На переломе веков (из биографии Крылова). Десницкий А. В.

В 1794 году, после закрытия «Санкт-Петербургского Меркурия», жизнь Крылова резко изменилась. Деятельность литератора пришлось прекратить и, более того, надо было постараться, чтобы о нем как о писателе, издателе сатирических журналов забыли, прежде всего забыла императрица. Напуганная революционными событиями во Франции, Екатерина последовательно и жестоко расправлялась со всей русской прогрессивной литературой. А ведь Крылова считали не просто радикально мыслящим журналистом, а подозревали в близости к осужденному всего три года назад на смертную казнь Радищеву. Придававшая огромное значение печатному слову, Екатерина следила за современной ей литературой. Она знала и Крылова, знала и Клушина. Она даже вызывала их поодиночке для разговора «по душам». Клушин после этого разговора получил 1500 рублей для ученья за границей. Он поместил в «Санкт-Петербургском Меркурии» благодарственную оду, демонстрируя свою преданность императрице и отказ от прежних «увлечений». О чем был разговор с Крыловым, неизвестно. Вероятно, Екатерина хотела взять на услужение и его перо. С Крыловым у нее ничего не вышло, как это видно из дальнейшего. Но и Крылов понял, что в царствование северной «Клеопатры» писателем ему не бывать.

В это время он был совершенно одинок: мы не знаем ничего о его семейной жизни в Петербурге. Мать радовалась увлеченности его литературой, — радовалась тому, что он взял у Брейткопфа за разрешение напечатать «Кофейницу» не деньгами, а книгами, сочинениями Расина, Мольера и Буало. Но когда это было... Еще в первые годы по переезде семьи Крыловых в Петербург! Мария Алексеевна умерла в 1788 году. Каким страшным потрясением, была ее смерть для Крылова! Теперь отсутствие ее поддержки ощущалось им особенно тяжело. Не было с ним и младшего брата, заботы о котором наполняли личную жизнь Крылова. Левушку устроили на военную службу; и скромный армейский офицер, не сделавший никакой карьеры, напоминал о себе лишь в письмах о своей немудреной жизни.

С товарищами по совместной деятельности тоже не было прежней близости — журналов они больше не издавали, от издательской деятельности Крылов отошел.

Больше того — ему стало ясно, что следует исчезнуть «с глаз» Екатерины и ее администрации и создать себе репутацию, за которой можно надежно укрыться от обвинения в литературной деятельности вообще. И Крылов на ряд лет уезжает за пределы Петербурга и Москвы, скитается по провинции, ведя одинокую жизнь, временами живя у тех или иных знакомых помещиков. Он «увлекается» карточной игрой и настолько, что иногда, когда кто и вспомнит о том, что он писатель, то может услышать: «Какой он писатель, это мелом-то по зеленому сукну», записывая взятки, выигрыши и проигрыши. Он тогда так писал о себе словами переложенного им 87-го псалма:

Среди нужды, нищеты и горя,
Как средь бушующего моря,
Я взрос от самых юных дней —
И днесь от бедства не избавлен,
Как лист иссохший я оставлен
Среди ярящихся огней[2].

Как видим, Крылов все же продолжал писать. Писать он мог, но — не печататься. В годы скитаний он писал стихотворения, рассчитывая, что когда-нибудь ему удастся вернуться к литературной деятельности. В 1796 году умерла Екатерина II, и обстановка как будто бы изменилась. Крылов составил сборник из 28 своих стихотворений, частично написанных еще для «Санкт-Петербургского Меркурия», предназначая его для печати. Видя, с какой враждой относится Павел I к приближенным своей матери и как не дорожит ее памятью и репутацией, как снисходительно относится к писателям, которых Екатерина II преследовала, — освободил Н. И. Новикова из Шлиссельбургской крепости, разрешил Радищеву вернуться в свое имение, — Крылов преподнес ему рукописный экземпляр своей трагедии «Клеопатра».

Однако Крылову пришлось убедиться, что для прогрессивной русской общественности обстановка при Павле не столь уж изменилась к лучшему по сравнению с временами Екатерины. Сборник остался неопубликованным и пригодился лишь после смерти Крылова для собрания его сочинений 1847 года. Но что же представляли собой стихотворения, помещенные в этом сборнике, основная работа над которыми относится, как видим, к середине 90-х годов XVIII века?

