| Главная |
| |
|
Портрет Н. А. Некрасова
работы И. Н. Крамского, 1877 г. |
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
|
| |
НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ НЕКРАСОВ
(1821 – 1878)
ВСТРЕЧА С НЕКРАСОВЫМ
Панаев В. А.[ 1] |
| |
Ко времени моего экзамена для поступления в Институт путей сообщения относится также первая моя
встреча с Некрасовым[2]. К экзамену надо было представить какой-нибудь рисунок для соблюдения лишь одной формальности. В
искусстве рисования я не был силен и потому обратился к одному знакомому, некоему Даненбергу, которого я знал уже три года в то время, когда он был студентом в
Казани. Это был человек поистине с артистической натурой: он играл отлично на скрипке, на кларнете, на гитаре, пел и превосходно рисовал. <...>
В то время, к которому относится настоящий мой рассказ, Даненберг был в Петербурге и готовился держать экзамен в Академии художеств на права архитектора.
Когда мне понадобился рисунок к моему экзамену, я и отправился к Даненбергу. Перед этим, за недостатком времени, я не был у него несколько месяцев. Он жил на
Васильевском острове в четвертой линии, занимал одну комнату во втором этаже, окнами на улицу. Тотчас по моем приходе Даненберг взял большой лист рябой бумаги и начал
рисовать голову толстейшим, мягким карандашом. В комнате стояли ширмы, и я слышал, что за ширмами есть живое существо.
Менее чем в час рисунок подходил уже к концу, и я беспрерывно просил, чтобы Даненберг делал его похуже, дабы могло быть вероятие, что я сам исполнил рисунок; но,
несмотря на это, он вышел замечательно хорош, так что когда я подал его потом профессору рисования, то он расхохотался и сказал: "Этот рисунок сделан не вами, а
каким-нибудь "художником". Я, конечно, смолчал, но формальность представления рисунка была исполнена.
Во время рисования Даненберга вышел из-за ширмы человек в татарском засаленном халате, волоча ноги и хлопая туфлями, подошел медленно к окошку и, уткнув палец в
притолку окна, сказал: "Три часа, пора поесть".
Когда этот незнакомец скрылся опять за ширмами, я тихонько спросил Даненберга о том, что значило указание пальцем на притолку окна? Даненберг засмеялся и сказал:
"Это наши часы; на притолке отмечены чертами тени от переплета окна для солнечных часов".
Не окончив еще рисунка , Даненберг вышел в сени, и вслед затем принесены были щи; они оказались очень хороши, и мы с аппетитом поели их втроем. "Извините, – сказал
Даненберг, – у нас второго блюда нет".
Поевши щей, незнакомец сказал Даненбергу, что ему надо сходить со двора. Даненберг тотчас же ушел за ширму, и я заметил, что он вышел оттуда в туфлях. Затем вышел
незнакомец, уже одетый, и спросил Даненберга: "Что, сегодня свежо?" – "Да, свежо", – ответил Даненберг. "Так я надену плащик", – сказал незнакомец. "Пожалуйста",
– ответил Даненберг.
На все это я обратил внимание, и когда, по уходе незнакомца, мы остались вдвоем с Даненбергом, то на мои вопросы он рассказал мне, что несколько месяцев тому назад
он, случайно, познакомился с этим молодым человеком по фамилии Некрасов, находившимся в крайнем положении, и пригласил его к себе.
По поводу означенной моей встречи у Даненберга с Некрасовым, совершенно безызвестным тогда молодым человеком, я забегу вперед и расскажу другой эпизод, послуживший
сближению моему с Некрасовым и случившийся 7 1/2 лет спустя. Ни фамилии, ни наружности встреченного мною один раз у Даненберга незнакомца я, конечно, в памяти не
удержал, так что когда в 1840 году я стал встречать Некрасова у Ив. Ив. Панаева, еще до основания "Современника", то мне и в голову не приходило, что Некрасов есть
тот самый молодой человек, которого я видел у Даненберга только раз, потому что последний после того скоро покинул Петербург навсегда.
В конце 1847 года Некрасов жил уже вместе с Иваном Ивановичем Панаевым, и они начали в этом году издавать "Современник". Я жил тогда в трехстах верстах от Петербурга
на Николаевской железной дороге, находившейся еще в постройке. К зиме я приехал в Петербург и по приезде в тот же день отправился к Ивану Ивановичу, и в тот же вечер
собралась там компания ехать ужинать в ресторан Дюссо и затем кататься на тройках.
