«Предисловие к Журналу Печорина». «Тамань». Комментарии В. А. Мануйлова к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

Автографа повести «Тамань» не сохранилось, но в собрании рукописей Лермонтова в РНБ имеется авторизованная копия «Тамани» с пометкой на 1-м листе П. А. Висковатова: «Писано рукою двоюродного брата Лермонтова Ак[има] Павл[овича] Шан-Гирея, коему Лерм[онтов] порою диктовал свои произв[едения]». Тетрадь № 3.

До нас дошло сообщение П. С. Жигмонта о том, что Лермонтов «набросал начерно «Тамань» из «Героя...» в Ставрополе, в квартире Семена Осиповича Жигмонта». Это могло быть только осенью 1837 года (об этом подробнее см.: Иофанов Д. М. М. Ю. Лермонтов: Новые материалы о жизни и творчестве. Киев. 1947. С. 37—38; Попов А. В. «Герой нашего времени»: Материалы к изучению романа М. Ю. Лермонтова // Литературно-методический сборник. Ставрополь, 1963. С. 30—31).

В воспоминаниях Д. В. Григоровича есть любопытное указание на то, что ему была известна черновая, ныне утерянная рукопись повести: «Возьмите повесть Лермонтова «Тамань»: в ней не найдешь слова, которое можно было бы выбросить или вставить; вся она от начала до конца звучит одним гармоническим аккордом; какой чудный язык, как легко, кажется, написано! Но загляните в первую рукопись: она вся перемарана, полна вставок, отметок на отдельных бумажках, наклеенных облатками в разных местах» (Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М.: Гослитиздат, 1961. С. 107). Впрочем, следует отметить, что воспоминания Д. В. Григоровича источник не очень авторитетный.

Однако о существовании черновой рукописи «Тамани» свидетельствует и Лев Толстой. На вопрос С. Н. Дурылина, какое произведение из русской прозы он считает наиболее совершенным в чисто художественном отношении, Толстой ответил: «„Тамань”. Это совершенство. Я видел снимок с рукописи: она вся до того исчерчена, что ничего нельзя разобрать. В повести нет ни одного лишнего слова, ничего, ни одной запятой нельзя ни прибавить, ни убавить» // Прометей. М., 1980. Т. 12. С. 216.

Впервые «Тамань» напечатана в журнале «Отечественные записки» (1840. Т. 8. № 2. Отд. 3. С. 144—154) с примечанием редакции:

«Еще отрывок из записок Печорина, главного лица в повести «Бэла», напечатанной в 3-й книжке «Отечественных записок» 1839 года». Затем повесть вошла в первое издание «Героя нашего времени» 1840 года и во все последующие издания.

В истории создания «Тамани» имеют значение не только личные впечатления Лермонтова, полученные им во второй половине 1837 года во время странствий по Кавказу, и в частности в Тамани, но и историко-литературные традиции и источники, до сих пор недостаточно проясненные. Так, в самых общих чертах указывалось, что в «Тамани» Лермонтов продолжил традиции Пушкина-прозаика. По-пушкински живо и стремительно развивается действие. Экспозиция заключена в двух строчках, которые сразу же вводят в содержание этой краткой повести: «Я там чуть-чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить». И сразу же развитие действия: «Я приехал на перекладной тележке поздно ночью» (с. 97). События развертываются в течение суток, молниеносно следуют одно за другим. Безусловно, Лермонтов опирался также и на традиции европейской романтической разбойничьей повести, но ставшие уже привычными романтические положения и образы он низвел в реальную южно-русскую жизнь, показал в повседневном и грубом быте. Однако от этого реалистическое повествование не утратило своей волнующей поэтичности.

Повесть Лермонтова «Тамань» поражает своим лаконизмом. Автор «не рассуждает, не дает пояснений, ничто не навязывает читателю: он только рисует, предполагая в читателе достаточно тонкого судью. Мы не знаем прошлого контрабандистов, мы не знаем точно положение дел их; по нескольким осторожно брошенным намекам мы должны сами дополнить картину, причем мы знаем не больше автора, но видим все то, что он видит. Нам предоставлена полная свобода отношения к изображаемым героям» (Фишер В. М. Поэтика Лермонтова // Венок Лермонтову. М., 1914. С. 234).