Стихотворения Крылова тематически можно разделить на три группы. Основная их часть — произведения главным образом философского содержания: размышления о царе и боге, человеке и его природе, свойствах его души, его судьбе и судьбах человечества, о городской цивилизации и природе. Затем выделяются девять стихотворных переводов псалмов и одной из песен царя Соломона. Наконец, следует выделить целую группу стихотворений любовного содержания, адресованных «Анюте».

Явно следуя за Ломоносовым и Державиным, Крылов остается оригинальным в своих стихотворениях.

В первой группе прежде всего обращает на себя внимание «Ода императрице Екатерине Алексеевне самодержице всероссийской на заключение мира России со Швециею», впервые напечатанная отдельным изданием в 1790 году. Кроме традиционного, например у Ломоносова, прославления мирной политики и обязательных восхвалений, неизбежных для оды, преподносимой императрице, обращает на себя внимание призыв к милосердию. Конкретно это был призыв не выносить смертного приговора Радищеву, ожидавшему окончательного решения суда. Причем Крыловым в первом отдельном издании была указана дата преподнесения оды — август месяц, то есть до вынесения приговора. Крылов обратился к императрице как писатель, выразитель общественного мнения, призывающий к гуманному отношению к писателю же. Подготавливая сборник стихотворений в 1796 году, очевидно после смерти Екатерины, Крылов не включил в него оду. Это произведение теперь характеризовало в какой-то мере эпоху царствования Екатерины II и в такой роли Крылова не устраивало. Между прочим, исключение этой оды свидетельствует, что сборник стихотворений окончательно составлялся Крыловым после смерти Екатерины, так как нельзя думать, что при ней могла выйти книга, из которой было выброшено произведение, написанное в ее честь.

Крылов не включил в сборник ряд стихотворений, написанных до 1796 года. Не включены самые ранние стихотворные произведения — эпиграммы и басни, печатавшиеся еще в 1786 году в журналах «Лекарство от скуки и забот» и «Утренние часы». Видимо, Крылов счел их слишком личными, а возможно, был недоволен ими и в художественном отношении. Исключил одно стихотворение, посвященное Анюте, — «Мой отъезд. Песня».

В сборник не попала также одна из эпиграмм:

Напрасно человек
В науках тратит век:
Сколь в них премудрости сыскати ни желает,
Родится глупым он и глупым умирает.

Исследователей крыловского творчества нередко поражали выпады его в сатирической журналистике против академиков, академий, просвещения вообще. Исключение такого рода эпиграммы, направленной против наук, — характерный факт, свидетельствующий об изменении взглядов Крылова. Познакомившись с просветительской философией, войдя в круг русских просветителей, сблизившись с поклонником Вольтера и Мерсье — Рахманиновым, сотрудничая, по нашему убеждению, с Радищевым и усвоив многие его взгляды, Крылов осознал себя в конце 80-х — начале 90-х годов просветителем, продолжателем дела Радищева в литературе. Наконец, из сборника исключено стихотворение «На случай грозы в деревне», весьма многозначительное, как многозначительно и то, что Крылов не включил его в сборник.

Случившаяся гроза заставляет поэта обратиться к «гневному божеству» с вопросом о том, против кого оно восстановило грозные силы природы здесь, в деревне: против нежного соловья, пеночки с ее «невинной» песнью», «невинной овечки».

Или смиренный селянин,
В избыток чуждый работая
И оживляя грудь свою
Нехитростною сельской песнью,
Мог возбудить твой страшный гнев!

И автор спрашивает снова: почему то же «божество» «не смущается», «нарушен видя свой закон» в городе, где «солнце ясно светит» и в природе все спокойно, где

Гордец, надувшись грудью,
Тебе мечтает равен быть.

Не трудно сообразить, кого имел в виду Крылов, изображая «гордеца» — земного бога, окруженного «корыстолюбием», кричащим: «все собственность моя!» и «с алчностью объемлющим дальнейшие края земли».

Противопоставляя «скромного селянина» «гордецу», окруженному «корыстолюбием», Крылов недоумевает:

Здесь гром — а там спокойно люди
Порокам воздвигают трон,
Здесь гром — а там они спокойно
Курят пред ними фимиам.

Появление таких слов, как «трон», «фимиам», который курят перед земным божеством, соперником «божества», владеющего силами природы, точно указывает на того, о ком ведет речь автор.

