Жизнь и творчество Крылова после 1825 года. Десницкий А. В.

В XVIII веке Екатерина II вызывала Крылова к себе, разговаривала с ним и пыталась «купить его перо». Попытка ее кончилась неудачей. Теперь, после восстания и поражения декабристов, Николай I тоже вызывал Крылова к себе, вел с ним беседу. Мы опять не знаем: о чем конкретно. Но ясно, что опять царю сговориться с писателем не удалось. Крылов не только не стал писать в угодном самодержавию духе, но на три года вообще перестал печататься. Его повысили в чине, передавались пожелания, но ничто за эти годы не могло изменить его временного демонстративного отказа от деятельности.

Он старается избегать официальных встреч и посещений, Однако с поредевшим кругом друзей и близких знакомых Крылов общается по-прежнему. Тяжелым ударом для него была смерть брата в 1824 году. Во вторую четверть XIX века он вошел, потеряв всех своих родных. Но он по-прежнему в курсе всех событий политической и культурной жизни страны. Он не пропускает ни одной сколько-нибудь значительной литературной и театральной новинки. Сам неплохой музыкант-любитель, он посещает концерты выдающихся мастеров до самых своих последних дней.

Он с 1812 по 1841 год с почетом служил в Публичной библиотеке. Ему постоянно жаловались разные награды, к нему проявляли «внимание» члены царствующего дома и под разными предлогами его приглашали во дворец.

К литературному творчеству Крылов вернулся в 1829 году. Его взгляды, мировоззрение остались прежними. Но реакционность николаевской эпохи сказалась прежде всего на объеме его литературного творчества. Он пишет все меньше и меньше. Перейдя в начале века исключительно к созданию басен, он во второй четверти века постепенно перестает писать и их. Четыре раза в своей жизни он, приняв решение, менял жанровый строй своего творчества. Он начал свой литературный путь как драматург. Перешел к деятельности сатирика-журналиста, повторив в новом для себя виде литературы сказанное в пьесах. Постепенно он переключился на стихотворство и, наконец, подготовив позиции, стал баснописцем, повторяя многое и во всяком случае основное, что ему раньше хотелось высказать в ином виде творчества. Теперь он так же обдуманно оставлял и творчество баснописца, твердо приняв решение отстраниться от литературного творчества вообще.

В своих баснях этой поры он в основном повторяет свою старую тематику, подводит итоги, живет отголосками своей прошлой деятельности. Крылов повторяет тематику «Пестрых Овец» в басне «Лещи», пишет басни, направленные против всего тогдашнего строя в целом («Волки и Овцы», «Лев»). Несомненным повторением образов «Почты Духов» является басня «Кукушка и Орел». По просьбе Кукушки Орел приказывает считать ее Соловьем, но принужден сознаться, что сделать её действительным Соловьем он не в состоянии. Вспоминается танцовщик Фурбиний из «Почты Духов», которого царь приказал считать самым умным, смелым и красноречивым человеком в государстве. В последней басне Крылова «Вельможа» перед читателем проходят опять те же персонажи, что были у него в «Почте Духов». В них та же, что и прежде, критика правящей знати. Не мудрено, что эту басню долго не пропускала цензура. Постоянное у Крылова глубокое уважение к труду выражено в это время в басне «Собака и Лошадь». Он обращается к теме дружбы, показывая ее в «подлинном» свете («Два Мальчика»). Но любопытно отметить, что басен, поддающихся такому реакционному истолкованию, как «Безбожники», «Конь и Всадник», у него теперь нет — урок не прошел зря.

Крылов начал свой басенный путь в XIX веке произведениями радищевского характера и закончил его так же. Невольно дав возможность истолковывать свои некоторые басни в нежелательном для себя направлении, он, разобравшись в том, к чему привела его литературная неосторожность, избавляется от нее в конце своей басенной деятельности. И наша задача — освободить объяснение всего его басенного наследия от фальшивых перетолкований, объяснить его басни объективно, в том духе, в каком они были действительно написаны автором.

Впрочем, нельзя считать, что работа Крылова над баснями прекратилась совершенно в середине 30-х годов, когда он написал свою последнюю басню. Он продолжал работу над уже созданным, готовя к печати новые переиздания своих басен. Причем он не столько переделывал и улучшал текст, сколько был озабочен композицией своих сборников.

