| Главная |
| |
|
Портрет А. С. Пушкина
работы О. А. Кипренского. 1827 г. ГТГ |
| |
|
Рисунок А. С. Пушкина
"Русалка"
на полях чернового текста. 1829 |
| |
|
Рисунок А. С. Пушкина
Титульный лист
поэмы "Кавказский пленник" |
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
«ВСЁ ВОЛНОВАЛО
НЕЖНЫЙ УМ...»
Гессен И. А.[ 1] |
| |
Содержание
|
|
|
|
|
| |
|
| |
Пушкин умирал...
Рядом с кабинетом, в гостиной, собрались его близкие друзья — поэты и писатели. С ними он трогательно и взволнованно простился. У постели умиравшего безотлучно
находились врачи, и среди них – В. И. Даль, писатель и врач, с которым Пушкин сблизился во время поездки на места пугачевского восстания.
– Мне приятно видеть вас, – сказал ему Пушкин, – не только как врача, но и как близкого мне человека по общему нашему литературному ремеслу...
Состояние его ухудшалось. Он попросил привести детей. Благословил их, попрощался с ними.
– Кто еще приходил навестить меня? – не раз спрашивал он среди тяжких страданий.
– Кого хотелось бы вам видеть? – спросил его доктор Спасский.
– Мне было бы приятно видеть всех, но у меня нет сил говорить...
***
Поэт лежал в кабинете, на диване, окруженный книгами своей библиотеки.
Он окинул их угасавшим взглядом. Для него каждая стоявшая на полках книга была живым организмом, жившим своей особой жизнью. Томик Байрона с короткой дружеской
надписью: «Байрона Пушкину дарит почитатель обоих А. Мицкевич» — рождал в душе воспоминания тех лет, когда он от английского поэта «с ума сходил», а вместе
с польским поэтом мечтал о «временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».
И томик Байрона на английском языке, полученный в декабре 1825 года от Анны Керн, напоминал о «чудном мгновеньи», пережитом поэтом в дни михайловской ссылки...
Друзья и книги были неизменными спутниками его короткой бурном жизни. Выходя из дома, он всегда брал с собою какую-нибудь книгу. Заходил в книжные лавки, к Смирдину
или Сленину, встречал друзей и, беседуя с ними, иногда проводил там часы.
Тема дружбы пронизывала многие произведения Пушкина. Друзьям посвятил он ряд стихотворений. И в своем творчестве часто обращался к ним:
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать, –
писал он в «Элегии» за шесть лет до смерти.
В другой своей ранней «Элегии» Пушкин называл дружбу «отрадной звездой», способной довести страдальца до «пристани надежной».
Друзья и книги... Обернувшись к книгам, Пушкин тихо промолвил:
– Прощайте, друзья!..
***
На полях своих книг поэт нередко делал отметки и записи –
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей...
«В часы ночного вдохновенья... Все волновало нежный ум...», – писал сам о себе Пушкин в «Разговоре книгопродавца с поэтом».
Стихотворение это явилось предисловием, своего рода эпиграфом к выпущенной Пушкиным в 1825 году первой главе «Евгения Онегина». Опасаясь, что в пору изжившей себя
романтической эстетики его реалистический роман в стихах не будет понят современниками, двадцатишестилетний поэт говорит о том, что волновало его «нежный» ум в первый,
романтический, период творчества:
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова
И звонкой рифмой замыкались.
...........................
Самолюбивые мечты,
Утехи юности безумной!
И я, средь бури жизни шумной,
Искал вниманья, красоты.
Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви;
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои...
И как бы отказываясь от «лиры вдохновенной», Пушкин заявляет:
Но полно! в жертву им свободы
Мечтатель уж не принесет;
Пускай их юноша поет,
Любезный баловень природы.
На смену «нежному» уму приходит «гордый» ум поэта:
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?..
***
«Habent sua fata libelli» – «Книги имеют свою судьбу» – говорили древние римляне. Судьба книг пушкинской библиотеки исключительна: кочуя на протяжении десятилетий с
места на место, переходя из рук в руки, они волею друзей поэта снова встретились, и сегодня любовно хранятся в доме, носящем имя Пушкина.
Оказавшись среди них, мы невольно вспоминаем строфу, в которой Пушкин описывает, как, придя в кабинет Онегина, –
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Трудно отрешиться от мысли, что поэт говорил здесь о книгах не своей собственной, а онегинской библиотеки. И мы с большим волнением берем в руки книги, которые держал
в своих руках, разрезал, перелистывал Пушкин.
В них ярко отразились душа и мысли поэта. Здесь он продолжает жить среди своих книг. И рядом, кажется, незримо присутствуют друзья – все те, с кем, как со своими
книгами, Пушкин никогда не расставался. Они продолжают жить в дружеских надписях на книгах, в письмах, случайно оставшихся между страницами.
«Пушкину от издателя», – читаем мы надпись, сделанную рукою А. А. Дельвига на альманахе «Северные цветы» за 1827 год.
«Другу Александру от Кюхельбекера», – написал лицейский товарищ на своей вышедшей в 1825 году драматической шутке «Шекспировы духи».
Соредактор Дельвига по «Литературной газете» О. М. Сомов подарил Пушкину свою изданную в 1831 году книгу «Голос украинца при вести о взятии Варшавы» с шутливой
надписью: «Ясневельможному пану Гетманичу найяснийшаго Аполлона Александру Сергиевичу Пушкину от найнижшого пидножка парнасського Порфирия Байського».
В надписи на присланной из Праги книге Ганка жалуется на «угнетенное» состояние чешского языка: «Александру Сергеевичу Пушкину. В книжице сей много сказано о смутном и
угнетенном состоянии ческаго языка, чтоб где инде сказать невозможно бы было. Усерднейше подносит Вячеслав Ганка».
Дружеские надписи на книгах весьма разнообразны. И все они исполнены глубокого уважения и преклонения перед пушкинским гением. Пишут и близкие и «минутные» друзья.
В некоторых книгах библиотеки остались лежать и несколько заложенных Пушкиным писем: в произведениях Дидро, изданных в 1831 году, – письмо Пушкину А. М.
Дондукова-Корсакова; в «Мемуарах» Сен-Симона – отрывок письма Пушкина Ê. М. Хитрово; в третьем томе произведений Шатобриана – письмо А. Н. Вульф сестре поэта, Ольге
Сергеевне; в книге Бентама, на английском языке, – извещение в траурной рамке о кончине, 3 февраля 1833 года, Н. И. Гнедича и приглашение на вынос его тела.
Так волнующие события жизни и дружеские надписи вплетались в страницы пушкинских книг. Книги эти были свидетелями его творческих вдохновений. И «доколь в подлунном
мире жив будет хоть один пиит», они будут перед грядущими поколениями безмолвно «свой длинный свиток развивать» – свиток воспоминаний о жизни, творчестве и друзьях
великого Пушкина... |
| |
|
| |
Открывая большим ключом массивную стальную дверь комнаты сейфа, девушка тихо сказала:
– Это – святая святых. Здесь сердце Пушкинского дома...
Мы вошли. И первый, кого увидели, был – Пушкин, в бронзовом изваянии, в окружении своих книг.
Книги эти стояли при жизни поэта в кабинете его последней квартиры, на набережной Мойки, 12. Сегодня они хранятся в Институте русской литературы Академии наук СССР –
Пушкинском доме, а в квартире находятся лишь тщательно подобранные дублеты.
Строго и чинно стоят книги Пушкина в высоких, до потолка, шкафах, принадлежавших в прошлом С. А. Венгерову, редактору одного из собраний сочинений Пушкина. Светлого
дерева шкафы, большой письменный стол, старинные кресла у стола – вся эта торжественная обстановка хранилища производит большое впечатление.
Нас охватывает волнение, когда девушка раскрывает дверцы одного из шкафов, и мы оказываемся лицом к лицу с книгами, которые Пушкин держал в своих руках, которыми он
пользовался, создавая свои произведения – на них имеются сделанные его рукою пометки и записи.
Чувствуется, что и хранительница этих сокровищ О. С. Соловьева, не перестает и никогда не перестанет волноваться, прикасаясь к той или иной книге пушкинской библиотеки.
Она берет книги, раскрывает их одну за другой, рассказывает, как относился к ним Пушкин, как собирал их, как работал над ними. Ознакомиться с книгами пушкинской
библиотеки – значит ознакомиться с мыслями, настроениями и интересами великого поэта...