Заканчивая стихотворение, Крылов призывает «божество» поразить громами властителей порочного города и заранее любуется картиной их поражения:

На них, на них, о боже вечный,
Громами тучи ты надвинь,
Рассыпь на них свои перуны
И под ногами дерзких сил
Разверзи пропасти земные,
И дно им ада покажи, —
Чтоб там они узрели муки,
По смерти ждущие проклятых,
Чтобы оттоль сразились стоном
Предместников своих во зле,
И чтобы, кровью заливаясь,
Им сердце в трепете рекло,
Что жив злодейства страшный мститель.

Слова Крылова о сердце «гордеца» и его приближенных, «заливающихся кровью», можно считать сходными с теми, которые высказал Радищев, призывая всех в оде «Вольность» обагрить руки в крови возведенного на плаху царя. А если так, то понятно, почему Крылов исключил это стихотворение из сборника: цензура все равно не пропустила бы его.

В какой-то мере «На случай грозы в деревне» могло заменить стихотворение «К спящему дитяти», где Крылов обращается к мысли Радищева о том, что счастье возможно только во сне:

Спи дитя, — твой сладкий сон
Вспоминает человека,
Как сыпал спокойно он
В недрах золотого века.

Размышляя о том, что ждет спящего в колыбели младенца в будущем, Крылов пишет:

Золотой твой век пройдет:
Век тебя железный ждет,
Ждут тебя сердца жестоки.

О веке, в котором живет сам, Крылов пишет и в оде «Блаженство». Екатерина II говорила о золотом веке своих подданных, Крылов же в своей оде спрашивал: «Где царство, кое он мечтает?», не считая, следовательно, таковым Россию, «блаженствующую» под скипетром Екатерины.

Особенно ярко чувства Крылова раскрываются в оде «Уединение». Здесь противопоставлено «шумному миру» блаженство «на лоне тишины»,

Где все течет в природе стройно,

Где «веселья», взятые из ее рук,

Ни в ком спокойства не тревожат,
И слез не стоят никому.

Тема блаженства человека на лоне природы, тема несовершенства человека и человечества вообще, независимо от социальной действительности, лишь «зашифровывает» истинные идеи Крылова. Стоит вспомнить пастуха, «заметанного грязью», продающего последнюю курицу, из крыловской повести «Каиб», или крестьян из «Похвальной речи в память моему дедушке», до такой степени ограбленных своим барином, что самые «искусные» по части эксплуатации своих крепостных не могли понять, «что еще мог он содрать с своих крестьян», чтобы стало ясно, что Крылов отнюдь не идеализирует свое «уединение». Он настойчиво ищет способ выразить свое отношение к происходящему, показать господство социальной несправедливости. В стихотворении «На случай грозы в деревне» он нашел образ «гордеца»; здесь он пишет о «славе мира», сидящей «на трупах бледных вознесенна», о кровавых слезах, земле, обагренной в крови по ее воле. Далее Крылов пишет о «роскоши», сзывающей гостей в свои «палаты», которая раздает им не вина «в хрусталях своих бесценных», но

В них пенится кровавый пот
Народов ею разоренных.

Поэт как бы уточняет, против кого направлено его негодование, замечая, что

Величие — плоды злодейства,

и утверждая, наконец, что

...величье мира
Единой внешностью манит.
В нем угрызений желчь кипит,
На нем блестит одна порфира.

Порфира — парадная одежда императоров Древнего Рима и Византии — стала символом царствующей особы, поэтому совершенно очевидно, кого подразумевает автор под «гордецом», «славой мира», «роскошью», «величием».

Налицо преемственность тем ранних произведений Крылова и написанных в 90-х годах. Так, например, кровавые ужасы в трагедии «Филомела» неразрывно связаны с изображением царя и царицы и не распространяются на окружающих, а как бы замкнуты в одной среде. В более поздних стихотворениях жертвами злодеяний, несправедливости становятся подданные владык.

Для выражения своих настроений Крылов обратился и к поэтическим переводам псалмов. В значительной части од, «выбранных из псалмов», он сталкивает представления о царях земных и «царях небесных» для отрицания первых. Далеко не все псалмы интересовали Крылова, он выбирал те из них, которые отвечали его мыслям и чувствам: первым помещен в сборнике псалом 17-й; сразу за ним, минуя добрую полсотню, — 71-й, затем 14-й и опять с огромным пропуском, 98-й; уже это свидетельствует об определенном отборе.