Прав А. П. Могилянский, обращая внимание на «задний ряд» басен[2]. Действительно драматург в прошлом, Крылов привык к сценическим эффектам «под занавес», подведение итога свойственно и самим басням, — поэтому он заканчивал «книги» и сборники особенно для него значительными произведениями. Но в своей журнальной сатире он привык сразу овладевать вниманием читателя особенно разительным началом. Конечно, он не мог не перенести этого своего навыка и в работу по расположению басен.

Изучение композиции и состава его басенных сборников дает во многих случаях очень убедительный материал к их осмыслению. Мы уже упоминали, что в начале 30-х годов Крылов готовил сокращенное издание своих басен. Для него он отобрал 93 басни. Процитировав их список, А. П. Могилянский правильно заметил: «Отсутствие в этом перечне таких басен, как «Сочинитель и Разбойник», «Конь и Всадник», «Василек», определяет его идейный смысл»[3]. Действительно, видя, какому перетолкованию подвергаются эти басни, Крылов исключил их; исключил он также басню «Водолазы» и басню «Рыбья пляска», конец которой цензура заставила его переделать в «благонамеренном» духе.

Однако добиться полного успеха в борьбе с искажением смысла его басен не удалось. То, о чем не удалось договориться, самодержавие, Николай I, члены царского дома и дворянство стали изображать как бы само собой разумеющимся и существующим на деле. Демонстрацией близости к писателю, наградами, поощрениями его литературной деятельности его ставили в положение «своего» писателя. Причем многоплановость басенного жанра предоставляла немалые возможности не считаться с тем, что на самом деле хотел сказать писатель.

Творчество Крылова XVIII века настолько антимонархично и имеет настолько антидворянский характер, что кажется совершенно бескомпромиссным, прямолинейным. Иное дело — басни. В них встречаются советы как царям, так и дворянам, а следовательно, налицо, казалось бы, «компромиссное» отношение к ним. Может даже показаться, что если в творчестве Крылова XVIII века — непримиримая вражда к тогда существовавшему строю, то в его баснях есть иногда и примирение с ним, а следовательно, Крылов-баснописец — писатель с начавшими изменяться взглядами, писатель с другим социальным лицом. Однако надо учесть вот что: А. Н. Радищев представлял себе две возможности победы революции в России. С одной стороны, он боролся за победу в свои дни. Ее возможность он видел в успехах революционных движений в других странах, о чем писал в оде «Вольность», помещенной в главе «Тверь» «Путешествия...». Но, с другой, он считал вероятным и иной, трагически далекий вариант. В «Путешествии из Петербурга в Москву» он предвидел неизбежную победу революции, но говорил и такие слова: «Я зрю чрез целое столетие». Поразительна точность радищевского предвидения, он не ошибся в сроках. Такого рода мысли приходили, конечно, на ум и Крылову, читавшему «Путешествие...». А в таком случае надо думать не только о коренном изменении существовавшего строя, но на дальнейшее время делать что-то и для немедленного улучшения дел. Отсюда естественны и понятны советы Крылова-баснописца царям и дворянам, даваемые им в интересах народа.

И опять-таки басни, служащие этой цели, возможно было перетолковывать как полный отказ Крылова от борьбы, как некую поэзию «золотой середины».

В течение сотни лет самодержавие, используя великую славу и популярность Крылова, перетолковывало его басни в выгодном для себя направлении, подбирая их соответственно своим замыслам, воздействуя на читателя иллюстрированием, подчеркивавшим желаемый смысл басни, статьями, комментированием, речами на юбилеях, школьным преподаванием и, конечно, тенденциозно излагаемой биографией. Басни Крылова удобно было считать забавными рассказами о животных, а самого баснописца — писателем для детей.

Наша задача — понять Крылова-баснописца таким, каким он был на самом деле. И в этом огромную помощь нам оказывает его творчество XVIII века, без которого иногда необъяснимы ни его басни, ни его жизнь в веке XIX. Его творчество XVIII века не пытались использовать в своих целях представители дворянской и либерально-буржуазной науки, зато для нас оно, интересное и само по себе, — замечательный комментарий к Крылову XIX века. Обращаясь к нему, мы видим, что у Крылова-баснописца мало что изменилось в его социальных взглядах. На протяжении всего своего басенного творчества он резко критиковал самодержавие. И подвел он итог своей литературной деятельности басней «Вельможа», написанной в духе его самой резкой сатиры XVIII века.

