого хозяин постоялого двора.
Вожатый — то был Пугачев — ответил многозначительною скороговоркою:
— В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком, да мимо...
Хозяин постоялого двора, продолжая иносказательный разговор, заметил: «Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях, черти на погосте».
Молчи, дядя, — отвечает Пугачев. — Будет дождик, будут и грибки, а будут грибки, будет и кузов...
И, наконец, «пропущенная глава» повести заканчивается поговоркой: «чужая головушка — полушка, да и своя шейка копейка».
Таких примеров много в произведениях Пушкина...
Даже в письмах Пушкина встречаются пословицы и поговорки. Находясь в Болдине, не имея возможности выехать оттуда из-за холеры, он пишет своей невесте Наталье
Николаевне Гончаровой И октября 1830 года: «Передо мной теперь географическая карта; я смотрю, как бы дать крюку и приехать к Вам через Кяхту или через Архангельск?
Дело в том, что для друга семь верст не крюк; а ехать прямо на Москву значит семь верст киселя есть (да еще какого? Московского!)».
И затем, 30 октября 1833 года, из Болдина: «...отпустил я себе бороду; ус да борода — молодцу похвала; виду на улицу, дядюшкой зовут».
В одной из своих тетрадей Пушкин записал пословицу, слышанную от игумена Святогорского монастыря Ионы, который любил говорить пословицами и поговорками: «А вот то
будет, что и нас не будет»...
Пушкин проявлял всегда большое чутье в отношении произведений народного творчества.
Продолжение: «Он между нами жил...» >>>
|
|
1. Источник: Гессен И. А. "Все волновало нежный ум...". Пушкин среди
книг и друзей. – М.: Наука, 1965. – 510 с.
На страницах настоящей книги автор рассказывает о друзьях Пушкина в обычном смысле этого слова и о друзьях-книгах. Это своего рода жизнеописание поэта, небольшие
биографические этюды, написанные ясным языком, дающие представление о жизни и творчестве поэта.
Основываясь на строго документальных фактах жизни и творческого пути Пушкина, автор рассказывает, как читал поэт ту или иную стоявшую на полках его библиотеки книгу,
какие отметки делал на полях, как отразилось это в его произведениях.
Читая этюды А. И. Гессена, мы как бы переносимся в обстановку далекой пушкинской поры. ( вернуться)
2. Нравственность в природе вещей (франц.). ( вернуться)
3. Она была девушка, она была влюблена (франц.). ( вернуться)
4. О деревня! (лат.). ( вернуться)
|
| |
| |
|
| |
|
|
|