С мстительным чувством, повторяющим отчасти то, которое выражено в стихотворении «На случай грозы в деревне», поэт показывает в переводе псалма 51-го, как будет наказан богом царь:

Но се господь судом, как громом,
Твое величие сотрет.
С твоим тебя расторгнет домом,
От сердца кровных оторвет;
Твоих богатств иссушит реки
И род погасит твой навеки.

Но, конечно, на первом месте в этих переводах — тема бога. По ним, а затем и по оригинальным одам Крылова, продолжающим тематику переведенных им псалмов, можно особенно отчетливо судить об отношении Крылова к религии и церкви.

Крылов пишет в переводе псалма 37-го, затем 96-го о боге как о «творце миров» и утверждает, что современная ему церковь извращает истинное религиозное чувство, являясь средоточением лишь внешней роскоши, убивающей высокие нравственные идеалы.

В оригинальной оде «Блаженство» он рисует такую картину:

...храмы как в огне горят,
Сребром и златом отягченны;
Верхи их, к облакам взнесенны,
Венчанны молнией, блестят;
У их подножья бедность стонет,
Едва на камнях смея сесть;
У хладных ног их кротость, честь
В своих слезах горючих тонет.

Продолжает эту мысль «Ода четвертая, выбранная из псалма 96-го»:

О вы, певцы богов иных,
...усрамитесь падать ниц
Пред изваяньем хрупким лиц,
Кладя на них надежду лживу!
Они, как вы, лишь персть и прах;
Ограда их — обман и страх.

Крылов понимает, что религия служит корыстным целям. В своей оде «Блаженство» Крылов пишет о «человеке», который

...в развратной воле,
Себе чтя тесным царством свет,
Чтоб расширить свою власть боле,
Полки бессмертных создает,
Превыше звезд их ставит троны —
И пишет им свои законы;
Хвалясь, что сонм его богов,
Держа в руках судьбу миров,
Ему в угодность светом блещет,
Низводит дождь и громы мещет.
Но в мыслях гордых возносяся,
Среди богов свой ставя трон
И с ними молнией деляся,
Ужели стал счастливей он?

Ода развивает радищевскую тему о том, как «суеверие священное» и «суеверие политическое» «союзно общество гнетут».

Заканчивая оду, Крылов замечает, обращаясь на этот раз, скорее всего, к своему читателю:

Напрасно хочешь вне вселенной
Свое ты счастье основать.
Вотще свой рай ты удаляешь
И новы благи вымышляешь.
Умей ценить природы дар
И, не взлетая, как Икар[3],
Познай вещей ты совершенство —
И ты в себе найдешь блаженство.

Невозможно было, опасаясь не только правительственной, но и церковной цензуры, высказаться более ясно против веры в потустороннюю жизнь, рай, ангелов...

Крылов относится к «священному писанию», как к любой мифологии, как к религиозным легендам, не имеющим под собой никакой реальной почвы, например в «Послании о пользе страстей» к тому, «как встарь живал наш праотец Адам». От бога, изображаемого в псалмах, нечего ожидать справедливости, милосердия, даже самой элементарной доброты, как нельзя их было ожидать от богов, изображенных в «Почте духов». Больше того, бог крыловских переводов псалмов и оригинальных стихотворений просто вздорно жесток. Об этой жестокости постоянно пишет Крылов. В оригинальной оде «На случай фейерверка...» он изображает «в свирепом гневе божество». В переводе псалма 37-го изображается отношение бога к псалмопевцу:

На мне твоя десница гневна,
Хладнее льдов, тяжчае гор.
...............................................
Как воск, во мне так кости тают,
И кровь моя как острый яд.

В переводе псалма 93-го псалмопевец призывает бога не рассуждать:

Ступи на выи непокорных
И в гордых молнией ударь.

Многочисленные примеры показывают, что бог именно так и готов поступать, выступая на стороне одних людей против других, не считаясь со справедливостью, проявляя крайнюю жестокость и прямое «свирепство». Повторяет Крылов и то сомнение в существовании богов вообще, которое вслед за Вольтером высказал он, как помним, в «Филомеле». В «Оде шестой, выбранной из псалма 93-го», говорится, что бог должен «сопхнуть» с земной тверди тех, кто забрал «мир себе в удел». Он это, конечно, сделает, считает псалмопевец, ведь

Ужели слеп создавший око
И сотворивший ухо глух?
..........................................
Бессилен ли — создатель сил?
Безумен ли — кто ум в нас влил?

