ОСЕНЬ[1]

1. «Осень» – из сборника «Сумерки». Впервые публиковано: журнал «Современник», 1837, том V, с. 279—286, под заглавием «Осень» и с подписью Е. Баратынский. Включая это стихотворение в свой сборник «Сумерки», Баратынский несколько изменил его.
Смерть Пушкина застала Баратынского над созданием «Осени», и её заключительная строфа свидетельствует о том безнадежно-мрачном состоянии, которое овладело душой поэта в это время («Осень» окончена в январе 1837 года, а начата гораздо раньше). Тема стихотворения раскрывается в контрастном противопоставлении жизненных благ, даруемых осенней природой, порой обильной «жатвы» человеческого труда, и горечью разочарований человека и человечества, вступивших в «осень» своих собственных «дней».
Написано в конце 1836 г. – начале 1837 г. под впечатлением трагических для круга Баратынского, круга «Московского Наблюдателя», общественных событий этого времени – катастрофы Чаадаева и смерти Пушкина. Узнав о смерти Пушкина, редактор «Московского Наблюдателя» Андросов писал Краевскому в Петербург: «Что Вы с нами сделали? Россия Вам поверила Пушкина, единственное своё вдохновение, редкое и случайное, Вы и того не умели уберечь… Нет, у вас не место поэзии: у вас могут быть паровые повозки, книгопечатные станки, паровые канцелярии, толстые книжки библиотеки. Но дух не может витать у вас: у вас слишком мир господствует и вытесняет всё, что не его (письмо от 3 февраля 1837 г. Рукописное отделение Ленингр. Публ. Библиотеки. Архив Краевского, л. 293–294). Не менее трагично смерть Пушкина была воспринята и Баратынским. В его письме от 5 февраля 1837 г. к Вяземскому читаем: «Пишу вам под громовым впечатлением, произведённым во мне, и не во мне одном, ужасною вестью о погибели Пушкина. Как русский, как товарищ и семьянин, скорблю и негодую; мы лишились таланта первостепенного… который совершил бы непредвиденное… Не могу выразить, что я чувствую; знаю только, что я потрясён глубоко и со слезами, ропотом, недоумением, беспрестанно себя спрашиваю: зачем это так, а не иначе?.. («Старина и Новизна», кн. 3, стр. 341–342).
Это трагическое восприятие смерти Пушкина в известной мере непосредственно отражено в «Осени». Свидетельством тому служит другое письмо Баратынского к Вяземскому. Посылая «Осень» Вяземскому, Баратынский писал: «Препровождаю дань мою «Современнику». Известие о смерти Пушкина застало меня на последних строфах этого стихотворения… Многим в нём я теперь недоволен, но решаюсь быть к самому себе снисходительным, тем более, что небрежности, мною оставленные, кажется, угодны судьбе» («Старина и Новизна», кн. 5, стр. 54). Исходя из этого, следует думать, что строки

Пускай, приняв неправильный полёт
И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечёт и т. д.

подсказаны Баратынскому смертью Пушкина. Самый образ «утекающей звезды» несомненно заимствован Баратынским из стихотворения Кюхельбекера «На смерть Байрона», где он также символизирует гибель поэта:
.
… единая от звезд,
Отторгшись, мчится, льёт сиянье
Чрез поле неизмерных мест,
Чрез сумрачных небес молчанье –
И око, зря её полёт,
За ней боязненно течёт!
Упала дивная комета!