Крылов писал не для детей — это ясно из острополитического характера его творчества. Однако благодаря ясному, превосходному языку и высокохудожественной образности басни его хорошо воспринимаются и запоминаются детьми, обогащая их речь и поэтическое сознание. Само по себе это, конечно, превосходно.

Точно так же Крылов отнюдь не «поэт золотой середины», нельзя к этому свести все его басенное творчество. Из того, что мы о нем до сих пор писали, можно сделать как раз противоположный вывод — он, писатель радищевского образа мыслей, — представитель социально «крайних» мыслей.

Но что, собственно, подразумевается под выражением «поэт золотой середины»? В XVIII веке И. Ф. Богданович[4] дал ему довольно четкое определение. Он сочинил такой псевдонародный афоризм:

Жить мужичком-скать — нескладно,
А жить господином — накладно.
Так будь в середи
И на край не ходи.

Вот в духе этого изречения философом, призывавшим избегать социальных крайностей, социальной борьбы, и старались представить Крылова. Особенно легко поддавались такому истолкованию несколько его басен, таких как «Водолазы», «Тень и Человек», «Госпожа и Две служанки», «Подагра и Паук», «Фортуна и Нищий», «Фортуна в гостях», «Алкид», «Булыжник и Алмаз», «Ворона», написанные до 1826 года. В них явно звучит призыв автора к умеренности действий, к примирению с различной жизненной судьбой.

Однако даже эти басни не имеют того «охранительного» смысла, который им приписывали сторонники правительственного, дворянского лагеря. Рассуждая об «антикняжнинской» комедии Крылова «Сочинитель в прихожей», мы писали о двойном раскрытии аллегорического образа, менее успешном в пьесах Крылова, более удачном в баснях. В пьесе недостаточно конкретное описание явления — художественная слабость, а при обстоятельном и достаточно конкретном становится затруднительным второе его истолкование, ведь для него нужна своя, другая конкретность и обстоятельность. Иное дело в басне. Ее приурочение, данное лишь в нескольких намеках, обычно легко поддается не только двойному, но и тройному, и еще более разнообразному раскрытию. Читатель мог в этом убедиться, видя, что и в нашем изложении ссылки на одну и ту же басню повторяются в разных тематических разделах книги. Значит, следует решать, какое или какие из этих раскрытий более соответствуют замыслу автора. Обычно Крылов сам подводит читателя к верному решению. Но иногда он этого не делает или делает недостаточно ясно. В этих случаях вопрос следует решать на основании общего представления о его творчестве. Но ясно, что в этих случаях ложное истолкование особенно возможно.

Ограничиться сказанным недостаточно. К басням «золотой середины», на первый взгляд убедительно, присоединяли и те, в которые не было крайней социальной остроты. Таких же басен у Крылова много. На этом статистическом, так сказать, основании считали утверждение его «поэтом золотой середины» особенно справедливым.

Мы можем извлекать массу полезных уроков из этих басен Крылова. Они учат нас разумной осмотрительности, тщательному учету обстоятельств, пониманию настоящей дружбы и солидарности в общем деле, уважению к труду. Несправедливо пренебрегать проявлением народного ума и народной мудрости в баснях Крылова, пусть и лишенных особенно острого политического смысла, хотя бы к ним в прошлом и применялись неоправданно уничижительные наименования.

К тому же раскрытие исторического истолкования басни может в корне изменить осмысление ее содержания. Но мы не знаем исторического «комментария» к множеству, басен Крылова. А между тем еще Гоголь писал, что «всякая басня его имеет... историческое происхождение».

К тому же те басни Крылова, которые можно причислить к «басням золотой середины», писались и публиковались Крыловым неравномерно. Можно предположить такую закономерность: проведя в печать или готовясь провести особенно рискованную в цензурном отношении басню, он предварял и окружал ее произведениями более «благонамеренными», успокаивая встревоженных цензоров и официальную критику. Вот как это видно в его последней, девятой «книге». Здесь такие острейшие его басни, как «Вельможа» и «Волки и Овцы». О первой мы еще будем говорить, а вторая показывает полное бесправие народа при «Правительстве зверей» и лицемерие его законов. Остальные басни, собранные в этом разделе, такие, которые вполне могут считаться произведениями «золотой середины». Обратившись к ним, для того чтобы убедиться, что они могут быть отнесены именно сюда, мы заодно убедимся и в том, что они отнюдь не лишены интереса и небесполезны читателям.