***
Книги Пушкин любил с детства. По словам его младшего брата Льва, он, еще будучи мальчиком, проводил бессонные ночи, тайком забираясь в кабинет отца, и без разбора
«пожирал» все книги, попадавшиеся ему под руку.
Отец Пушкина рассказывал, что Александр уже в самом младенчестве своем показал большое уважение к писателям. Ему не было еще шести лет, но «он уже понимал, что Николай
Михайлович Карамзин – не то, что другие».
«Одним вечером, – рассказывал отец, – Николай Михайлович был у меня, сидел долго, во все время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с
него глаз».
Обладая памятью необыкновенной, Пушкин уже на одиннадцатом году был хорошо знаком с французской литературой. Девяти лет он читал жизнеописания Плутарха, «Илиаду» и
«Одиссею» Гомера. Своей начитанностью мальчик впоследствии поражал лицейских товарищей.
Эту большую любовь к книге Пушкин сохранил до конца своих дней. Находясь в изгнании, поэт часто обращался к друзьям с просьбой прислать ему ту или иную книгу. Почти с
каждой почтой получал он книжные посылки. Его библиотека в Михайловском была очень обширна и, как писал его биограф П. В. Анненков, «росла по часам».
Уезжая в путешествия, Пушкин всегда брал с собой книги. На юг он взял Шекспира, в Болдино – английских поэтов, в Арзрум – «Божественную комедию» Данте.
К книгам поэт относился очень бережно. Возвращаясь из длительной поездки в Оренбург, Пушкин писал жене: «Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в
сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке (старшей дочери. – А. Г.) капризничать и воевать с няней: прибью».
Пушкин всегда жил в окружении книг. Навестивший его 15 сентября 1827 года сосед по имению А. Н. Вульф рассказывал, что он застал Пушкина за рабочим столом, на котором,
наряду с «принадлежностями уборного столика поклонника моды», «дружно... лежали Montesquieu с „Bibliothèque de campagne“ и „Журналом Петра I“; видны были также Alfieri,
ежемесячники Карамзина и изъяснение слов, скрывшееся в полдюжине русских альманахов».
Посетив в 1833 году тещу в ее имении, Полотняном заводе, Пушкин пишет жене: «Я нашел в доме старую библиотеку, и Наталья Ивановна позволила мне выбрать нужные книги. Я
отобрал их десятка три, которые к нам и прибудут с вареньем и наливками».
В мае 1834 года Пушкин сообщает ей, что он вместе со своим приятелем, страстным библиофилом и автором остроумных эпиграмм С. А. Соболевским, приводил в порядок
библиотеку. «Книги из Парижа приехали, и моя библиотека растет и теснится», – добавляет он.
Осенью 1835 года, находясь в Михайловском, Пушкин просит жену: «Кстати, пришли мне, если можно, „Essays de М. Montaigne“ – 4 синих книги на длинных моих полках. Отыщи...».
И одновременно пишет, что вечером «ездит в Тригорское и роется в старых книгах да грызет орехи».
***
Наталья Николаевна после смерти мужа сразу уехала в деревню. Дети были малы, держать книги было негде, и библиотеку Пушкина отправили на хранение в кладовую Гостиного
двора, а затем перевезли в подвал Конногвардейского полка, которым командовал второй муж H. Н. Пушкиной, П. П. Ланской. Библиотеку перевозили из имения в имение, одно
время она находилась в Коломне, и в конце концов попала в сельцо Ивановское Бронницкого уезда, под Москвой, – к внуку Пушкина.
Литератор К. А. Тимофеев, встретив в 1859 году в Михайловском Петра, кучера Пушкина, спросил:
– Случалось ли тебе видеть Александра Сергеевича после его отъезда из Михайловского?
– Видел его еще раз потом, как мы книги к нему возили отсюда, – ответил тот.
– Много книг было?
– Много было. Помнится, мы на двенадцати подводах везли, двадцать четыре ящика было; тут и книги его, и бумаги были.
«Где-то теперь эта библиотека, – записал свои впечатления К. А. Тимофеев, – любопытно было бы взглянуть на нее: ведь выбор книг характеризует человека. Простой каталог
их был бы выразителен. Найдется ли досужий человек, который занялся бы этим легким, почти механическим делом? Если бы перелистать, хоть наудачу, несколько книг,
бывших в руках у Пушкина, может быть, внимательный взгляд и отыскал бы еще какую-нибудь интересную черту для истории его внутренней жизни.
Может быть, и у Пушкина, как у его героя, –
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей,
и по этим отметкам и „чертам его карандаша“ внимательный и опытный глаз мог бы уследить,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал наш Пушкин поражен,
В чем молча соглашался он,
где он невольно обнаруживал свою душу
То кратким, словом, то крестом,
То вопросительным крючком».
К. А. Тимофеев перефразировал здесь пушкинские строки из двадцать третьей строфы седьмой главы «Евгения Онегина»...
Такой человек «с внимательным и опытным глазом» нашелся и занялся изучением библиотеки Пушкина. Но это вовсе не был «досужий» человек, и дело это оказалось вовсе не
«легким, почти механическим».
Им занялся по поручению Академии наук крупнейший ученый, написавший десятки исследований о жизни и творчестве Пушкина, – Б. Л. Модзалевский.
«Перелистать и пересмотреть все три-четыре тысячи книг пушкинской библиотеки оказалось делом далеко не легким и относиться к нему механически было нельзя, – вспоминал
Модзалевский, – от книжной пыли серьезно разболелись глаза, и требовалось большое напряжение внимания, чтобы не пропустить чего-либо существенного; для исполнения
работы потребовалось очень много времени: „досужий“ человек выполнил бы эту задачу, конечно, скорее...».
Внук поэта, А. А. Пушкин, встретил Модзалевского в сельце Ивановском очень радушно, и ученому предоставлена была возможность спокойно и серьезно выполнить стоявшую
перед ним задачу. Библиотека оказалась, к сожалению, в весьма плачевном состоянии: многие книги были попорчены сыростью и мышами, многие были помяты или растрепаны. Их
пришлось реставрировать.
Одну за другой перелистывал Модзалевский страницы, к которым прикасался Пушкин, внимательным, любовным и опытным глазом изучал он каждую строку, каждую букву, каждый
штрих, начертанный рукою поэта, и дал подробнейшее, в несколько сот страниц, описание книг пушкинской библиотеки. Между страницами он нашел несколько автографов
Пушкина и закладок.
Не все, что должно было быть в библиотеке Пушкина, судя по его произведениям и переписке, сохранилось в ней. Многое при частых перевозках портилось и расхищалось.
Книги были уложены в тридцать пять ящиков и 1 октября 1900 года привезены в Петербург, а 21 апреля 1906 года, почти через семьдесят лет после смерти поэта, приобретены
Пушкинским домом Академии наук.
Отдельные принадлежавшие Пушкину книги были впоследствии обнаружены в государственных библиотеках и в собраниях частных лиц.
***
Что читал Пушкин, какие книги останавливали на себе его внимание, какие книги стояли на полках его кабинета?
Ответ на этот вопрос дает составленный Б. Л. Модзалевским каталог и подробное описание пушкинской библиотеки.
В двадцати двух разделах каталога значилось 3560 томов – 1522 названия, из которых 529 на русском языке и 993 на четырнадцати иностранных языках.
Из этого общего количества названий 663 охватывают изящную словесность: 241 – собрания сочинений в прозе и стихах; 91 – романы, повести, рассказы; 133 – поэтические
произведения; 92 – драматические произведения; 27 – народная словесность, собрания песен, сказок, пословиц, поговорок; 6 – теория словесности; 73 – история литературы.
Большое место занимают: историческая литература – 377 названий; география – 42; путешествия – 58; современные описания государств – 17; языкознание (учебники,
хрестоматии, словари) – 51; периодические издания и альманахи – 135; книги по естествознанию и медицине – 15; лечебники, месяцесловы, письмовники, песенники,
поваренные книги, руководства к играм, разные описания и т. д. – 107.
Остальные книги содержат сочинения из области философии, богословия, истории церкви, этнографии, статистики, юридических наук.
Пушкин свободно пользовался находившимися в его библиотеке книгами, изданными за границей. Он знал несколько иностранных языков – французский, английский, немецкий,
итальянский, испанский, латинский, греческий, языки славянских народов. Одни языки – в совершенстве, другие не переставал изучать на протяжении всей жизни. Имея в виду
переводить библейскую «Книгу Иова», он изучал древнееврейский язык.