С. В. Шувалов отметил «некоторую недоговоренность и неясность в жизни контрабандистов и в их взаимных отношениях, оставляющую достаточно простора для работы нашего воображения...» (Шувалов С. В. Лермонтов: Жизнь и творчество. М.: ГИЗ, 1925. С. 134).

По справедливому замечанию Е. Н. Михайловой, «всю поэзию, красоту, лиризм, присущие его мастерству, Лермонтов обратил на передачу всесильного обаяния свободы, непокорства, бесстрашия, борьбы с людьми и стихией. Жизнь контрабандистов он слил воедино с жизнью моря и внес этим самым в нее черты мощной суровой поэзии» (Михайлова, с. 269; см. также: Евзерихина В. А. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова: Лекция в помощь студентам-заочникам. Новосибирск, 1959. С. 6; она же. Мастерство Лермонтова в «Герое нашего времени»: («Тамань») // М. Ю. Лермонтов: Материалы и сообщения VI Всесоюзной Лермонтовской конференции. Ставрополь, 1965. С. 35—44).

Как отметила Е. Н. Михайлова, в «Тамани» Лермонтов почти ничего не говорит о переживаниях и мыслях Печорина. «Внутренний мир его здесь еще для читателя закрыт. Но характер Печорина четко выступает из описываемых событий. По сравнению с «Бэлой» на первом плане здесь не печоринские «странности», — то есть непонятная противоречивость его натуры, а, наоборот, упругая, волевая собранность в моменты, когда надо и можно действовать. Этому способствует центральная ситуация, в которой он здесь выведен. Вместо истории психологических (любовных) отношений... здесь Печорин поставлен перед лицом непосредственной опасности, угрожающей жизни и требующей немедленного отпора. И здесь (сцена с девушкой в лодке) вдруг в грозном блеске раскрываются обычно свернутые, томящиеся бездействием силы печоринской натуры... Все от начала и до конца в этом цикле событий движется силой печоринской воли. Его зоркая наблюдательность, настойчивый, последовательный интерес к неизвестному, а пуще всего влечение к опасности и действию, напрягая его безотказно работающую, почти смертоносную волю, создали из заурядно-житейских обстоятельств остро захватывающие приключения... В «Тамани», как и в «Бэле», Печорин показан снова не в кругу людей одинакового с ним социального положения и культурного уровня, но в среде, глубоким рубежом отделенной от привилегированной господствующей верхушки» (Михайлова, с. 249—250).

«Тамань» — одно из самых совершенных созданий в истории русской классической прозы — еще при жизни Лермонтова была высоко оценена Белинским: «Повесть эта отличается каким-то особенным колоритом: несмотря на прозаическую действительность ее содержания, все в ней таинственно, лица — какие-то фантастические тени, мелькающие в вечернем сумраке, при свете зари или месяца. Особенно очаровательна девушка: это какая-то дикая, сверкающая красота...

Что касается до героя романа — он и тут является тем же таинственным лицом, как и в первых повестях. Вы видите человека с сильною волею, отважного, не бледнеющего никакой опасности, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы и деятельностию без всякой цели» (Белинский. Т. 4. С. 226—227).

В 1840 году «Тамань» «чертовски поразила» А. В. Кольцова (см. его письмо к В. Г. Белинскому: Кольцов А. В. Полн. собр. соч. СПб., 1909. С. 212).

И. С. Тургенев признавал, что «из Пушкина целиком выработался Лермонтов — та же сжатость, точность и простота...» «Какая прелесть «Тамань»! — восклицал он» (см.: Луканина А. Мое знакомство с И. С. Тургеневым // Сев. вестник. 1887. № 2. С. 54).