В басне «Пастух» говорится о том, как страдают от своего Пастуха те, о которых он должен заботиться. У него пропадали овцы. Он жаловался на «страшного волка».

Друзья! — кончает басню Крылов, —
Пустой ваш труд: на водка только слава,
А ест овец-то — Савва.

Случай описан настолько типичный, что последние слова стали поговоркой.

Басня «Белка» — о зверьке, который бегает в колесе на удивление народа и говорит Дрозду о том, как «трудится весь день». Мораль Крылова:

Посмотришь на дельца иного;
Хлопочет, мечется, ему дивятся все;
Он кажется, из кожи рвется,
Д а только все вперед не подается,
Как Белка в колесе.

В басне «Мыши» Крылов осуждает пустые толки, переходящие в клевету:

«Сестрица! знаешь ли, беда! —
На корабле Мышь Мыши говорила, —
Ведь оказалась течь: внизу у нас вода
Чуть не хватила
До самого мне рыла.
(А правда, так она лишь лапки замочила),
И что диковинки — наш капитан
Или с похмелья, или пьян.
Матросы все — один ленивее другого;
Ну, словом, нет порядку никакого.
Сейчас кричала я во весь народ,
Что ко дну наш корабль идет...»

Ничтожество выдумывающих небылицы сплетниц подчеркнуто тем, что они изображены в виде мышей. Это, конечно, не случайно, хотя бы потому, что на кораблях водятся обычно не мыши, а крысы. Но крысы не выглядели бы такими ничтожествами. В басне, например, «Щука и Кот» они Щуке «отъели хвост».

Житейские уроки, даваемые Крыловым, совсем не бесполезны. Не бесполезен и урок басни «Лиса», в которой рассказывается, как невыгодна бывает жадность, нежелание поступиться ничем из «своего». Поучение дается таким примером:

Лиса у проруби пила в большой мороз
Меж тем, оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),
Но кончик хвостика Лисица замочила,
И ко льду он примерз.

Ей оторвать бы несколько волосков и освободиться, но она их пожалела: «Да как испортить хвост?... Нет, лучше подождать». Хвост же примерзал все больше и больше. Настал день, стали слышны голоса подходящих людей. Но оторваться от проруби Лиса уже не смогла. Помог пробегавший Волк. Он попросту отгрыз Лисе весь хвост. Крылов заключает:

Мне кажется, что смысл не темен басни сей.
Щепотки волосков Лиса не пожалей —
Остался б хвост у ней.

В басне «Крестьянин и Собака» Крылов предостерегает тех, которые за все берутся, хотя все уметь им не дано, как собаке не дано печь хлебы и поливать рассаду на огороде, вместо того чтобы стеречь дом.

В «Двух Мальчиках» автор учит разбираться в друзьях. В «Разбойнике и Извозчике» пишет о том, что грабеж нередко бывает не выгоден самому грабителю. Разбойник напал на Извозчика и, поплатившись несколькими зубами, выбитым глазом и перешибленной рукой, отнял у него воз, как оказалось... с пузырями! В басне «Лев и Мышь» Крылов развивает тему народной поговорки, ее и приведя в морали:

Не плюй в колодец, пригодится
Воды напиться.

И наконец, в басне «Кукушка и Петух» Крылов показывает, как неблаговидно и смешно людям хвалить друг друга, подобно этим птицам:

За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.

Известен и частный повод, вызвавший создание басни. Еще при жизни Крылова басня, напечатанная в одном сборнике, была сопровождена иллюстрацией, на которой в карикатурном виде были изображены Булгарин и его приятель и соратник по низкопробной литературе Греч, до неприличия хвалившие друг друга в печати, на чем для их посрамления и заострил внимание баснописец.

Мы рассмотрели все басни девятой книги для того, чтобы подтвердить мысль, высказанную в начале этого разбора, и чтобы показать небесполезность для читателей во времена Крылова, да и в наши дни, тех его произведений, которые назывались баснями «золотой середины».

Но мы далеко ушли от непосредственных вопросов биографии Крылова, в частности давно не обращались к проблемам, связанным с определением его возраста. Известно, что когда он служил у Голицына, у некоторых лиц, общавшихся с ним несколько лет подряд, возникали предположения, что он старше, чем считается. Но здесь, на «частной» службе, такие сомнения не были ему опасны. В конце же 10-х годов XIX века полдесятка лет в его возрасте в ту или другую сторону уже не были заметны. Однако вопрос о годе рождения возник в обществе, когда в 1838 году стали организовывать его юбилей.