По словам современников, Пушкин глубоко понимал и чувствовал особенности каждого языка. «Одушевленный разговор его, – писал Н. А. Полевой, – был красноречивой
импровизацией. Он страстно любил искусства и имел на них оригинальный взгляд. Тем особенно был занимателен и разговор его, что он обо всем судил умно, блестяще и
чрезвычайно оригинально».
Пушкин имел обыкновение читать с пером или карандашом в руке, и многие книги его библиотеки испещрены собственноручными пометками поэта. При этом он часто вносил в
особые тетради те или иные заинтересовавшие его выписки из книг.
Внимательно знакомясь с пушкинской библиотекой, мы убеждаемся, что книги на эти полки случайно не попадали. Поэт приобретал лишь то, что его особенно интересовало и
что ему необходимо было для его творчества.
Среди книг много старинных. Например, два тома великолепного издания произведений Данте Алигиери на французском языке, вышедшего в 1596 году.
Можно представить себе, с каким волнением Пушкин взял в руки эту прекрасно сохранившуюся переплетенную в красный сафьян книгу своего любимого поэта, как внимательно он
изучал нарисованный на первом томе графский герб бывшего владельца книги: щит, разделенный горизонтально пополам: на верхнем поле – лилия Бурбонов, на нижнем – дельфин.
Пушкин, конечно, обратил внимание и на имя переплетчика, поставившего свою марку на переплетенных им томах творений Данте. Сохраним и мы для потомства имя этого
талантливого художника шестнадцатого века: Антуан Шомон, проживал на улице де Фуань, святого Иакова, в доме № 18 – отеле Белой Королевы, в Париже.
В 1630 году была издана принадлежавшая Пушкину книга (на латинском языке), написанная неким Маркусом Боксгорном-Зуэриусом – «Respublica Moskoviae et urbes» — о
Московском государстве и его городах.
Сочинение Иеремии Тейлора, изданное в 1655 году на английском языке, кто-то подарил поэту с шутливой надписью: «А. С. Пушкину на спасение души».
В Лионе вышла в 1666 году находящаяся в библиотеке Пушкина книга некоего Франсуа Россе на французском языке – «О трагических историях наших дней». На книге значатся
имена ее бывших владельцев, и среди них имя какого-то католического епископа, чей герб и инициалы – H. A. Z. R. – изображены на титульном листе под епископской тиарой.
Книгой о Степане Разине, изданной в 1672 году в Париже на французском языке, пользовался Пушкин при создании «Истории Пугачевского бунта». Он цитирует ее и пишет:
«Книга сия весьма редка; я видел один экземпляр оной в библиотеке А. С. Норова, ныне принадлежащей князю Н. И. Трубецкому». Сохранилась записка Пушкина к Норову,
которую он написал, возвращая книгу. В 1856 году она была переиздана в Париже А. П. Голицыным.
В библиотеке Пушкина имеется несколько изданий сочинений Даниэля Дефо. Одно из них датировано 1722 годом.
В библиотеке есть редкие книги. Имеется, например, один из немногих уцелевших экземпляров первого издания, 1790 года, «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева – в
красном сафьяновом переплете с золотым тиснением и обрезом. На книге рукою Пушкина написано: «Экземпляр, бывший в тайной канцелярии. Заплачен двести рублей». В тексте
много отметок красным карандашом.
Особенно привлекают к себе внимание книги с дарственными надписями.
***
Приехав в 1827 году в Москву, Пушкин остановился в доме своего знакомого, некоего Л. Н. Обера. Уезжая, он передал ему ключ от своего сундука с книгами, просил сохранить
их до его возвращения и разрешил знакомиться с ними.
Обер воспользовался этим. Все находившиеся в сундуке и просмотренные им книги были на иностранных языках. Среди них оказались два тома сочинений аббата Шаппа Отероша
«Путешествие в Сибирь, совершенное по приказу короля в 1761 году, содержащее в себе: описание нравов, быта и состояния Российской державы; географическое и историческое
описание пути из Парижа в Тобольск; астрономические наблюдения. С приложением географических карт и планов, профильных разрезов почв и гравюр, изображающих нравы, быт,
одежду и природу Сибири», изданные в Амстердаме в 1769 году на французском языке.
Оба тома — в старинных переплетах из цельной кожи. На титуле первого тома надпись: «Н. Гончаров». Имеется запись, что книги эти были кем-то поднесены маршалу
наполеоновской армии Мортье в 1812 году в Москве, где и остались после бегства французов. Они попали впоследствии к Пушкину. Атлас, являвшийся приложением к этому
сочинению аббата Шаппа Отероша, также принадлежавший маршалу Мортье, случайно оказался у Обера. Он подарил его Пушкину, когда тот вернулся в Москву, а у него взял себе
на память книгу Г. П. Успенского «Опыт повествования о русских древностях».
Путешествие в Тобольск было предпринято Шаппом Отерошем, членом французской Академии наук, для наблюдения за прохождением Венеры мимо солнечного диска.
Пушкин, видимо, особо интересовался этим трудом, так как в восьми местах обоих томов остались лежать бумажные закладки...
Любопытно, что в библиотеке Пушкина совсем не оказалось его собственных сочинений. Видимо, друзья разобрали их себе на память. Сохранился лишь переплетенный цензурный
экземпляр третьей и четвертой частей собрания стихотворений Пушкина, изданных в 1832 и 1835 годах. На них имеются разрешительные надписи к печати. Пушкин внес в «Сказку
о рыбаке и рыбке» две поправки:
На странице 76-й было напечатано:
Пришел невод с золотой рыбкою.
Пушкин зачеркнул слово «золотой» и на полях заменил его словом «одною»:
Пришел невод с одною рыбкою.
На странице 81-й было напечатано:
Жемчуги окружили шею.
Пушкин написал против этого стиха на полях карандашом – «огрузили»:
Жемчуги огрузили шею.
Последнее прижизненное издание стихотворений Пушкина вышло за несколько дней до кончины поэта. Сегодня «Сказка о рыбаке и рыбке» печатается с этими внесенными поэтом
поправками.
Изучение описи книг пушкинской библиотеки, произведенной в 1837 году опекой над детьми и имуществом поэта, показало, что в библиотеке находилось еще 187 книг, не
сохранившихся до наших дней. Всего, следовательно, в библиотеке Пушкина, вместе с приобретенными Академией наук книгами в количестве 1522 названий, было 1709 названий.
***
Небольшой полутемный коридор отделяет хранилище личной библиотеки Пушкина от комнаты-сейфа, где находятся рукописи и рисунки поэта.
Снова открывается стальная дверь, и мы оказываемся в большой высокой комнате, перегороженной металлическими стеллажами. В нынешнем здании Пушкинского дома когда-то
была таможня, и в этой комнате хранились золото, платина, драгоценные камни. Сегодня здесь хранится бесценное национальное сокровище русского народа: рукописи Пушкина.
Сложный путь прошли они, прежде чем их собрали в Пушкинском доме. Кабинет Пушкина по приказанию Николая I опечатали через три четверти часа после смерти поэта.
Цензором произведений Пушкина был, как известно, сам Николай I, а шеф жандармов Бенкендорф часто писал на рукописях поэта своим размашистым почерком: «Позволено.
Бенкендорф». После смерти Пушкина распорядиться его рукописным наследием предоставлено было начальнику штаба корпуса жандармов Дубельту.
Сразу после похорон, 6 февраля 1837 года, Бенкендорф предложил Жуковскому, по повелению царя, рассмотреть вместе с начальником штаба корпуса жандармов Дубельтом все
находящиеся в кабинете поэта бумаги. При этом он дал такие указания: «Бумаги, могущие повредить памяти Пушкина, должны быть доставлены ко мне для моего прочтения. Мера
сия принимается отнюдь не в намерении вредить покойному в каком бы то ни было случае, но единственно по весьма справедливой необходимости, чтобы ничего не было скрыто
от наблюдения правительства, бдительность коего должна быть обращена на все возможные предметы. По прочтении этих бумаг, ежели таковые найдутся, они будут немедленно
преданы огню в вашем присутствии».
7 февраля 1837 года кабинет Пушкина был распечатан, и Жуковский приступил к разборке бумаг поэта.
Работа эта проводилась под наблюдением Дубельта, а явившиеся с ним жандармы ставили на каждой рукописи красным карандашом очередные порядковые номера. Эти жандармские
цифры и помогли выдающемуся пушкинисту М. А. Цявловскому довольно точно установить, какие рукописи Пушкина находились в день его смерти в кабинете.