Таким образом поставленный вопрос приводит читателя к мысли о том, что бог именно слеп, глух, бессилен и безумен, то есть что его даже и как первопричины, растворенной в природе, на самом деле нет, он такая же корыстная выдумка «гордецов», как и все бесчисленные боги разных религий.

Кроме указанных в сборнике стихотворений особо выделяются те, которые посвящены Анюте. Это лиричные произведения автобиогрифического характера.

Когда в 30-х годах XIX столетия сослуживец Крылова по Публичной библиотеке, пользовавшийся его доверием, И. Быстров спросил его об одном из стихотворений сборника — «К счастью»: «Иван Андреевич, за что вы пеняете на фортуну, когда она так милостива к вам?» — он ответил так: «Ах, мой милый, со мною был случай, о котором теперь смешно говорить, но тогда... я скорбел и не раз плакал, как дитя... журналу не повезло; полиция, и еще одно обстоятельство... Да кто не был молод и не делал на своем веку проказ»[4].

В то время, о котором Крылов вспоминал, он не был так уж молод. Ему было около тридцати лет, а между тем он еще не знал любви. И вот она пришла, как можно судить по его стихотворениям к Анюте, сильная, грозившая перевернуть всю жизнь. Кроме того, что об этом факте можно узнать из стихотворений Крылова и его слов Быстрову, есть всего одно не очень-то достоверное свидетельство в «Русском архиве» о Крылове и, действительно, Анюте. Из этого рассказа следует:

Анюта была дочь брянского помещика, Анна Алексеевна Константинова. Во время своего пребывания в Брянском уезде Орловской губернии в начале 90-х годов, — когда и зачем Крылов побывал здесь, неизвестно, — он познакомился с Анютой, ее семьей, полюбил эту девушку, и она полюбила его. Крылов «формально просил ее руки». «Но... несчастное но... он был беден, безвестен, не имел приличного служебного положения; ее родители были тщеславны, гордились своим родством с Ломоносовым, считали в своей родне генералов; Анна Алексеевна была еще молода, красавица — для нее искали партии более блестящей и отказали Крылову. Он уехал в Петербург». Роман этим не кончился: «Анна Алексеевна плакала, тосковала, по ее собственным словам — таяла, как воск, — родные стали бояться за ее жизнь, сжалились и изъявили согласие на брак ее с Крыловым. Она сама и родители ее поспешили написать об этом счастливом изменении обстоятельств Крылову и звали его в Брянск играть свадьбу. Но... опять это несчастное но... От Петербурга до Брянска не так было близко, как теперь. Крылов ответил, что у него нет средств приехать в Брянск, а потому он просит осчастливить его — привезти невесту в Петербург, где может быть немедленно, устроена свадьба. Такой ответ оскорбил и рассердил родителей Анны Алексеевны, и они решительно отказали Ивану Андреевичу, прекратив затем всякие с ним сношения». Анна Алексеевна навсегда сохранила любовь к своему избраннику и отказалась впоследствии от всех представлявшихся ей «прекрасных партий»[5].

Вся эта история записана, видимо, со слов самой Константиновой, «Анюты». Но стихотворения Крылова вполне согласуются с ней. О силе чувств, разделенной любви, о горе Крылова от разлуки читатель может судить, обратившись к самим стихотворениям, в которых упоминается Анюта. Причины же разрыва в объяснении Крылова выглядят не столь бессмысленно. Крылова приглашали в Брянск, а затем в поместье родителей Анюты, чтобы он вошел в их семью и повел жизнь обеспеченного помещика, дворянина, делающего карьеру, возможно и в литературе. На этом пути ему предоставлялась счастливая любовь, богатство, видное положение в обществе. В «Послании к другу моему», Клушину, описана целая программа того, чего ожидала от Крылова семья гордых своим родством и положением Константиновых. Кстати, Клушин вскоре реализовал именно эту программу, тем самым как бы доказав, насколько она была реальна и для Крылова. Но Крылов не пошел на это. Он потребовал, чтобы Анюта приехала к нему в Петербург и разделила с ним тревожную и необеспеченную жизнь радикального журналиста. Ради любви он не согласился изменить своим убеждениям, потому брак и не состоялся.