Л. Н. Толстой в списке книг, оказавших на него влияние, отметил «Героя нашего времени», который произвел на него «очень большое впечатление». В 1909 году на вопрос С. Н. Дурылина, какое из произведений русской поэзии он считает совершеннейшим, Л. Н. Толстой, не колеблясь, назвал «Тамань» (см.: Апостолов Н. Н. Лев Толстой и его спутники. М., 1928. С. 15).

А. П. Чехов считал «Тамань» образцом русской прозы: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова, — говорил Чехов. — Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах — по предложениям, по частям предложения... Так бы и учился писать» (см.: Щукин С. Из воспоминаний об А. П. Чехове // Рус. мысль. 1911. Кн. 10. С. 46).

Говоря о «Тамани», А. П. Чехов отказывался понять, «как мог Лермонтов, будучи почти мальчиком, сделать это», и мечтал «написать такую вещь... тогда бы и умереть можно!» (О Чехове. Воспоминания и статьи. М., 1910. С. 17).

В 1888 году в письме к Я. П. Полонскому А. П. Чехов писал: «Может быть, я не прав, но лермонтовская «Тамань» и пушкинская «Капитанская дочка»... прямо доказывают тесное родство сочного русского стиха с изящною прозой» (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30-ти т. Письма. Т. 2. М.: Наука, 1975. С. 177).

Д. В. Григорович в 1888 году писал Чехову: «...образец повести, по-моему, «Тамань», — пусть все литераторы соберутся, и ни один не найдет слова, которое можно было бы прибавить или убавить, там все как цельный музыкальный аккорд» (Слово. Сб. 2: К 10-летию смерти Чехова. М., 1914. С. 202).

«Сколько надо было, — писал Иннокентий Анненский, — иметь ума и сколько настоящей силы, чтобы так глубоко, как Лермонтов, чувствуя чары лунно-синих волн и черной паутины снастей на светлой полосе горизонта, оставить их жить, светиться, играть, как они хотят и могут, не заслоняя их собою, не оскорбляя их красоты... Или в последней сцене, покинув на берегу слепого мальчика, так и покинуть его тихо и безутешно плачущим и не обмолвиться напоследок ни словом о родстве своем...» (Анненский И. Юмор Лермонтова // Анненский И. Книги отражений. М.: Наука, 1978. С. 139 (Лит. памятники).

Совершенно неожиданную оценку «Тамани» дал В. В. Набоков, который назвал ее «самым неудачным из всех рассказов». «...школьные учителя в России всегда склонны были видеть в ней образец русской прозы. Этого нелепого мнения, высказанного (по утверждению мемуариста) Чеховым, можно придерживаться в том только случае, если понятиями общественной морали или добродетели подменять суть литературного творчества...» (Новый мир. 1988. № 4. С. 195). Заметим, что отзыв Чехова подтверждается И. Буниным, который воспринимал «Тамань» «как один из самых прекрасных перлов нашей литературы» (Лит. наследство. Т. 84. Кн. 2. С. 276).

«Тамань» оказала несомненное влияние на рассказ Николая Николаевича Толстого, старшего брата Льва Николаевича, «Пластун». Его герой попадает на Черноморское побережье Кавказа в среду контрабандистов, но входит в нее не как враг, а как друг. Молодая девушка Оксана любит контрабандиста Бесшабашного, очень напоминающего лермонтовского Янко. Он «всегда приезжает в бурю или темную ночь... он в темную ночь раза два или три отправляется в море и всякий раз привозит груз товара; он тогда весел, — говорит Оксана, — смеется и шутит, и я весела при нем, а когда он отчалит и плывет к кораблю, на котором чуть виден мелькающий огонек, я сижу у открытого окна и не слышу, как ветер шумит, как дождь льется; не слышу, как бьется мое сердце». Своих героев Н. Толстой оставляет в такой же безвестности, как и Лермонтов: «...не знаю, удалось ли ему наколотить мошну, купить дом, пожениться, и где теперь он и Оксана. Бог знает!» (Красная новь. 1926. Кн. 5 и 7). В 1857 году Н. П. Огарев написал стихотворение «У моря» («Дождь и холод! А ты все сидишь на скале...»), являющееся поэтическим откликом на лермонтовскую «Тамань» (Огарев Н. П. Избр. произведения. Т. 1. М.: Гослитиздат, 1956. С. 303—304).