Распыление пушкинских рукописей началось сразу после смерти поэта: чуть ли не каждый, кто соприкасался с ними, брал себе что-нибудь «на память».
Около 127 листов автографов Пушкина оставил у себя В. А. Жуковский, некоторое количество унес с собою помогавший ему при описи журналист и издатель А. А. Краевский.
Редактору сочинений Пушкина и его первому биографу П. В. Анненкову вдова поэта Наталья Николаевна передала за 5000 рублей право издания сочинений мужа. Она прислала
ему два сундука пушкинских рукописей и документов, но он вернул ей лишь тетради черновых рукописей, а около 400 листов автографов и восемь писем Пушкина оставил у себя.
Наследники Анненкова распродали и роздали доставшиеся им пушкинские рукописи. Часть их вошла позже в коллекцию редактора первого академического издания произведений
Пушкина академика Л. Н. Майкова, а часть рукописей сын Анненкова продал в 1899 году профессору И. А. Шляпкину, причем в расписке значилось, что он продал их «в полную и
безусловную собственность и в полное и безусловное владение... за триста рублей серебром».
Много автографов Пушкина вдова Майкова подарила тогдашнему президенту Академии наук великому князю К. К. Романову и его сыну князю Олегу. Среди них были автографы
стихотворений: «Муза», «Анчар», «Поэт и толпа», «Монастырь на Казбеке», «Брожу ли я вдоль улиц шумных», «Мадонна», «Для берегов отчизны дальной...», «Клеветникам
России», «Он между нами жил...», «Полководец», «К бюсту завоевателя» и другие.
Сам Жуковский подарил разным лицам тринадцать автографов Пушкина. Сын его также раздарил друзьям попавшие к нему после смерти отца пушкинские рукописи. Около 80
отдельных листов он отдал в 1883 году своему жившему в Париже другу А. Ф. Отто, большому поклоннику творчества Пушкина, вскоре после этого даже принявшему фамилию
Онегина. Рукописи эти вошли в так называемую «Пушкиниану А. Ф. Онегина», как значилось на каждой рукописи Онегинского собрания.
Им переданы были Отто отдельные черновики «Евгения Онегина», титульный лист «Бориса Годунова», черновики «Египетских ночей» и «Анджело», наброски к «Братьям
разбойникам», автографы стихотворений «Пора, мой друг пора!», «Гусар», «Д. В. Давыдову», «Воевода», отрывки из «Арапа Петра Великого» и кишиневского дневника, а также
подаренный Пушкиным А. О. Смирновой-Россет альбом с посвященным ей стихотворением «В тревоге пестрой и бесплодной», экземпляр «Руслана и Людмилы» издания 1820 года с
многочисленными правками Пушкина.
В этот «подарок» вошли также три записки В. И. Даля и других врачей о ходе болезни и вскрытии тела Пушкина; журнал, который вел Жуковский при разборе и описи
оставшихся после смерти Пушкина бумаг; письмо Жуковского к отцу поэта об обстоятельствах дуэли и смерти Пушкина; нарисованный Жуковским план последней квартиры Пушкина;
записка Жуковского Николаю I об издании посмертного собрания сочинений Пушкина с резолюцией царя: «Согласен, но с условием выпустить все, что неприлично из читанного
мною в „Борисе Годунове“, и строжайшего разбора еще неизвестных сочинений», и т. д.
В Онегинском собрании была и посмертная маска Пушкина — одна из десяти, выполненных скульптором С. И. Гальбергом. Онегин заказал в 1899 году семнадцать копий и
разослал в разные университеты.
В течение девяноста лет бесценные сокровища эти находились вдали от России. Они приобретены были Академией наук в 1909 году, но по условиям договора привезены в
Ленинград только в 1928 году, после смерти Онегина.
Некоторое количество рукописей Пушкина попало за границу.
В музее Мицкевича в Париже находится записка Пушкина к известной пианистке Шимановской. В Авиньоне хранится рукопись «Гусара». В Праге, в чешском музее, – автограф
стихотворения лицейской поры «К Делии», принадлежавший ранее академику Я. К. Гроту. У балетмейстера парижской Grand opéra С. М. Лифаря остались перешедшие к нему от
известного музыкального деятеля начала нашего века Дягилева одиннадцать писем Пушкина к жене и одно к ее матери.
Автографы Пушкина были обнаружены в Копенгагене, Стокгольме, Кракове, Варшаве, Нью-Йорке, Гарварде, Филадельфии, Марбурге, Берлине.
***
Так распылялось и с огромным трудом вновь собиралось на протяжении столетия драгоценное рукописное наследие гениального русского поэта. Еще в 1927 году в статье «Архив
А. С. Пушкина» Н. Ф. Бельчиков обратил внимание на необходимость «теперь же поставить вопрос об объединении разрозненных по частям ("собраниям") фондов писателей, о
воссоздании их в том виде, как они росли, жили, когда они были связаны с своим создателем и владельцем, т. е. тем или иным писателем минувшего столетия. В первую
очередь этот вопрос следует поставить и разрешить положительно в отношении фонда Пушкина».
Рукописи можно было найти у лицейских товарищей и многочисленных друзей поэта: у «милой Бакуниной», которой увлекался пятнадцатилетний Пушкин; в альбомах Ушаковых, А.
О. Смирновой-Россет и других, куда поэт вписывал посвященные им стихи; в бумагах «Зеленой лампы» и в архивах братьев Тургеневых и Раевских; у Вяземского в Остафьеве и
у Осиповых в Тригорском; в архивах III отделения и в делах Главного военно-судного управления.
В июле 1897 года в усадьбе принадлежавшего Анненковым имения при селе Чирькове, близ Симбирска, нашли в сарае среди заплесневелых и отчасти полусгнивших книг
шестнадцать нумерованных листов автографов Пушкина.
В особняке Горчаковых были обнаружены пушкинские рукописи и записи лицейских лет, а во дворце Юсуповых в Петрограде найдены замурованные в сейфе, вместе с бриллиантами,
двадцать семь писем Пушкина к Е. М. Хитрово.
В 1949 году при разборе рукописей, входивших в состав библиотеки Зимнего дворца, найдены были секретные записки императрицы Екатерины II, списанные Пушкиным в
библиотеке М. С. Воронцова. Это два переплетенных тома.
Разбросанными и разрозненными оказались и отдельные главы «Евгения Онегина».
В 1880 году, когда в Москве открывался памятник Пушкину, старший сын поэта Александр Александрович передал в Румянцевский муэей (теперь Государственная библиотека СССР
имени В. И. Ленина) хранившийся у него рукописный фонд отца. Он оставил у себя лишь дневник Пушкина, перешедший после его смерти к внуку поэта, который в 1919 году
также передал его в Румянцевский музей.
***
14 февраля 1937 года на заседании Пушкинской сессии Академии наук СССР М. А. Цявловский «сообщил о громадной работе по собиранию пушкинских рукописей, проделанной в
СССР за последние годы, и поставил вопрос о необходимости централизации, тщательной охраны этого „алмазного фонда“ и фотографировании всех рукописей». В 1948 году, по
распоряжению Совнаркома СССР и Президиума Академии наук СССР, все находившееся в музеях и хранилищах пушкинское рукописное наследие было сосредоточено в Институте
русской литературы (Пушкинском доме) Академии наук СССР в Ленинграде.
***
Не все автографы пушкинских произведений, однако, еще обнаружены. От времени до времени рукописный фонд Пушкинского дома продолжает пополняться ими.
Неизвестно, в частности, сохранилась ли и где находится так называемая Тетрадь Милорадовича, в которую Пушкин вписал по памяти свои получившие широкое распространение
вольнолюбивые стихотворения.
Сегодня в Пушкинском доме собрано 12 000 написанных рукою Пушкина листов: черновые и беловые рукописи произведений, копии текстов с поправками поэта, многочисленные
выписки из прочитанных книг, беглые заметки и записи, сотни писем, официальные и деловые документы, записи в альбомы, планы художественных произведений, материалы
лицейского периода. Здесь хранятся также, документы о службе Пушкина, о цензуре его произведений, о политическом надзоре, о материальном положении, наконец, о дуэли и
гибели.
Здесь же находится до 2000 рисунков Пушкина, разбросанных поэтом на 900 страницах его рукописей.
***
Встреча лицом к лицу с подлинными рукописями Пушкина производит очень большое впечатление.