Как поэт-лирик Крылов достиг в своих стихах большого совершенства. Соперничая с Державиным, крупнейшим поэтом того времени, он отнюдь не уступил ему пальму первенства. Об этом, в частности, свидетельствует сопоставительный анализ стихотворений Крылова и Державина на одну тему под сходным заглавием «К счастью» и «На счастие». О таланте Крылова-лирика говорит также описание природы в стихотворении «Отъезд из деревни». Но вот на что следует еще обратить внимание.

В последнем письме «Почты духов», если не сам Крылов, то скорее всего Рахманинов писал: «Люди часто впадают в пороки и заблуждения не оттого, чтоб не знали главнейших правил, по которым должны они располагать свои поступки, но оттого, что они их позабывают; а для сего-то и надлежало бы поставлять в число благотворителей рода человеческого того, кто главнейшие правила добродетельных поступок предлагает в коротких выражениях, дабы оные глубже впечатлевались в памяти».

Всегда считалось, что в этих словах определена задача, которую Крылов потом и разрешал в своих баснях. Однако поучающая афористичность [6] и афористичность вообще свойственна уже Крылову — автору стихотворений. Так, в стихотворении «Отъезд из деревни» он пишет: «дружба — почерк на песке», «клятва — сокол в высоте»; в оде «Уединение»: «Величие — плоды злодейства»; в оде «Блаженство» целая строфа состоит из афористических кратких предложений: человеку

...отрада — множить нужды,
Его мученье — их терпеть.
Средъ брани ищет он покою;
Среди покоя — алчет бою;
В неволе — враг земных богов;
На воле — ищет злых оков;
Он в будущем лишь счастье видит
И в настоящем ненавидит.

В «Письме о пользе желаний»: «Желать, и ждать — вот счастье человека», в «Послании о пользе страстей» —

Хорош сей мир, хорош: но без страстей
Он кораблю б был равен без снастей.

После прекращения работы в «Санкт-Петербургском Меркурии» Крылов писал немного. Правда, как мы видели, подготовил весьма содержательный сборник стихотворений, но и в нем часть произведений была создана еще в журнальные времена и лишь два десятка стихотворений были написаны в годы скитаний. Да и то половину составили переводы, т. е. не совсем оригинальное творчество. После рискованной попытки обратиться к Павлу I со своей «Клеопатрой» Крылов оставляет систематическую литературную работу.

В 1797 году прекращается его одинокая скитальческая жизнь. Познакомившись с влиятельным вельможей, князем С. Ф. Голицыным, он принимает его предложение служить у него, становится его секретарем и на некоторое время учителем его многочисленных детей. Человек умный и деятельный, бывший по жене в родстве с самим князем Г. А. Потемкиным, С. Ф. Голицын из-за своего пренебрежительного отношения к окружавшим Павла I «гатчинским» немцам[7] попал в опалу и был отправлен в свои богатые имения. Вместе с ним поехал и Крылов, сначала ненадолго в село Зубриловку, в Саратовскую губернию, затем уже на годы — в село Казацкое Киевской губернии. Не оставил службу у Голицына, когда тот попал в «милость»: так, после восшествия на престол Александра I Крылов жил в семействе Голицына с 1801 по 1803 год в Риге, где тот был военным губернатором прибалтийского края, а Крылов при нем — правителем дел его канцелярии. Крылов остерегался возвращаться к профессиональной деятельности литератора в период царствования Павла I и в первые годы правления Александра.

Но, став близким человеком влиятельного вельможи, Крылов сделался довольно значительным лицом в обществе, чем и воспользовался, поставив на московской сцене пьесу, правда, перевод с итальянского, — оперу «Сонный порошок», напомнившую ему «Кофейницу», и, больше того, выпустил вторым изданием в 1802 году свой журнал «Почта духов», а на петербургской сцене поставили его комедию в одном действии «Пирог». В начале же 1800-х годов Клушин написал прозаический текст, сохранив крыловские стихи оперы «Американцы», и в таком виде поставил ее на сцене и напечатал.

Следует остановиться на замечательной пьесе Крылова «Подщипа, или Триумф», написанной в 1800 году в Казацком. Впоследствии ее распространяли в рукописях и с упоением читали декабристы, наравне с другими нелегальными произведениями, ходившими по рукам в их среде, такими как «Вадим Новгородский» Княжнина, вольнолюбивые стихотворения Пушкина. Один из декабристов так охарактеризовал ее: «Ни один революционер не придумывал никогда злее и язвительнее сатиры на правительство. Всё и все были беспощадно осмеяны, начиная с главы государства до государственных учреждений и негласных советников»[8].