Странный это был юбилей. На нем смело говорили о пятидесятилетии литературной деятельности Крылова, в то время как никаких оснований для утверждения, что Крылов начал писать или печататься именно в 1788 году, не было; и явно сомневались в другой юбилейной дате; многие поздравляли Крылова только с днем рождения, считая, что его семидесятилетие наступит через год. С юбилеем поторопились.

Истинные почитатели таланта Крылова, писатели и литераторы, искренно сочувствовавшие ему, его друзья, старались превратить юбилей в торжество таланта, в народный праздник литературы. Однако само чествование Крылова производило странное впечатление. В зале «благородного собрания» было более двухсот человек. «Собрание необыкновенное! — восклицал корреспондент «Журнала министерства народного просвещения». — Здесь на литературном торжестве в лице любителей словесности видели многих государственных сановников: г. председатель Государственного совета граф H. Н. Новосильцов, г. военный министр граф А, И. Чернышев, граф А. X. Бенкендорф, г. министр финансов граф Е. Ф. Канкрин, г. министр внутренних дел Д. Н. Блудов, г. министр государственных имуществ П. Д. Киселев и многие другие... Через несколько минут к довершению общего удовольствия прибыл г. министр народного просвещения, и присутствующие с восторгом узнали о всемилостивейшем внимании государя к знаменитому баснописцу: С. С. Уваров, прочитав высочайший рескрипт, возложил на грудь Крылову звезду ордена св. Станислава второй степени».

«Державное благоволение» к русской литературе год тому назад было одной из причин гибели Пушкина, и очевидно, что этот «праздник литературы» был специально устроен для того, чтобы вызвать симпатии к царю — «покровителю искусств», чтобы не только продемонстрировать любовь и уважение самодержавия к литературе, но и заставить забыть тяжелое впечатление от смерти Пушкина.

А как отнесся к тому, что произошло в 1838 году, сам Крылов, как отнесся к тому, что должно было последовать затем в его жизни? Любопытное воспоминание о том, как он держался на празднестве, оставил Плетнев, человек, близко знавший Крылова и присутствовавший на юбилее. Он так писал тогда же в журнале «Современник» о том, как выглядел на празднике виновник торжества: «Но что выражало его полувеселое и полузадумчивое лицо? О, в его душе, верно, теснилось все прошедшее, одно, что не изменяется никогда в своей прелести. Он, верно, проходил мыслию по этому чудному пути, который указало ему тайное провидение, чтобы темное, заботам и трудам обреченное дитя увенчано было в старости по единодушному отзыву всего отечества»[5].

Грусть Крылова на юбилее понятна. Ему было ясно бестактное положение, в какое его поставили по отношению к Пушкину. Вот какие думы «теснились тогда в его душе», и «проходил он мыслию» не столько по пути своего прошлого, сколько обозревал тот путь, на который его направляли. Сразу после юбилея к нему обращались с письмами вроде того, какое послал ему Жуковский уже через восемь дней после юбилея: «Великая княгиня Мария Николаевна хочет, чтобы ты написал себя в своем кабинете в том благолепном виде, в каком одна только муза тебя видит, то есть в шлафроке, и чтоб кабинет был точно таким представлен, каков он бывает ежедневно». Самодержавие, стремясь демонстрировать свою близость к литературе, готово было так же бесцеремонно лезть в личную жизнь Крылова, как перед этим оно нагло лезло в личную жизнь Пушкина. Крылов ответил тем, что после юбилея совсем перестал писать.

А как он отнесся к юбилейному, окончательному утверждению года его рождения? Ведь оно начисто избавляло его от былых тревог. Что же, воспользовался бы благоприятным стечением обстоятельств и просто или с умыслом «не обратил внимания» на этот результат юбилея?