«Руслан и Людмила», «Деревня», «Цыганы», «Евгений Онегин», «Полтава», «Медный всадник», «Моцарт и Сальери», «Осень», «Капитанская дочка»... Сколько раз мы снова и
снова перечитывали их в отдельных изданиях и собраниях сочинений Пушкина.
Многие из них знакомы нам еще со школьных лет, но одно дело прочитать их в книге, другое – увидеть вылившиеся из-под пера Пушкина строки, проследить по черновикам весь
творческий процесс. Мы как будто заново открываем для себя эти произведения...
Один большой и очень уважаемый советский писатель писал автору настоящей книги: «Я недавно был в Ленинграде, посетил Пушкинский дом. Его сотрудники показали мне
библиотеку и рукописи поэта... Многие из его пометок на книгах я увидел Своими глазами... Когда предо мною раскрылась первая страница рукописи „Евгения Онегина“, я
насилу сдержал слезы. И вообще все это мое свидание с пушкинским „святая святых“ горячо меня растрогало...».
***
Полки стеллажей, на которых лежат рукописи Пушкина, — невысокие. И на каждой из них – лишь одна папка с несколькими автографами: это предохраняет их от порчи. Особые
приборы поддерживают и контролируют температуру и влажность воздуха. Электрические рубильники во избежание пожара на ночь выключаются.
Мы знакомимся с драгоценными папками и альбомами. Вот альбом-тетрадь необычно большого формата в переплете с замыкающимся клапаном. Раскрываем его, видим разбросанные
на листе в разных направлениях пушкинские строки и невольно вспоминаем альбом Онегина:
В сафьяне, по краям окован,
Замкнут серебряным замком,
Он был исписан, изрисован
Рукой Онегина кругом.
Среди бессвязного маранья
Мелькали мысли, примечанья,
Портреты, буквы, имена,
И думы тайной письмена...
Перед нами черновик одного из самых ранних пушкинских стихотворений – «Воспоминания в Царском Селе», прочитанного 16-летним Пушкиным 8 января 1815 года на лицейском
экзамене. Судя по почерку, текст стихотворения переписан был лицейским товарищем поэта Ф. Ф. Матюшкиным, и Пушкин, прежде чем переписать стихотворение набело, внес в
него свыше двадцати пяти поправок.
Сначала поэт дал стихотворению название – «Воспоминание в Царском Селе», но потом исправил: «Воспоминания в Царском Селе».
В седьмой строке девятой строфы было раньше:
Восстал Наполеон – и вскоре лютой брани
Зарделась грозная заря.
Пушкин изменил ее:
Восстал вселенной бич – и вскоре лютой брани
Зарделась грозная заря.
И когда в архиве Г. Р. Державина было найдено это окончательно выправленное и набело переписанное Пушкиным стихотворение, в нем оказалась еще одна поправка – первая
строка начиналась в первом варианте:
Навис покров угрюмой ночи
На своде дремлющих небес...
В слове «ночи» была зачеркнута буква «ч» и сверху написана «щ»:
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес...
На лицейском экзамене, как известно, присутствовал Г. Р. Державин. Эта маленькая поправка приближала поэзию юного Пушкина к архаическому стилю творчества старого поэта...
Автограф «Медного всадника»... Мы читаем так хорошо знакомые нам рукою Пушкина написанные строки:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
И с удивлением видим, что четыре строки над ними перечеркнуты:
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Это Николай I, коронованный цензор, марал своей державною рукою «Медного всадника»...
***
Еще два автографа. Содержание их поражает: это набор каких-то бессвязных, лишенных всякого смысла строк. Мы с изумлением рассматриваем согнутый пополам лист:
написанную в знаменитую болдинскую осень 1830 года и тогда же зашифрованную главу «Евгения Онегина».
Лишь через восемьдесят лет, в 1910 году, редактору сочинений Пушкина П. О. Морозову удалось расшифровать ее текст...
Это были лишь начальные стихи первых четырнадцати строф и три отдельные строфы. Остальные зашифрованные Пушкиным строки, видимо, безнадежно утеряны...
***
Большой альбом в кожаном переплете с металлической застежкой. В металлической рамке на верхней крышке под стеклом — вид Италии.
Альбом Пушкин купил 18 марта 1832 года на Невском проспекте и принес А. О. Смирновой-Россет в день ее рождения. «Вы так хорошо рассказываете, – сказал он ей, – что
должны писать свои записки», и на первом листе появилось стихотворение Пушкина – своего рода эпиграф ко всему альбому:
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И, как дитя, была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
На листе с этим пушкинским стихотворением А. О. Смирнова-Россет написала по-французски: «Этот альбом дан был мне Пушкиным в 1832 году со стихами, которые он написал у
меня».
После пушкинских стихов идет стихотворная запись друга Пушкина П. А. Плетнева – «Другая предо мной дорога...», и затем ряд стихотворений и записей, посвященных А. О.
Смирновой-Россет, одной из замечательных современниц Пушкина, которая была в дружеских отношениях с В. А. Жуковским, Н.
В. Гоголем и другими выдающимися писателями и поэтами пушкинской поры.
***
Перед нами еще два автографа: одно из самых ранних стихотворений Пушкина и последнее письмо поэта.
«Казак» – лицейское стихотворение, написанное в 1815 году:
Раз, полунощной порою,
Сквозь туман и мрак,
Ехал тихо над рекою
Удалой казак.
Пушкин написал под стихотворением: «Любезному Ивану Ивановичу Пущину. От автора». И подписался: «А... Аннибал-Пушкин».
Стихотворение это в течение многих лет лежало в портфеле Пущина. Незадолго до восстания 14 декабря 1825 года, ожидая возможного ареста, Пущин, находясь в Москве,
передал этот портфель П. А. Вяземскому на сохранение. В нем находились бумаги, которыми Пущин особенно дорожил: текст Конституции Никиты Муравьева, документы и стихи
Пушкина и Рылеева.
Тридцать лет, в течение которых Пущин находился на каторге и в ссылке, друзья хранили этот драгоценный портфель, и Вяземский вернул его Пущину лишь в 1856 году, когда
тот вернулся, наконец, из Сибири.
В портфеле оказалось и другое стихотворение – «К Пущину», написанное и подаренное ему Пушкиным 4 мая 1815 года, в день именин.
Оба были юны, и Пушкин писал тогда своему другу:
Дай бог, чтоб я, с друзьями
Встречая сотый май,
Покрытый сединами,
Сказал тебе стихами:
Вот кубок; наливай!
Веселье! будь до гроба
Сопутник верный наш,
И пусть умрем мы оба
При стуке полных чаш!
«Покрытый сединами» вернулся Пущин из Сибири, но Пушкина уже не застал: о гибели своего друга он узнал, находясь в каторжной тюрьме Петровского завода, от вернувшегося
из Петербурга тюремного плац-адъютанта.
Еще одно послание посвятил своему другу Пушкин — «Мой первый друг, мой друг бесценный!» В декабре 1826 года, когда жены декабристов уезжали к мужьям в Сибирь, Пушкин
отправил его Пущину с А. Г. Муравьевой. Это был список, а самый автограф поэт оставил у себя. Его нашли при описи оставшихся после смерти поэта бумаг, и на нем
появилась поставленная жандармом большая красная цифра порядкового номера – 73...
Сегодня в Пушкинском доме встретились автограф Пушкина и отправленный им Пущину в 1826 году список этого стихотворения.
И последний автограф поэта – написанное им утром 27 января 1837 года, в день дуэли, письмо к молодой писательнице А. О. Ишимовой...
***
Мы с большим интересом следим за тем, как, заменяя одно слово другим, одну строку другой, Пушкин кропотливо работал над своими произведениями. Количество правок иногда
так велико, что невероятно трудно проследить за ходом мыслей поэта. И когда, закончив стихотворение, Пушкин уже переписывает его набело – не просто переписывает, а
снова творит: отдельные слова и рифмы все еще не удовлетворяют его, он зачеркивает их и заменяет другими. Беловой список превращается в черновик, и Пушкин вторично и в
третий раз переписывает его набело.
Нас поражает и внешний вид пушкинских рукописей. Стихотворения часто начаты и не закончены. В процессе творчества поэта отвлекали другие мысли, иногда заботы. И мы
неожиданно видим, между началом и концом стихотворения, сбоку, или на том же перевернутом листе – письмо к Бенкендорфу, записку к другу, какую-нибудь заметку для
памяти или столбцы цифровых подсчетов.