Таким образом, завершая как бы реализованную смертью Пушкина тему «Последнего Поэта» и выражая трагическое мироощущение самого Баратынского, «Осень» в то же время отражает состояние общего трагизма и крушения, охватившего весь круг Баратынского, круг «Московского Наблюдателя» в конце 1836 – начале 1837 г. Подтверждением тому служит отзыв об «Осени» С. П. Шевырева: «Поэт переводит пейзаж в мир внутренний и даёт ему обширное современное значение: за осенью природы рисует поэт осень человечества, нам современную, время разочарований, жатву мечтаний. Осень природы есть, так сказать, одно число, когда написана пьеса» («Московский Наблюдатель», 1837, ч. XII, стр. 319–324). (вернуться)

2. разнообразьем брашен... – бра́шна – пища, яства, кушанья. (вернуться)

3. Звезда небес в бездонность утечёт... – образ «утекающей» с небесного горизонта «звезды» – символ гибели великого поэта – восходит к поэтической традиции 20-х годов, в частности к откликам на смерть Байрона.
Так, говоря о тяжести этой утраты для литературы и человечества, А. А. Бестужев писал: «Теперь Можно воскликнуть словами Библии: «Куда сокрылся ты, лучезарный Люцифер!» Смерть сорвала с неба эту златую звезду, и какое-то отчаянное эхо его падения отозвалось в сердцах людей благомыслящих» (письмо Вяземскому от 17 июня 1824 г. – «Литературное наследство», № 60, 1956, стр. 219).
То же в стихотворении Кюхельбекера «На смерть Байрона»:

... единая от звезд,
Отторгшись, мчится, льет сиянье
Чрез поле неизмерных мест,
И око, зря ее полет,
За ней боязненно течет!
Упала дивная комета! (вернуться)

4. ‎Златыми класами... – клас – колос. (вернуться)
____________________________________________

О стихотворении Е. А. Баратынского «Осень»

Большое, в шестнадцать строф, стихотворение «Осень» вобрало в себя многие из мотивов предшествующего творчества поэта. Оно построено на соотнесении двух планов — реального и метафорического: «досужий селянин», «оратай», сбирающий осенью свой урожай, «плод годовых трудов», и поэт – «оратай жизненного поля», вступивший в «осень дней» с надеждой собрать «жатву дорогую» в «зернах дум». «За осенью природы, — писал С. П. Шевырев, – рисует поэт осень человечества, нам современную, время разочарований, жатву мечтаний».

Эта метафорическая двуплановость резко выделяет его на фоне предшественников и современников, в том числе – Пушкина. Выделяет, впрочем, не только философской символикой и смысловой емкостью, но и глубиной и беспредельностью переполняющих его скорбных раздумий.

Пушкинская «Осень», воссоздающая картины времен года во всей их реальности, неповторимости, пронизана ощущением неотвратимого обновления жизни, обновления души самого поэта, расцвета его сил. Совсем другую философско-поэтическую и метафорическую интерпретацию образов сеятеля и жатвы дал в стихотворении «Осень» Баратынский. Обращаясь к вступающему «в осень дней» «оратаю жизненного поля», Баратынский вопрошает:

Ты так же ли, как земледел, богат?
И ты, как он, с надеждой сеял;
И ты, как он, о дальнем дне наград
Сны позлащенные лелеял...

Увы, надежды поэта-сеятеля оказались обманутыми, тщетными: он – лишь «бесплодных дебрей созерцатель», в удел ему достался лишь «дар опыта, мертвящий душу хлад». Это был опыт не только личный, но и исторический. Душа поэта переполнена огромной невыразимой болью; в глубинах его сердца – с трудом сдерживаемый «вопль тоски великой». Но, может быть, «страшнее самого опыта, – пишет И. М. Семенко, – оказывается то, что его нельзя сообщить», – люди неконтактны, взаимно далеки и одиноки – подобно падающим в космических просторах звездам.

Особенно трагичен финал стихотворения, который писался под непосредственным впечатлением вести о гибели Пушкина, явившейся для Баратынского наглядным подтверждением горестной участи поэта в условиях николаевской России.

Тема жатвы, о которой мечтает Баратынский, его представление о взаимоотношениях между поэтом и читателями выражены наиболее полно в стихотворении «Рифма», не случайно завершающем собой сборник «Сумерки».