В 1890 году был напечатан рассказ А. П. Чехова «Воры», одна из самых его поэтических вещей. В этом рассказе, как уже не раз отмечалось в работах о Чехове, и общее содержание, и обстановка, и некоторые характеры, и даже отдельные положения — все отмечено влиянием Лермонтова (см.: Пиксанов Н. К. О классиках. М.: Моск. т-во писателей, 1933. С. 271—292).

Тамань – самый скверный городишка из всех приморских городов России. – Тамань — городок, название которого Лермонтов взял для заглавия повести, находится на крайней западной оконечности Кавказа, у восточной Таманской бухты Керченского пролива, отделяющего Кавказ от Крыма. На этом месте была древнегреческая колония Фанагория, а затем столица русского удельного княжества Тьмутаракань (X—XI вв.). Во времена Лермонтова из Тамани шел почтовый тракт (210 верст) на Екатеринодар (ныне Краснодар), оттуда на Ставрополь, центр Северного Кавказа. Тамань входила в черту военной черноморской береговой линии: близ Тамани находилась небольшая крепость Фанагория, построенная в 1792 году А. В. Суворовым, но к тридцатым годам XIX века утратившая всякое военное значение. Здесь находился военный госпиталь и провиантский магазин (склад).

В 1820 году через Тамань проезжал Пушкин, в то время там было «жителей не более двухсот» (Гераков Г. Путевые записки по многим Российским губерниям. 1820. Пг., 1828. С. 113), а в конце 1850-х годов около полутора тысяч да около полутораста домов, «большею частью земляных и сложенных из обломков старинных каменных зданий, отрываемых из-под земли; эти приземистые домики покрыты черепицей и землей... Общественных заведений, кроме убогой гостиницы и первоначального училища, никаких» (Попка И. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту. СПб., 1858. С. 62; ср.: Кавказский календарь на 1850 год. Тифлис, 1849. С. 78—79 и Соколов В. Тамань в прошлом и настоящем. Керчь, 1914).

Тихая жизнь этих мест несколько оживлялась, когда неподалеку на западной части черноморского побережья разгорались бои с шапсугами.

А. В. Попов обратил внимание на то, что Лермонтов посетил и описал Тамань после стихийного бедствия, обрушившегося на городок в 1834 году. Это бедствие и послужило главной причиной запустения Тамани. По словам кавказоведа М. Селезнева, чудовищной силы вихрь налетел в 1834 году «на песчаную лощину и, разворачивая ее постепенно, раскидал песок подобно вулканическому извержению, засыпав зеленую равнину, пахати, сады, дома жителей, развалины (турецкой крепости)» (Руководство к познанию Кавказа. Кн. 2. СПб., 1847. С. 265). Последствия урагана были очень тяжелыми.

Лермонтов посетил Тамань в сентябре 1837 года; здесь ему пришлось задержаться в ожидании корабля, на котором он должен был отправиться в Геленджик. О пребывании Лермонтова в Тамани в 1837 году см.: Семенов Л. П. Лермонтов на Кавказе. Пятигорск: Орджоникидз. краев. изд-во, 1939. С. 86—87; Попов А. В. Лермонтов на Кавказе. Ставрополь: Кн. изд-во, 1954. С. 98—101 он же. «Герой нашего времени»: Материалы к изучению романа М. Ю. Лермонтова // Литературно-методический сборник. Ставрополь, 1963. С. 30—41. ЛЭ; Лермонтовские места. С. 202—211.

В Тамани, как сообщал еще П. А. Висковатов, «поэт испытал странного рода столкновение с казачкою Царицыхой, принявшей его за тайного соглядатая, желавшего накрыть контрабандистов, с которыми она имела сношения. Эпизод этот послужил поэту темою для повести «Тамань». В 1879 году описываемая в этой повести хата еще была цела...» (Висковатов, с. 252).