Но вот, в минуту творческой заминки, застопорилась строфа. Будто удивленный этой досадной остановкой, говорит Анненков, Пушкин оставляет ее и под стихами о Марии – на
рукописи «Полтавы» – пишет на том же листе:
Рифма – звучная подруга
Вдохновенного досуга,
Вдохновенного труда,
Ты умолкла, онемела,
Ах, ужель ты улетела,
Изменила навсегда?
Тогда, – говорит Пушкин:
Беру перо, сижу, насильно вырываю
У музы дремлющей несвязные слова.
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
Над рифмой, над моей прислужницею странной:
Стих вяло тянется, холодный и туманный.
Усталый, с лирою я прекращаю спор...
В такие минуты творческих пауз на рукописи появляется рисунок. И рисунки эти обычно отражают настроения, владевшие Пушкиным в те мгновения.
Часто они иллюстрируют создаваемое произведение. На плане поэмы «Цыганы» Пушкин рисует, например, два шатра, цыганку, кормящую грудью ребенка, фигурку с бубном. Как
архитектор, мысленно видящий уже готовым возводимое им здание, поэт зрительно представляет себе будущую поэму на фоне той самой обстановки, с которой когда-то
познакомился в цыганском таборе...
Мы читаем в рукописи первые строфы написанной 4 января 1826 года в Михайловском пятой главы «Евгения Онегина». Только что в Петербурге подавлено восстание декабристов.
Поэт все это время находится, конечно, под впечатлением событий, и на рукописи «Евгения Онегина» появляются двенадцать профилей. Не всех, кого нарисовал Пушкин, можно
опознать, но мы безошибочно узнаем среди них П. И. Пестеля, которого поэт считал «умным человеком во всем смысле этого слова», К. Ф. Рылеева, к которому накануне
восстания собирался выехать из Михайловского. На рукописи Пушкин изобразил виселицы и пять повешенных декабристов, а сверху написал: «И я бы мог, как...». И здесь же
нарисовал собственный автопортрет, портреты Мирабо, Вольтера и других.
Иногда среди текста появляется профиль пленившей поэта женщины, женская ножка, портрет друга, сатирический рисунок, пейзаж...
***
Из папок извлекается один черновик за другим, и каждый из них еще и еще раз свидетельствует об огромном труде поэта.
Часто Пушкин намечает будущее стихотворение отрывочными прозаическими записями. Например, письмо Татьяны к Онегину: «У меня нет никого... Я не знаю вас уже... Я знаю,
что вы презираете... я долго хотела молчать, и думала, и думала, что все увижу. Я ничего не хочу – хочу вас видеть, – у меня нет никого, придите... Вы должны быть и то,
и то, если нет, меня бог обманул. Зачем я вас увидела, но теперь уже поздно... Я не перечитываю письма, и письмо не имеет подписи, отгадайте, кто...».
Эти первоначально наспех набросанные заметки воплотились в волнующие строки письма Татьяны:
Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
.........................
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали 6 никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз,
В деревне нашей видеть вас..
............................
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала 6 вас,
Не знала 6 горького мученья.
..................................
Кончаю! страшно перечесть...
Стыдом и страхом замираю...
***
Анализируя творчество Пушкина, В. Я. Брюсов писал: «Следя за работой Пушкина, видишь, как он создает стройное целое из первоначального хаоса мыслей и образов, как
постепенно он совершенствует стих и взамен слов, уже ярких и метких, умеет находить еще более прекрасные. Для русского поэта не может быть лучшей школы, как вникать в
поправки Пушкина, стараясь разгадать, почему он отказался от такого-то сочетания звуков, почему он один эпитет предпочел другому, почему изменил или откинул то или
иное выражение».
Брюсов отмечал: «Мы как бы присутствуем в лаборатории гения, которым при нас совершает чудо превращения неясного контура в совершенную художественную картину, темного
намека – в глубокую, блистающую мысль».
Занятие поэзией становится легкомысленным, «когда талант чуждается труда»... «Постоянный труд, без коего нет истинно великого, является необходимым условием
художественного творчества», – писал Пушкин.
Рукописи Пушкина показывают, как нелегко удовлетворялся он всем, что создавало его волшебное перо и какого огромного труда стоило ему совершенство формы написанных им
произведений.
В этом отношении характерны все его произведения, и особенно показательны черновики «Вольности» и беловой, тщательно переписанный им экземпляр, который он направил
Е. И. Голицыной вместе с посвященным ей стихотворением – «Простой воспитанник природы...».
Выступая как-то по вопросу о партийности литературы и проблеме художественного мастерства, А. В. Луначарский высказал меткое суждение о рукописях Пушкина и Льва
Толстого: «Рукописи Пушкина – это пример огромнейшей добросовестности, трудолюбия и самокритики... Толстой переделывал свои произведения по многу раз. Он замучивал
этим всех своих близких, и это было настоящее искание формы».
«Мало у нас писателей, которые бы учились, большая часть только разучивается», – писал в свое время Пушкин, давая всем урок подлинной взыскательности художника...
***
Несколько часов среди книг личной библиотеки Пушкина и его рукописей... Мы точно перенеслись в прошлый век, в пушкинскую эпоху, встретились с живым Пушкиным, ощутили
биение его сердца.
Этажом выше, в больших залах Литературного музея Пушкинского дома, отражено творчество тех, кто, по выражению Н. В. Гоголя, «зажигал свои свечи от творческого огня
Пушкина».
Но мы слишком взволнованы, долго еще находимся под впечатлением встречи с книгами и рукописями Пушкина, покидаем хранилище и выходим на набережную Невы. Вокруг –
нетронутый временем и хорошо сохранившийся до наших дней уголок «Петра творенья» – старого Петербурга: ростральные колонны, петровская кунсткамера, старая Академия
наук, здание двенадцати коллегий – нынешний университет. Видны мрачные бастионы Петропавловской крепости и ангел с крестом над собором, под сводами которого спит
вечным сном великий Петр, чей образ Пушкин ярко запечатлел в своих произведениях...
По другую сторону Невы раскинулась громада Зимнего дворца, блестит адмиралтейская игла. Вдали, на площади Петровой, вздымает копыта «гордый конь» –
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне
— воспетый Пушкиным Медный всадник.
Нева неспокойна. Береговой гранит, сковывающий ее «державное теченье», ведет нас к Зимней канавке: здесь Германн встретился с Лизой. Мы проходим под аркою и
направляемся в последнюю квартиру Пушкина, на набережную Мойки, 12.
В осенние дни 1836 года, когда
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом,
Пушкин часто возвращался к себе домой по этим набережным и тихим улицам старого Петербурга... |
| |
|
| |
Пушкин был частым посетителем книжной лавки Смирдина на Невском проспекте, против Казанского собора...
Это была не обычная книжная лавка, и Смирдин был не обычный книгопродавец. Александр Филиппович Смирдин – значительная и интереснейшая фигура в литературном мире
пушкинского времени. Страстный любитель книги, он был одновременно и культурным издателем. Его лавка являлась своеобразным литературным клубом, где «сочинители» почти
ежедневно сходились для литературных бесед. С многими из них Смирдин находился в дружеских отношениях.
В пушкинское время книжные лавки вообще были в Петербурге своего рода профессионально-литературными клубами. Но «литературный салон» Смирдина занимал среди них особое
место.
После переезда на Невский проспект Смирдин устроил торжественный обед, «новоселье». Стремясь объединить всех писателей, независимо от их взглядов и направлений, – это
было его мечтой, – он пригласил на свое новоселье весь цвет тогдашней литературы: Пушкина, Гоголя, Жуковского, Одоевского, Вяземского, Крылова, Языкова – и
одновременно реакционнейших литераторов той поры: Булгарина, Греча и Сенковского.
|
Сборник «Новоселье», кн. первая.
Титульный лист |
Смирдин объединил их и на страницах выпущенного им по этому поводу двухтомного сборника «Новоселье». Недовольство такой всеядностью Смирдина нашло отражение в известной
эпиграмме, которую приписывали Пушкину:
Коль ты к Смирдину войдешь,
Ничего там не найдешь,
Ничего ты там не купишь,
Лишь Сенковского толкнешь,
Иль в Булгарина наступишь.
С Пушкиным у Смирдина сложились особые отношения. Смирдин был основным издателем произведений Пушкина. Он чуть ли не первым стал выплачивать писателям и поэтам гонорар
за их литературные труды. До того поэты, большею частью состоятельные люди из аристократических кругов, считали неприличным получать деньги за свое поэтическое
творчество.