Действительно, воспользовавшись неприязнью Голицына и его семьи к Павлу I, Крылов осмеял в своей «шутотрагедии» этого царя и его гатчинских немцев, а заодно и монархический строй вообще. Пьеса тут же была поставлена на сцене домашнего театра Голицына, причем главную роль принца Трумфа превосходно сыграл сам автор.

В образах царя Вакулы, немецкого принца Трумфа, царской дочери Подщипы, князя Слюняя, гофмаршала Дурдурана и вельмож — то же отношение к действительности, которое прежде нашло выражение в «Почте духов» и в повести «Каиб», то же признание нравственного ничтожества монархии и всего придворного окружения.

Пьеса народна, демократична не только по своим основным идеям, но и по языку. Даже царь и царевна, как в народных сказках, говорят подчеркнуто простонародным языком.

Когда царевна спрашивает отца, царя Вакулу: «Какое новое нас горе одолело?» — тот ей отвечает:

А мне, слышь, что за дело?
Я разве даром царь? — Слышь, дома на печи,
Я и в голодный год есть буду калачи.

Снижение высокого штиля речи и тем самым «сниженное» отношение к изображаемым в «шутотрагедии» высокопоставленным особам проявляется постоянно. Так, например, гофмаршал говорит о царевне, лежащей в обмороке:

Смотри! копна копной, не можно с места сдвинуть!
Не лучше ль на живот горшка ей два накинуть?

Сама царевна, очнувшись, заявляет:

О царский сан! ты мне противней горькой редьки!

Особенно ничтожен в пьесе немецкий принц Трумф и жених царской дочери князь Слюняй. Принц никак не может научиться говорить по-русски. Слюняй — и более того, даже слов своего родного языка не в состоянии выговорить как следует; этот жених гоняет голубей, а после серьезного разговора с соперником бежит менять нижнее белье. Мы видим, что в изображении физического вырождения дворянства Крылов близок к Радищеву.

Покинув служебную деятельность, Крылов живет в Москве и Подмосковье, входит в московские литературные круги и постепенно возвращается к деятельности профессионального литератора. В 1806 году приезжает, наконец, после более чем десятилетних скитаний в Петербург, где и живет затем безотлучно.

В 1806—1807 годах он пишет комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам», высмеивающие галломанию русского дворянства. В эти годы войны с Наполеоном такие пьесы могли быть встречены только положительно. Они возбудили в публике того времени величайший восторг[9]. К тому же по языку и мастерскому использованию сценических эффектов эти пьесы — высшее достижение Крылова в жанре комедии.

«Урок дочкам» — одноактная комедия, в которой рассказывается история двух «людей вольных» — Семена и Даши. Они любят друг друга и хотят пожениться, но, не имея никаких средств, решили сначала накопить сколько-нибудь денег. Через год после разлуки Семен оказывается случайно, проездом, в деревенском доме богатого барина, где служит горничной его Даша. Выясняется, что брак придется опять отложить, так как они оба ничего не скопили. Но тут у Семена зарождается дерзкий план. Владелец деревни, Велькаров, увез сюда, в сельскую глушь, двух своих взрослых дочерей, чтобы отучить их от пристрастия ко всему французскому, привитому им порочным, как поздно увидел отец, городским воспитанием у мадам Григри. И прежде всего он запретил дочерям говорить друг с другом по-французски и приставил к ним няню Василису следить неотступно, чтобы они не нарушали его распоряжения. И вот на протяжении всей комедии галломанки Лукерья и Фекла пытаются нарушить досадный приказ отца, а няня Василиса унимает их, каждый раз говоря: «Матушка, Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!». Или: «Матушка, Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски», слыша в ответ что-либо вроде: «Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!». На галломании сестер Велькаровых и решил сыграть Семен. Он выдал себя за француза, маркиза, ограбленного в пути. Хозяин дома дал ему денег, хороший кафтан. Увидев же, что «маркиз» может объясняться хоть и на ломаном, но русском языке, потребовал, чтобы он с его дочерьми не говорил по-французски. Это было на руку Семену. Дочки безуспешно пытаются поговорить с «маркизом» на его «родном языке» и расспросить его о Париже. Он рассказывает несусветный вздор, но, ослепленные его титулом и «иностранным происхождением», дочки всему верят. Верят тому, что сутки во Франции шестью часами короче, чем в России, что в Париже не читают по-французски, а только говорят... Очарованные его «умом» и манерами, сестры решают, что хоть одна из них должна стать маркизою, выйдя за него замуж. Они заговаривают об этом с отцом. Но тут обман раскрывается, так как «француз» не только не способен, когда ему разрешили, говорить по-французски, но не может даже придумать себе французского имени. Семен и Даша просят простить их за обман и помочь пожениться. За тот урок, который мнимый маркиз дал его дочкам, Велькаров оставляет Семену те деньги, которые уже дал, обещает помочь на прощанье.