«...В 1838 году, — рассказывает товарищ Лермонтова, М. И. Цейдлер, — ...Тамань была небольшим, невзрачным городишком, который состоял из одноэтажных домиков, крытых тростником; несколько улиц обнесены были плетневыми заборами и каменными оградами. Кое-где устроены были палисадники и виднелась зелень. На улицах тихо и никакой жизни.

Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка эта состояла из двух половин, в одной из коих я и поместился.

Я почти весь день проводил в Тамани на излюбленной завалинке; обедал, читал, пил чай над берегом моря в тени и прохладе. Однажды, возвращаясь домой, я издали заметил какие-то сидящие под окнами моими фигуры: одна из них была женщина с ребенком на руках; другая фигура стояла перед ней и что-то с жаром рассказывала. Подойдя ближе, я поражен был красотой моей неожиданной гостьи. Это была молодая татарка лет 19-ти с грудным татарчонком на руках... Вообще вся она была изящна; прекрасное лицо ее выражало затаенную грусть. Собеседник ее был мальчик в сермяге, босой, без шапки. Он, казалось, был слеп, судя по бельмам на глазах. Все лицо его выражало сметливость, лукавство и смелость. Несмотря на бельма, ходил он бойко по утесистому берегу. Из расспросов я узнал, что красавица эта — жена старого крымского татарина, серебряных дел мастера, который торгует оружием, и что она живет по соседству, в маленьком сарае, на одном со мной дворе; самого же его здесь нет, но что он часто приезжает. Покуда я расспрашивал слепого мальчика, соседка тихо запела свою заунывную песню... Слепой мальчик сделался моим переводчиком. Всякий раз, когда она приходила посидеть под окном, он, видимо, следил за ней. Муж красавицы, с которым я познакомился впоследствии, купив у него прекрасную шашку и кинжал, имел злое и лукавое лицо, говорил по-русски неохотно, на вопросы отвечал уклончиво; он скорее походил на контрабандиста, чем на серебряных дел мастера. По всей вероятности, доставка пороха, свинца и оружия береговым черкесам была его промыслом.

Сходство моего описания с поэтическим рассказом о Тамани в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова заставляет меня сделать оговорку: по всей вероятности, мне суждено было жить в том же домике, где жил и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится, что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь» (Цейдлер М. И. На Кавказе в 30-х годах // Воспоминания. С. 258).

В 1891 году появилось сообщение О. Арканникова о жившем тогда в Темрюке отставном офицере, который хорошо помнил девушку-контрабандистку, выведенную Лермонтовым в его повести; и дом над обрывом все еще существовал (Рус. архив. 1891. Т. 3. С. 575).

Поэт В. А. Шуф, выступавший в печати под псевдонимом Борей, сообщал, что какой-то есаул Ф., родом из Тамани, с которым он познакомился в Персии, рассказал ему о таманском звонаре Яшке, который умер в конце XIX века и действительно был полуслепой. «Он хорошо помнил Лермонтова, которому прислуживал во время пребывания поэта в Тамани, и любил о нем рассказывать. «Слепой мальчик» превратился в старого звонаря... Звонарь Яшка, рассказывая о Лермонтове, почему-то упорно молчал только о Миньоне поэта. Может быть, в детстве Яшка действительно помогал контрабандистам, и о многом вспоминать ему было неудобно». Итак, в «Тамани» Лермонтова, — заключил решительно В. А. Шуф, — «старуха, в доме которой он жил, была казачка Царицыха, слепой мальчик — Яшка, и лишь о главном лице повести, девушке, чуть было не утопившей поэта, мы ничего не знаем» (Нов. время. 1912. № 13079).

Предания о прототипах героев «Тамани» можно услышать и в современной станице. См.: Лихоносов В. И. Осень в Тамани. Тайна хаты Царицыхи. Краснодар, 1986.

Геленджик – укрепление юго-восточнее Анапы, на кавказском берегу Черного моря, заложенное русскими войсками в 1831 году. Ныне морской курорт.