Смирдину Пушкин предоставил впоследствии монопольное право издания его сочинений. Смирдин никогда не стремился снизить Пушкину авторский гонорар: он платил ему по
червонцу за строку.
Пушкин не только передал Смирдину право издания созданных им произведений, но принимал постоянное и деятельное участие в издававшемся им журнале «Библиотека для
чтения».
Известный собиратель редких книг, недавно скончавшийся Н. П. Смирнов-Сокольский приводит в своей последней книге о прижизненных изданиях Пушкина любопытный подсчет
полученного гениальным поэтом авторского гонорара. За семнадцать лет своей литературной деятельности, начиная с 1820 года, Пушкин получил всего 230 180 рублей
авторского гонорара и 25 000 рублей «государева жалованья», итого 255 180 рублей, что составляет округленно 15 000 рублей в год или 1250 рублей в месяц ассигнациями.
В переводе на золото это равнялось 358 рублям в месяц.
Половину всего заработанного Пушкиным литературного гонорара – 122 800 рублей – ему выплатил за эти годы Смирдин.
Развив широкую издательскую деятельность, издав ряд собраний произведений русских писателей, Смирдин, на редкость бескорыстный человек, не всегда руководствовавшийся
материальными соображениями, разорился и умер в бедности...
***
Быть может, Смирдина видел пред собою мысленно Пушкин, когда писал в 1824 году свое стихотворение «Разговор книгопродавца с поэтом».
Книгопродавец четко и ясно определил их взаимоотношения:
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Пушкин в письме к Вяземскому от 8 марта 1824 года и сам решительно подчеркнул свое желание и право жить только за счет литературного труда: «...я не принадлежу к
нашим писателям 18-го века: я пишу для себя, а печатаю для денег...».
Смирдин с большим размахом пошел навстречу этому необычному в пушкинское время желанию и праву писателя и поэта жить за счет своего литературного труда. Достаточно
сказать, что, получив через Вяземского право на первое издание «Бахчисарайского фонтана», Смирдин уплатил за это Пушкину в 1824 году неслыханную по тем временам сумму
— 3000 рублей за тираж в 1200 экземпляров, по 5 рублей за строку.
Вяземский «вогнал цену сочинениям Пушкина в „байроновскую“», как он писал об этом А. Тургеневу, и Пушкин был доволен. Находясь в то время в михайловской ссылке, поэт,
со своей стороны, стремился оградить интересы книгопродавца: в письме к брату Льву он выражал недовольство по поводу того, что тот дает всем желающим переписывать
«Бахчисарайский фонтан». «Остается узнать, — писал он брату в начале февраля 1824 года, — раскупится ли хоть один экземпляр печатный теми, у которых есть полные
рукописи...».
***
По возвращении Пушкина из михайловской ссылки в Петербург, в конце 1827 года, Смирдин приобрел право выпустить вторым изданием три поэмы Пушкина: «Бахчисарайский
фонтан», «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник».
Давая разрешение на новое издание книги, Пушкин писал Смирдину:
«Милостивый государь мой
Александр Филиппович,
По желанию Вашему позволяю Вам напечатать вторично поэму мою „Бахчисарайский фонтан“ числом тысячу экземпляров.
Ваш покорный слуга Александр Пушкин.
25 октябрь. 1827 г. С.-Петербург».
Как и за первое издание, Смирдин заплатил Пушкину за «Бахчисарайский фонтан» 3000 рублей, а за «Руслана и Людмилу» и «Кавказского пленника» – 7000 рублей, всего 10
000 рублей.
Получив деньги, Пушкин дал для своих друзей обед в ресторане Доминика. Вошедший лейб-гусар граф Завадовский с некоторым сарказмом заметил:
– Однако, Александр Сергеевич, видно туго набит у вас бумажник.
– Да ведь я богаче вас, – ответил Пушкин. – Вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревни, а у меня доход постоянный – с тридцати шести букв русского
алфавита...
«Деревенькой на Парнасе» называл еще Пушкин постоянный источник своих поэтических доходов.
***
Своеобразным литературным клубом была в начале XIX века и книжная лавка Ивана Сленина. Ее также часто посещал Пушкин, о чем рассказывает книгопродавец той поры И. Т.
Лисенков: «К Ивану Васильевичу Сленину по Невскому проспекту заходили мимоходом во время прогулок литераторы, так как в его магазине принимались подписки на получение
газеты „Русский инвалид“, и он был комиссионером редакции... Поэт барон Дельвиг, издатель „Литературной газеты“, бывший у него часто на чае, приводил с собою всех
своих литературных тружеников на перепутье по Невскому, к Сленину, где и отличались один перед другим разными остротами и сарказмами на все им знакомое. Сленина,
который понимал французский их разговор и любил шутки, это весьма интересовало. Поэты Воейков, Розен, Пушкин и прежние литераторы и журналисты тянулись побеседовать
вкупе с Слениным о прежнем и новом житье-бытье русской литературы. Торговля была Ивана Васильевича умеренная и спокойная, и он мало заботился о ней».
В течение тридцати лет Лисенков имел книжную лавку в Петербурге на Садовой, в доме Пажеского корпуса. Он приводит любопытные подробности о посещении его лавки Пушкиным,
причем пишет о себе в третьем лице:
«Пушкин посещения делал к Лисенкову довольно часто, когда издавал журнал „Современник“; ему нужно было знать о новых книгах для помещения беглого разбора о них в его
журнале „Современник“; иногда ему приходила охота острить у Лисенкова в магазине над новыми сочинениями; взявши книгу в руки в прозе, быстро пробегал ее, читая гласно
одно лишь предисловие и по окончании приговаривал, что он имеет об ней полное понятие; стихотворные же книги он просматривал еще быстрее и забавнее, и Лисенков иногда
невольно хохотал, и сам Пушкин улыбался, читая одни кончики слова, рифмы и, закрывая книги, произносил: „а! бедные!“, а заглавия их выписывал дома, из газет своих. Но
как литераторы не все были достаточны, то Лисенков одолжал их без процентов на короткое время, но время это проходило иногда до конца их жизни; так за А. С. Пушкиным,
по смерти его, Лисенков получил в уплату по акту 5 тысяч рублей от попечителя семейства Пушкина, графа Строганова, по сборам за отпечатанные его сочинения...
В последний раз А. С. Пушкин посетил Лисенкова за три дня до своей смерти, где в магазине пробыл два часа с знакомым Лисенкову автором Б. М. Федоровым; целые два часа
не переставая вели они трактат о литературе...».
Помимо Смирдина, Сленина и Лисенкова, в Петербурге в ту пору пользовались известностью книгопродавцы и издатели: Глазуновы, Заикин, Ширяев, Овсянников.
Книжные лавки размещались, по преимуществу, на Невском и Литейном проспектах и на Большой Морской.
В 1825 году в Петербурге было 22 типографии, в Москве – 10, а всего в России – 61. Каждая из них выпускала в год лишь по нескольку новых книг. Это дает представление
о состоянии издательского и книготоргового дела в России в первой четверти прошлого столетия.
Помимо русских книжных лавок, было в Петербурге несколько иностранных. Ими владели: Беллизар, Ашер, Диксон, Греф, Гаугер. Пушкин бывал и у них частым гостем.
Академик Я. К. Грот рассказывал, как летом 1832 года, только что окончив лицей, он случайно встретился с Пушкиным в английском книжном магазине Диксона: «Увидя Пушкина,
– писал он, – я забыл свою собственную цель и весь превратился во внимание: он требовал книг, относящихся к биографии Шекспира, и, говоря по-русски, расспрашивал о них
книгопродавца».
***
Приезжая в Москву, Пушкин также часто посещал книжные лавки. В Москве в то время было три государственных книжных лавки и тридцать частных. Из них четырнадцать
помещались на Никольской улице, сейчас улице 25 октября, и рядом, у Китайской стены. При лавке Базунова на Никольской улице была библиотека для чтения.
Шесть лавок торговали иностранными книгами, из них: Готье – на Большой Дмитровке, сейчас Пушкинской улице, Бува – в Столешниковом переулке, Урбен и Рисе – на Петровке.
Два брата Глазуновы, Иван и Матвей, торговали на Никольской.
К концу тридцатых годов книжные лавки перекочевали на Кузнецкий мост. Появилось пять новых французских книжных лавок, одна немецкая и много русских: Ширяева, еще двух
Глазуновых, двух Кольчугиных, двух Свешниковых, Салаева, Логинова, К. Полевого, Ферапонтова, Ступина, Наливкина и других.