Велькаров показан умным, патриотически настроенным человеком, который совсем не против французского языка, а только считает, что все хорошо в меру. Но его роль в комедии не велика. В основном на сцене глупые, грубые, невежественные молодые дворянки, прямо перенесенные Крыловым из самых острых сатирических зарисовок «Почты духов», которым противопоставлены сообразительные, вызывающие сочувствие читателей, простые люди — слуги. Почти повторяет одну из зарисовок «Почты духов» рассказ Лукерьи о городской жизни дворянки: «Какая райская жизнь! поутру, едва успеет сделать первый туалет, явятся учители: танцевальный, рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей: тут любовное похождение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другую свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая за тем, — ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет. Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе: подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой — и снова займешься туалетом, чтоб ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь под бока, а они-то морщатся, они-то ворчат... ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь, как полоумная, и когда случишься в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцевать, как в хвосте, — словом, не успеешь опомниться, как уже рассветает и ты полумертвая едешь домой».

Такое изображение дворянского времяпрепровождения могло пройти на сцену только под флагом борьбы с галломанией.

В «Уроке дочкам» лишь упоминаются модные лавки — характерная принадлежность дворянского городского быта того времени. В другой своей большой трехактной комедии Крылов специально изображает их, прямо назвав свою пьесу «Модная лавка». В ней молодой дворянин, только что вернувшийся из армии, рассказывает девушке, служащей в лавке мадам Каре, о том, что всерьез влюбился, мечтает жениться, но ему отказано. Маша берется помочь. Дворянин обещает ей, крепостной своей сестры, в случае успеха вольную и три тысячи рублей. Преодолев массу препятствий, проявив блестящую изобретательность и находчивость, показывая на каждом шагу неизменное превосходство над «дворянскими» персонажами, Маша достигает цели. В комедии изображена не только модная лавка француженки мадам Каре, в которой происходит все действие пьесы, не только высмеивается разорительное и позорное увлечение чужестранными модами, но и показывается русский дворянский быт начала XIX века, изображен барин, приехавший в столичный город со всей семьей, на своих лошадях, в своих экипажах с кучерами, лакеями — всей дворней. Показаны патриархальные взгляды на жизнь этих дворян, их бездушное, пренебрежительное отношение к дворовым людям как к низшим существам, пьянство и притворство которых поневоле приходится выносить.

«Модная лавка» социально менее остра, чем «Урок дочкам», но она с первых слов держит в напряжении читателя и зрителя, следящего за блестящим поединком умной крепостной девушки с ничтожными подобиями людей, наделенными властью. Конечно, изображение французской модной лавки обеспечивало постановку комедии на сцене. Этому способствовало и то, что автор, учитывая цензурные условия, не показывал открыто борьбу с крепостным правом, а лишь описывал попытки личного освобождения и самоутверждения путем перехода в торговое сословие.

Крылову, прославившемуся пьесами, было предложено написать «волшебную оперу». Первая постановка созданной им оперы «Илья Богатырь» на петербургской сцене была в 1806 году. «Илья Богатырь» был принят с восторгом. Теперь сценические успехи стали привычны для Крылова. Написанная на материале русских былин и сказок, «волшебная опера» возрождала народную поэзию, вызывала чувство гордости народом, историческим прошлым, его могуществом в настоящем.

Крылов решился отдать в цензуру свою шутотрагедию «Подщипа, или Триумф». Но в том виде, в каком она была написана, цензура не пропустила пьесу[10]. Дорога на сцену произведениям с такой тематикой была для Крылова по-прежнему закрыта. И, вызывая удивление современников, только что достигший славы драматург перестал быть драматургом: Крылов навсегда отказался от работы в театре.

Продолжение: Творчество Крылова в первой четверти XIX века >>>