...опоясал кинжал... – В смысле «опоясаться кинжалом», надеть пояс с пристегнутым к нему кинжалом — выражение чисто военное. У Марлинского («Вечер на Кавказских водах в 1824 году») читаем: «полковник... опоясал саблю».

В тот день немые возопиют... – Печорину пришли на память библейские тексты, вероятно, из книги пророка Исайи: «И в тот день глухие услышат слова книги, и глаза слепых прозрят из тьмы и мрака» (Исайя 29:18; ср. 35:5—6).

Янко не боится бури. – Высказывалось предположение, что прототипом Янко можно считать Якова Бараховича, портрет которого работы Г. Г. Гагарина сохранился. На портрете надпись художника: «Есаул Барахович, выходец из Турции, теперь служит в Азовском казачьем войске». О Бараховиче подробнее см.: Лермонтовские места. С. 208—209.

Черноморский урядник. – Урядник Черноморского казачьего войска — то же, что в армии унтер-офицер, в наше время соответствует чину сержанта.

Как по вольной волюшке... – Страстным стремлением к свободе эта песня контрабандистки предвосхищает песню Любы из «Медвежьей охоты» Некрасова («Отпусти меня, родная...»):

Не рыбацкий парус малый,
Корабли мне снятся.
Скучно! в этой жизни вялой
Дни так долго длятся...

Магнетическая власть. – У Мери тоже «магнетические глазки»; там же читаем: «...магнетическое влияние сильного организма». В наше время термин «магнетизм» было бы правильнее заменить понятием «гипнотизм», сила внушения. В 1820—1830-х годах как в Западной Европе, так и в России много писали и говорили о магнетизме. Был даже ряд магнетизеров-практиков, особенно целителей, действовавших именно своим пристальным взглядом. Подобное выражение есть в «Евгении Онегине»: «сила магнетизма» (гл. 8, строфа XXXVIII). Ср. у Лермонтова ироническое упоминание о магнетизме в «Тамбовской казначейше» (строфа XXXII). В неоконченном рассказе Лермонтова «Штосс» Лугин столбенеет под магнетическим влиянием серых глаз своего партнера (Т. 6. С. 364).

...порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. – Эти слова, вероятно, являются перифразом стихов В. Гюго из сборника «Les chants du crépuscule» (1835):

Et ce jeune énervé... qui n’admire à Paris
Que les femmes de race et les chevaux de prix.

(Этот издерганный юноша... который поклоняется в Париже только женщинам хорошего рода и призовым лошадям.) Слова Печорина явно ироничны, так как Гюго «издерганному поколению» противопоставляет героическую фигуру Канариса (в стихотворении «Канарис»).

Юная Франция (Jeune France) – так называли себя молодые французские поэты и писатели романтического направления, объединившиеся после революции 1830 года вокруг молодого В. Гюго (А. де Виньи, Эм. Дешамп, Шарль Нодье, Шендолле и др.). Участники этой группы носили блузы и отпускали длинные волосы. См. упоминание в романе «Княгиня Лиговская» (Т. 6. С. 160).

Правильный нос в России реже маленькой ножки. – Здесь намек на известное лирическое отступление в «Евгении Онегине» (гл. 1, строфа XXX и след.).

Гётева Миньона – Героиня романа И.-В. Гёте (1749—1832) «Ученические годы Вильгельма Мейстера» (1777—1796). Песня Миньоны «Kennst du das Land» в конце 1830-х годов была известна в России в нескольких переводах. В этом романе встречается фамилия Вернер, может быть, бессознательно использованная Лермонтовым.

Лермонтовской характеристике Миньоны предшествовала другая, которую дала мадам де Сталь в своей книге «О Германии»: «Странная смесь ребячества с глубиною, серьезности с воображением... Личность Миньоны таинственна, как сон. Нельзя представить без волнения ни одного движения этой девушки; ей присуща какая-то волшебная простота, под которою можно предположить бездну мыслей и чувств; как будто слышишь бушующую в глубине ее души грозу, но в то же время не можешь привести ни одного слова, ни одного обстоятельства в объяснение невыразимого беспокойства, внушаемого ею» (ч. 2, гл. 28).