Надо сказать, что до половины сороковых годов дамы из общества никогда, в Петербурге, не ездили в рестораны, но около этого времени был дан толчок из самых высших
сфер общества и посещение ресторанов вошло в моду. <...>
В собравшейся нашей компании приняли участие 4 дамы и 7 мужчин: жена Ивана Ивановича (ныне Головачева), жена поэта Огарева, жена профессора Кронеберга с сестрой
Ковалевской, Некрасов, живописец Воробьев с братом, я с двумя братьями и седьмого не помню. <...>
Когда названная компания поужинала, то все попросили Некрасова рассказать про свое житье-бытье по приезде его юношей из Ярославля в Петербург и о претерпенных им
бедствиях.
Рассказывая вкратце эту свою историю, Некрасов, между прочим, передал нам следующий эпизод:
– Когда, – говорил он, – я истратил все деньги и профессор, у которого я жил и готовился в университет, пригласил меня удалиться от
него[3], я попал в критическое положение и стал пописывать забавные стишки для гостинодворцев. Некоторое время я кое-как перебивался, но наконец
пришлось продать все скудное мое имущество, даже кровать, тюфяк и шинель, и остались у меня только две вещи: коврик и кожаная подушка. Жил я тогда на Васильевском
острове, в полуподвальной комнате, с окном на улицу. Писал я, лежа на полу; проходящие по тротуару часто останавливались перед окном и глядели на меня. Это меня
сердило, и я стал притворять внутренние ставни, так, однако, чтобы оставался свет для писания[4]. Однажды прошло уже три дня,
как я питался одним черным хлебом. Хозяйка объявила мне, что потерпит еще два дня, а затем выгонит вон. Лежу я на полу, в приятном расположении духа после приговора
хозяйки и пописываю. Вдруг появляется на пороге человек, большого роста, очень видный, в светло-сером плаще, и спросил меня: "Здесь ли живет господин N?" Я ответил ему
раздраженным тоном, что никакого N тут нет, отвернулся и продолжал писать. Вижу, однако, что господин в плаще не уходит. Подождав немного, я ему сказал:
– Что вам нужно? Небось любуетесь на мою обстановку.
– Признаюсь, – ответил он, – ваша обстановка озадачила меня; хотя я тоже не в завидном положении, но у меня есть в кармане двадцать рублей и довольно хорошая квартира;
не пожелаете ли поселиться у меня? Пожалуйте хоть сейчас, я живу очень близко отсюда.
– Мне нужно заплатить хозяйке пять рублей, – сказал я.
– Вот вам пять рублей, заплатите и идемте со мною.
Я тотчас же расстался с хозяйкой, взял под мышку коврик и подушку, и мы отправились вместе с господином в плаще. Фамилия этого человека была
Даненберг[5]; мы прожили с ним немалое время; выходили мы со двора поочередно, так как сапоги мои были негодны и у меня не было шинели, а у него был
плащ. (Этот плащ, довольно оригинальный, я видел на Даненберге еще в Казани.)
Тогда я вспомнил нашу встречу с Некрасовым у Даненберга, вспомнили мы с ним и оригинальные солнечные часы, и вкусные щи, и после того много, много Некрасов рассказал
еще доброго о Даненберге.
В тот же вечер, после ужина, по просьбе компании я прочел наизусть стихи Некрасова, от которых я был в восторге и которые не были напечатаны; их я списал У Ивана
Ивановича Панаева, Это стихотворение называлось "Родина" и появилось в печати лишь через девять лет под заглавием: "Старые хоромы", с посвящением их, в первом издании
1856 года, мне. Почему последующие издатели выкинули это посвящение[6], этого я не знаю. Упомянутый вечер и был первым моим
настоящим знакомством с Некрасовым, и с этого же вечера, после декламации мною его стихов, и установились у нас дружеские отношения, не прекращавшиеся до последнего
дня его жизни.
|
|
1. Панаев В. А. – Валериан Александрович Панаев (1822–1899), двоюродный брат И. И. Панаева –
инженер путей сообщения.
Печатается с сокращениями по журналу "Русская старина", 1893, No 9, стр. 497–502.
Публикуемая глава является частью обширных "Воспоминаний" В. А. Панаева, которые печатались в "Русской старине" (1893–1906). Помимо главы, включенной в настоящий
сборник, Некрасову посвящен раздел в XXIII главе, в которой автор вспоминает эпоху 40-х годов и, рассказывая о встречах с Некрасовым, стремится защитить его от
всевозможных грязных инсинуаций, раздававшихся после смерти поэта в его адрес. "То, что он писал, было у него прочувствовано, и искренность этого прочувствованного
слишком выразительно выливалась в его, зачастую вдохновенном, слове" (PC, 1901, No 9, стр. 499). "Некрасов, – по словам Панаева, – это громадный самородок, как и
Кольцов. Оба они самые характерные выразители абсолютно русской народной поэзии, совершенно самостоятельные и друг па друга не похожие. Некрасов писал много
стихотворений и не народного характера и достигал иногда такой силы и такой звучности, какой не достигал никто". Примером такого стихотворения Панаев называл "Родину"
(там же, стр. 499–500).