Книжные лавки находились близко друг от друга, и их нетрудно было обойти в один день. Нередко Пушкин встречался в них с друзьями, такими же книголюбами, как и сам он.
Пушкин охотно посещал и книжные ларьки. Их было в Москве великое множество на нынешней площади Дзержинского. Люди старшего поколения хорошо помнят эти ларьки и книжный
«развал», где среди всякого книжного и журнального хлама можно было неожиданно отыскать и купить за гроши драгоценную книжную жемчужину или гравюру...
Внимательно следя за выходившей в свет литературой, Пушкин чуть ли не ежедневно посещал книжные лавки и тратил значительные суммы на покупку книг. В течение одного
месяца 1836 года, когда нужда особенно давила поэта, он истратил на книги: 16 июня – 58 руб.; 18 июня – 199 руб.; 20 июня – 5 руб.; и в тот же день в другом магазине –
68 руб.; 23 июня – 40 руб.; 25 июня – 19 руб.; 2 июля – 316 руб. 75 коп.; 7 июля – 16 руб.; 8 июля – 9 руб.; 17 июля – 27 руб. 75 коп. Всего 758 руб. 50 коп.
Это была по тем временам значительная сумма. И мы еще более ощутим ее, если познакомимся с сохранившимся листком из приходо-расходной книжки Пушкина, в которой поэт
ежедневно отмечал свои мелкие расходы. 8 марта 1836 года, выйдя из дому, Пушкин, например, израсходовал – на извозчика 40 коп. и на булку 6 коп., 18 марта – на
извозчика 15 коп. и на яблоко 5 коп., 30 марта – на извозчика 45 коп. и на свечи 25 коп. и т. д.
Всего в течение месяца – 39 рублей 30 копеек на мелкие личные расходы и 758 рублей 50 копеек на покупку книг!
Пушкин, между тем, всегда нуждался. В конце сентября 1835 года он писал жене из Михайловского:
«А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне
ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000».
Пушкин вынужден был нести огромные расходы еще потому, что Николай I навязал ему оскорбительное для его положения и возраста придворное звание камер-юнкера. Выезды
жены ко двору требовали расходов, которые были поэту непосильны. И потому он часто занимал деньги под векселя и расписки. После его смерти осталась большая сумма
неоплаченных долгов.
В связи с этим здесь интересно познакомиться с любопытным рассказом, приводимым А. Панаевой-Головачевой в своих известных воспоминаниях.
«Панаеву понадобилась какая-то старая книга, и мы зашли в магазин Смирдина. Хозяин пил чай в комнате за магазином, пригласил нас туда и, пока приказчики отыскивали
книгу, угощал чаем; разговор зашел о жене Пушкина, которую мы только что встретили при входе в магазин.
– Характерная-с, должно быть, дама-с, – сказал Смирдин. – Мне раз случилось говорить с ней... Я пришел к Александру Сергеевичу за рукописью и принес деньги-с; он
поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, потому что их супруга, кроме золота, не желала брать других денег в руки. Вот-с Александр Сергеевич мне и говорит,
когда я вошел-с в кабинет: „Рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас видеть“, и повел меня; постучались в дверь; она ответила: „входите“. Александр
Сергеевич отворил двери, а сам ушел; я же не смею переступить порога, потому что вижу-с даму, стоящую у трюмо, опершись одной коленой на табуретку, а горничная шнурует
ей атласный корсет.
– Входите, я тороплюсь одеваться, – сказала она. – Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесете мне сто
золотых, вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свои стихи. В шесть часов принесите деньги, тогда и получите рукопись... Прощайте...
Все это она-с проговорила скоро, не поворачивая головы ко мне, а смотрелась в зеркало и поправляла свои локоны, такие длинные на обеих щеках. Я поклонился, пошел в
кабинет к Александру Сергеевичу и застал его сидящим у письменного стола с карандашом в одной руке, которым он проводил черты по листу бумаги, а другой подпирал
голову-с, и они сказали-с мне:
– Что? с женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажить мою жену; ей понадобилось заказать новое бальное платье, где хочешь, подай
денег... Я с вами потом сочтусь.
– Что же, принесли деньги в шесть часов? – спросил Панаев.
– Как же было не принести такой даме? – ответил Смирдин».
Речь, видимо, шла здесь о стихотворении «Гусар» –
Скребницей чистил он коня,
А сам ворчал, сердясь не в меру:
«Занес же вражий дух меня
На распроклятую квартеру!..».
Стихотворение это написано было Пушкиным 12 апреля 1833 года, через два года после женитьбы. В нем было, к слову сказать, двадцать девять строф, по четыре строки в
каждой, всего сто шестнадцать строк...
***
В 1862 году заканчивался 25-летний срок авторского права детей Пушкина на сочинения отца. Вдова поэта, Наталья Николаевна, возбудила ходатайство о предоставлении ее
детям пожизненного права пользоваться доходами с издания произведений Пушкина.
Ходатайство это удовлетворено было лишь частично: право наследования было продлено детям Пушкина еще на двадцать пять лет.
50-летний срок со дня смерти Пушкина истек 29 января 1887 года, и произведения поэта уже можно было печатать, не выплачивая наследникам авторского гонорара за них.
К этому дню было подготовлено и выпущено в свет несколько полных дешевых собраний сочинений Пушкина; десятитомное собрание сочинений поэта стоило всего полтора рубля.
Газеты той поры передают, как набросились читатели на эти издания произведений любимого поэта.
«Такого дня не было никогда. Книжный магазин подвергся решительной осаде. Несмотря на то, что приняты были меры, усилен состав приказчиков, экземпляры запакованы были
заранее, толпа сказалась в этом случае как хорошими своими, так и дурными сторонами. Еще до открытия магазина стояла толпа, с минуты на минуту она увеличивалась.
Магазин был битком набит, была давка и смятение. Приказчики и артельщики сбились с ног; некоторые из публики влезли на столы, забирались за прилавки, сами хватали
сдачу. К 11 часам магазин представлял картину разрушения – в углах, за прилавками, были беспорядочно нагромождены груды разорванных, запачканных, истоптанных ногами
различных книг, которых не успели вовремя убрать с прилавка, разломана мебель и повержена на пол, конторка с кассой опрокинута, конторские книги измяты и растоптаны...
С помощью полиции магазин был закрыт, и публику стали пускать частями, в очередь. Покупатели входили уже с заранее сжатыми в кулаке деньгами. Их прямо совали в карманы
артельщикам, брали что нужно и уходили, пробираясь через толпу... В двенадцатом часу дня, все 600 экземпляров, приготовленные на этот день, были проданы...».
Необходимо сказать, что одно из лучших собраний произведений Пушкина вышло в те дни тиражом всего в 15 000 экземпляров.
Как незначительна эта цифра в сравнении с нынешними тиражами... Завершенное в 1962 году в Москве десятитомное издание сочинений Пушкина отпечатано тиражом почти в 300
000 экземпляров. Но и при этом огромном тираже не все желавшие могли на него подписаться.
Всего за годы Советской власти в нашей стране произведения Пушкина были изданы 2 054 раза общим тиражом в 96 203 000 экземпляров на 84 языках населяющих Советский
Союз народов.
Лишь в советское время Пушкин получил полное всенародное признание...
***
Еще находясь в лицее, в 1815 году, Пушкин написал стихотворение «Городок». Оно продиктовано было мечтою 16-летнего поэта о городке книг, которые мерещились ему в трех
простых комнатах воображаемого светлого дома. Этюдом «Городок» мы и открываем наши рассказы о книгах и друзьях Пушкина.
Продолжение: ЭТЮДЫ >>> |
|
1. Источник: Гессен И. А. "Все волновало нежный ум...". Пушкин среди
книг и друзей. – М.: Наука, 1965. – 510 с.
На страницах настоящей книги автор рассказывает о друзьях Пушкина в обычном смысле этого слова и о друзьях-книгах. Это своего рода жизнеописание поэта, небольшие
биографические этюды, написанные ясным языком, дающие представление о жизни и творчестве поэта.
Основываясь на строго документальных фактах жизни и творческого пути Пушкина, автор рассказывает, как читал поэт ту или иную стоявшую на полках его библиотеки книгу,
какие отметки делал на полях, как отразилось это в его произведениях.
Читая этюды А. И. Гессена, мы как бы переносимся в обстановку далекой пушкинской поры. ( вернуться)
|
| |
| |
|
| |
|
|
|