У нас нет сведений о том, чтобы Крылов до 1838 года пытался сам указать свой истинный возраст. Обязательные повторения официально принятых дат не в счет. Что же, он продолжал и дальше действовать так же? Нет, он принялся опровергать дату «1768 год». Да притом как! Прямо-таки напрашиваясь на общественный скандал. Еще в преддверии предстоящего юбилея он указал, что время юбилея пропущено. В «имянном списке» Публичной библиотеки, где он тогда работал, в 1837 году, годом его рождения отмечен 1766. В 1838 году происходит устроенное ему «торжество, небывалое в России», его награждают орденом, в его честь чеканят памятную медаль. На золоте и серебре самодержавие выбивает год его рождения — «1768». А Крылов в новом именном списке Публичной библиотеки за 1838 год снова называет годом своего рождения 1766. На этот раз он открыто напрашивался на скандал. В 1840 году он в новом именном списке Публичной библиотеки снова noвторяет дату «1766 год» и в этом же году еще в одном документе Публичной библиотеки сообщает аналогичную дату. Но, конечно, на его заявления старались не обращать внимания. Сведения, на которые накинулись бы при других обстоятельствах исследователи, а еще раньше — прижизненные биографы писателя, сведения, которые были бы сенсационными, не привлекли внимания. Следуя понятно какой традиции, исследователи прошлого века и первого десятилетия нашего в лучшем случае готовы были выбирать дату рождения Крылова лишь из двух соседних поздних дат, в сущности, сходящих за одну. С сенсационными же заявлениями Крылова не считались, как будто бы их и не было вовсе.

Вскоре после смерти Крылова вышло первое собрание его сочинений под редакцией и со вступительной статьей П. А. Плетнева. В ней сообщался официально принятый год рождения великого баснописца, а одновременно приводилось, как мы уже видели, сведение, шедшее от самого Крылова, что он «лишился отца на тринадцатом году жизни»[6].

Из всего связанного с годом рождения Крылова и из всего сказанного о нем ясно, что наиболее достоверным является 1766.

Такое решение напрашивается на основании имеющихся сведений. Конечно, можно ждать находки «решающего» документа, вроде метрического свидетельства или церковной записи до 1778 года. Но думается, что едва ли теперь, после безуспешных розысков, произведенных уже в наше время, такая находка возможна.

Г-жа Карлгоф выражала надежду в своей статье в «Звездочке», что предстоит еще литературная «алмазная свадьба» Крылова — его 76-летний юбилей. Его он, несомненно, испугался. Повторения того, что было в 1838 году, он не захотел. После того юбилея в ответ на пожелание Николая I: «Пиши, старик, пиши» — Крылов не написал ни одной басни. Он бросил прекрасную, бесплатную, в центре города, на Невском, в доме Публичной библиотеки, квартиру и переехал на окраину в частный дом, вышел в отставку — вообще продемонстрировал полный уход из жизни.

К тому же его последнее «выступление» во дворце было тоже в достаточной мере скандальным. Правда, этого опять-таки постарались не заметить, как не заметили его определения своего возраста, из которого следовало, что его юбилей был не вовремя и, значит, следующий будет точно таким же несвоевременным. Не заметили его резко антимонархической последней басни.

Нередко, когда ставится вопрос об отношении Крылова к самодержавию, его сравнивают с Радищевым и отмечают, что, как бы там ни было, а Крылов к революции не призывал. Для большинства других писателей оснований делать подобное сравнение нет, а поэтому вопрос об их революционности не ставится. Вследствие этого Крылов на их фоне выглядит единственно осужденным за «консервативность» своих взглядов. Между тем это несправедливо. По смелости прогрессивных высказываний и действий Крылова следует в современной ему и Радищеву литературе поставить сразу вслед за автором «Путешествия из Петербурга в Москву». С какой самоотверженностью он помещал в своих журналах произведения радищевского характера! Какую смелость надо было иметь, чтобы добиваться от царской цензуры, чтобы были пропущены в печать его шутотрагедия «Подщипа» или басня «Пестрые Овцы» — про царя, ненавидящего свой народ! Чтобы не задерживаться на том, о чем уже говорилось, обратимся к тому эпизоду в отношениях Крылова с царем и с царским двором, которым он хотел их завершить, после которого мог он думать, что его ко двору больше не пригласят, опасаясь, чтобы он не выкинул чего-нибудь еще более скандального.

Его последнее выступление во дворце было в 1836 году. Он читал одетый кравчим на придворном маскараде специально написанные для этого случая стихи. По принятому обычаю тот, кому попадался нарочно запеченный в пироге боб, провозглашался «царем праздника». К нему-то формально, а на самом деле к Николаю I, и обратился «кравчий». В стихотворении царю предлагался такой образ жизни и деятельности:

Желаю, наш отец, тебе я аппетита,
Чтобы на день раз хоть пять ты кушал бы досыта,
А там бы спал, да почивал,
Д а снова кушать бы вставал, —
Вот жить здоровая манера!