По всей вероятности, рассказы В. А. Панаева о строительстве Николаевской железной дороги, в котором он принимал участие, послужили одним из источников стихотворения
Некрасова "Железная дорога".
Панаев, придерживавшийся либеральных взглядов, по его собственному признанию, пытался склонить руководителей "Современника" поддержать либеральную политику только что
взошедшего на престол Александра II. "В это время, – вспоминал он, – я, можно сказать, прожужжал уши Некрасову и Ивану Ивановичу, взывая их открыто выставить свое
политическое, социальное и экономическое знамя, чтобы журнал явился энергичным помощником правительству, просветителем взглядов общества в означенных вопросах. <...>
Увещания мои остались тщетными. Редакторы выражали... сомнение в искренности правительства..." (там же, стр. 505).
На похоронах Некрасова В. А. Панаев произнес речь, в которой отмечалась благотворная роль Белинского в развитии таланта Некрасова и подчеркивалась высота нравственных
идеалов поэта. В. А. Панаев "торжественно удостоверил, что Некрасов и как человек был на высоте своего поэтического дарования" (СПб. вед., 1877, No 360).
( вернуться)
2. В. А. Панаев сдавал экзамены в Петербургский институт путей сообщения в
апреле – начале мая 1840 г. ( вернуться)
3. Некрасов жил у преподавателя Петербургской духовной семинарии Д. И. Успенского на Охте с
конца 1838 г. ( вернуться)
4. Рассказ Некрасова об этой поре жизни воспроизвел Н. Успенский: "Жил я тогда на Васильевском
острову, в самом нижнем этаже, так что окна моей комнаты приходились как раз я уровень с панелью, по которой бродил народ, постоянно заглядывая в мою конуру,
лишенную всякой мебели. По целым дням я лежал в старой своей шинели на полу. Толпы любопытных не отходили от моих окон. Выведенный из терпения непрошеными зрителями,
я наконец вышел на улицу и затворил ставни; но тут случилась следующая история: проходивший по панели хозяин дома увидал закрытые ставни и пришел в неописанную
ярость. Он позвал дворника и принялся ругать его на чем свет стоит, как он смел допустить такой беспорядок. Дворник объяснил, что "жилец Некрасов затворил ставни от
народу".
– Этак подумают, что здесь отдается квартира, – сказал хозяин и приказал тотчас же отворить ставни" ("Воспоминания о Н. А. Некрасове", "Иллюстрированная газета",
1878, No 6, 5 февраля). ( вернуться)
5. Н. В. Успенский передавал этот же эпизод знакомства Некрасова с Даненбергом в другой версии,
с ссылкой на рассказ Некрасова: "Как-то раз Некрасов, занявший для себя жалкую, убогую комнатку в подвальном этаже, увидал, что и эта, почти конура, дорога для него,
– и вот он решился приискать себе сожителя, сотоварища по комнате, почему на окне своей комнаты он и налепил лаконическую надпись: "Отдается квартира..."
Однажды, когда Некрасов был дома – ему тяжко нездоровилось – и он лежал на полу своей, почти лишенной мебели, комнаты, отворилась дверь, и в нее вошел высокий,
худой, бедно одетый господин и обратился с вопросом к Николаю Алексеевичу:
– Позвольте узнать: здесь сдается квартира?
– Здесь, – было ответом. – А какая цена? – Такая-то. – Хорошо, я согласен и нанимаю квартиру. – Когда же вы думаете переехать?
– Да я уже переехал... – засмеялся вошедший, бросая в угол небольшой узелок с платьем и сбрасывая шинель – составлявшие все его имущество. Вновь явившийся был
К. А. Даненберг, занимавшийся в Академии художеств" (Н. В. Успенский, Из прошлого, М. 1889, стр. 227–228). ( вернуться)
6. Начиная с издания "Стихотворения Н. Некрасова", СПб. 1861, и в последующих изданиях это
стихотворение перепечатывалось под названием "Родина" без посвящения В. А. Панаеву. Некрасов изменил заглавие "Родина" на "Старые хоромы" в изд. 1856 г. по цензурным
условиям. ( вернуться)
|
| |
| |
|
| |
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
| |
|
| |
| |
|
Портрет Н. А. Некрасова
работы К. Е. Маковского, 1865 г. |
| |
| |
|
|