Юная таманская контрабандистка, видимо, такого же непростого происхождения, как героиня «Ученических годов Вильгельма Мейстера»; своей Миньоне Гёте также придал «охоту к лазанью», «уменье взбираться на высочайшие вершины, бегать по самому краю лодки» (Гёте И.-В. Собр. соч. Т. 4. СПб., 1894. С. 377).

Образ лермонтовской девушки-контрабандистки иногда также сближался с образом Эсмеральды, героини романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» (1830—1831). Этот роман произвел на современников сильное впечатление и, конечно, был хорошо знаком Лермонтову. Есть предположение, что одна из акварелей Лермонтова в альбоме А. М. Верещагиной — это иллюстрация к роману Гюго. Об этом см.: Ковалевская Е. А. Акварели и рисунки Лермонтова из альбомов А. М. Верещагиной // М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л.: Наука, 1979. С. 24—79. Указание на связь образа лермонтовской героини с Эсмеральдой впервые сделано С. П. Шевыревым (Москвитянин. 1841. Ч. 1. № 2. С. 527). Сопоставляя творчество Лермонтова с произведениями его предшественников в русской и западноевропейской литературе, Шевырев стремился доказать несамостоятельность Лермонтова и не видел, что при внешнем совпадении мотивов, ситуаций и образов Лермонтов всегда ставил и решал другие художественные задачи. Все поведение героини «Тамани», ее речь, ее отношение к Печорину с романтическим образом Эсмеральды, по существу, имеют мало общего.

Анализ образа девушки-контрабандистки см.: Михайлова, с. 259—262.

Она... скрылась, как птичка... Она, как змея, скользнула между моими руками... – В стихотворении «К портрету» (1840), посвященном А. К. Воронцовой-Дашковой, Лермонтов писал:

Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь, ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка.

...моя ундина; она села против меня тихо и безмолвно... – Ундина — созданное воображением германо-скандинавских народов существо, соответствующее славяно-русской русалке. Образу этому дал в начале XIX века новую жизнь немецкий романтик Фуке де ла Мотт своею повестью «Ундина», которую В. А. Жуковский перевел в стихах на русский язык (вышла в свет в 1837 году). У героини этой повести, загадочного существа нечеловеческого происхождения, нет души, но она ее обретает, полюбив человека. Ее появление похоже на появление прекрасного призрака в отрывке «Штосс»: «...он почувствовал возле себя чье-то свежее ароматическое дыхание; и слабый шорох, и вздох невольный... склонясь над его плечом, сияла женская головка; ее уста умоляли, в ее глазах была тоска невыразимая...» (Т. 6. С. 365). Образ русалки-ундины часто встречается в творчестве Лермонтова; ср. «Русалка» (1836), «Мцыри» (1839), «Морская царевна» (1841).

...я мгновенно бросил ее в волны. – В наброске первоначального плана «Тамани» «Я в Тифлисе» (Т. 6. С. 383) происходит такая же борьба: «Он хотел меня сбросить, но я его предупредил и сбросил» (с моста в Куру).

Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну! – Те же жалобы звучат в «Княжне Мери», в словах Печорина: «Я был необходимое лицо пятого акта...» — и в записи о дуэли: «И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы!» Ср. замечание Максима Максимыча о Печорине: «Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи».

Честные контрабандисты – И. Л. Андроников полагает, что «эти простые люди, жившие над морским обрывом в Тамани, названы «честными контрабандистами» потому, что они тайно доставляли горцам оружие — честную контрабанду, ибо она помогала в борьбе за независимость и честь свободолюбивых народов Кавказа с царским самодержавием» (Андроников И. Л. Лермонтов: Новые разыскания. М.: Сов. писатель, 1948. С. 142; ср.: Андроников И. Л. Лермонтов. М.: Сов. писатель, 1952. С. 209).