В прошедшем XVIII веке Крылов редактировал, по-видимому, рассказ в письме XIV «Почты духов» о писателе, пришедшем во дворец и говорившем правду царю; читал в главе «Спасская Полесть» аналогичное повествование о Прямовзоре, поучающей царя; сам в повести «Каиб» писал о султане, который в конце концов оказался достоин если и не похвалы, то и не порицания, так как, поручив управление государством собственно «мудрецу», ушел полностью в семейную частную жизнь. Теперь Крылов-писатель сам выступал во дворце как представитель народной мудрости и советовал царю на благо ему и народу объедаться до потери сознания, спать и ночью и днем, следовательно, никакими делами, управлением государством не заниматься. Закончил свое выступление Крылов совсем определенно:

Я всякий день молюсь тепло,
Чтобы тебе, отец, пилось бы лишь да елось,
А дело бы на ум не шло.

Стихотворение, прочитанное во дворце, он дополнительно разъяснил итоговой басней, напечатания которой упорно добивался.

Басня названа «Вельможа». В ее же морали говорится о «судье». А в рассказе описан не совсем вельможа и совсем не судья. В ней изображен «сатрап», управитель целого «края», облеченный царской властью. Так что все, что сказано о нем, имеет отношение и к царю, Название же его вельможей не соответствует сюжету басни, все это для цензуры. В басне повествуется, что некий Вельможа

Отправился в страну, где царствует Плутон,
Сказать простее, — умер он;
И, так, как встарь велось, в аду на суд явился.
Он назвал себя «сатрапом» и сообщил:
«Но, так как, живучи, я был здоровьем слаб,
То сам я областью не правил,
А все дела секретарю оставил».
— «Что ж делал ты?» — «Пил, ел и спал,
Да все подписывал, что он ни подавал».

Совсем как на маскараде советовал Крылов Николаю.

«Скорей же в рай его!» — «Как! где же справедливость?» —
Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость.

В басне полная перекличка с журнальной сатирой Крылова, с его «Почтой духов» как в содержании, так и в форме. Там и там — ничтожные цари, для аллегории взятый Аид — подземное царство Плутона, образы античной мифологии.

Недоумение Меркурия нам понятно, но понятен и приговор, соответствующий постоянным оценкам Крыловым деятельности царя. Вполне для Крылова логичен фактический конец басни:

— «Эх, братец! — отвечал Эак, —
Не знаешь дела ты никак.
Не видишь разве ты? Покойник — был дурак!
Что, если бы с такою властью
Взялся он за дела, к несчастью?
Ведь погубил бы целый край!..
И ты б там слез не обобрался!
Затем-то и попал он в рай,
Что за дела не принимался».

Выступлением во дворце и басней «Вельможа» писатель хотел поставить демонстративную окончательную черту под своим творчеством и своим отношением к царскому двору.

Но ни его смелого вызова, ни его истинных взглядов ни царь, ни его окружение «не заметили» и продолжали по-своему, своими «милостями» разъяснять его творчество и показывать свое будто бы благожелательное отношение к литературе.

Вполне возможно, что Крылов и этим выступлением во дворце хотел отвести от себя юбилей 1838 года, предвидя, что он состоится, и понимая, какой характер он приобретет.

Накануне своей смерти Крылов создал окончательный свод своих басен, расположил их в окончательном порядке, отредактировал их и «приурочил» их выход в свет ко дню своей смерти. Он рассчитал и ее. Экземпляры его книги раздавались в траурные дни как его «приношение» людям ему близким, его читателям. Ô нем в день его похорон должны были по его желанию говорить его произведения, а не что-либо иное, не кто-либо другой. И в такой последовательности, какую он утвердил. Проявив такое внимание к своим басням, он, конечно, не остался в стороне от подготовки своего собрания сочинений. И только его волей, думается нам, можно объяснить жанровое расположение произведений в его собрании сочинений 1847 года, то, что в первом томе помещено его журнально-сатирическое творчество.

Пушкин, говоря о Крылове, вспомнил прежде всего его «Подщипу, или Трумфа» («Городок»). Пушкин представлял себе басни Крылова и его жизнь как жизнь и творчество автора антимонархической «шутотрагедии». Так же читали его басни и декабристы. Сам Крылов хотел, чтобы о его жизни, о нем самом говорили его басни, а о его баснях говорили, их поясняли его сатирические произведения XVIII века. Так надо читать его и нам.

Продолжение: Великий баснописец >>>