С таким пониманием этих слов не соглашается Б. С. Виноградов. Он пишет: «Участникам кавказской войны было известно о том, что горцы снабжались оружием из Турции и Персии, вернее, через них. Знаменитый русский хирург Н. И. Пирогов, приехав на Кавказ в 1847 году, столкнулся с ужасными огнестрельными ранениями, произведенными оружием горцев.

Пирогов писал, что пушки горцев «большей частью турецкие или персидские» (Пирогов Н. И. Отчет о путешествии по Кавказу. М.: Медгиз, 1952, С. 62). Один из современников вспоминал: «...наше оружие было ужасно плохо. Это были гладкоствольные кремневые ружья, которыми стрелять далее чем на сто шагов бесполезно, между тем горцы были вооружены винтовками, бившими более чем вдвое дальше» (Бельгард В. А. Автобиографические воспоминания // Рус. старина. 1899. Кн. 2. С. 413). Русским войскам приходилось непосредственно сближаться с противником, чтобы в рукопашных схватках решать исход сражения. Но мог ли Лермонтов одобрительно относиться к вмешательству других держав в кавказскую войну? Мог ли он одобрять действия тех, кто помогал этому вмешательству? Нам думается — нет. Так почему же все-таки — «честные контрабандисты»?

Только в тридцатых годах XIX века было официально уничтожено на Кавказе рабство «как несвойственное по законам российскому подданному». Но и после этого работорговля продолжалась длительное время. В городе Кизляре и в кумыкском селении Эндери (Андреевском) существовали явные, а потом тайные «ясырь-базары». Купленных здесь рабов переправляли на кавказское побережье, «откуда ежегодно продавалось в Турцию до 4 тыс. пленников» (Смирнов Н. А. Политика России на Кавказе в XVI—XIX веках. М.: Соцэкгиз, 1958. С. 19—192). «Контрабандисты из «Тамани», по словам Янко, перевозили «богатые товары», а не оружие и не людей. Работорговлей, невольничеством они не занимались. Лермонтов поэтому и назвал их честными. Намек приобретал политический характер. Контрабандисты оказались честнее тех, кто торговал людьми, то есть не только работорговцев на Кавказе, но и крепостников в России» (Виноградов Б. С. О «Герое нашего времени» // М. Ю. Лермонтов: Материалы и сообщения VI Всесоюзной Лермонтовской конференции. Ставрополь, 1965. С. 33—34). Комментарий Б. С. Виноградова представляется более убедительным.

...едва сам не пошел ко дну... – После этих слов в рукописи было: «А право я ни в чем не виноват: любопытство вещь, свойственная всем путешествующим и записывающим людям». Впоследствии эти слова Лермонтов исключил, т. к. поведение Печорина обусловлено его характером, свойствами его личности, а не желанием получить интересный сюжет для своих записок. Да и понять эти слова скорее можно так, что имеется в виду не дневник, а путевые очерки, литературное произведение. Лермонтоведы, придерживающиеся мнения, что «Тамань» первоначально создавалось как самостоятельная повесть, видят в этих отброшенных строках подтверждение своей версии.

Дагестанский кинжал. – Самое лучшее кавказское холодное оружие издавна производилось в Дагестане; особенно славилось своими оружейниками селение Большие Казанищи.

...с подорожной по казенной надобности!.. – Для того чтобы получить на почтовой станции почтовых лошадей, прежде требовалось предъявление подорожной, официального документа, удостоверяющего личность и права едущего. Подорожные выдавались с обозначением: по казенной (служебной, государственной) или личной, частной надобности едет путник. Тут же указывалось, сколько лошадей соответственно своему чину и званию имеет право требовать предъявитель. При выдаче подорожных в канцеляриях петербургского и московского военных генерал-губернаторов взыскивалась за весь путь следуемая сумма дорожного сбора. Получавшие подорожные от прочих губернских учреждений и из уездных казначейств должны были предъявлять подорожные на первой шоссейной заставе и уплачивать причитающийся с них дорожный сбор за все расстояние, которое предстоит проехать. На почтовых станциях подорожные записывались в шнуровые книги.

Продолжение: «Княжна Мери» >>>