Друг или враг? (из биографии И. А. Крылова). Десницкий А. В.

Крыловы, мать со старшим сыном Иваном и маленьким Левушкой, собрались переезжать в Петербург в 1782 году. Перебраться в другой город было не просто, и они лишь следующим летом обосновались в столице. Поселились, видимо использовав старые военные знакомства отца, в «Измайловском полку», на окраине города. Крылов определился на службу в Петербургскую казенную палату. Он теперь кормилец семьи. Вместе с матерью они «подымают» Левушку; разница в возрасте и положении в семье такова, что младший брат называет старшего «тятенькой». И действительно, на всю остальную жизнь Иван Андреевич заменил брату отца. Не в эти ли первые петербургские годы сложился у Крылова идеал семьи, матери, семейных отношений? И, видимо, человеком необычайной душевной красоты была Марья Алексеевна Крылова, недаром старший сын благоговейно чтил ее память.

Переехав в Петербург, Крылов продолжал работать над замыслами, взлелеянными еще в Твери. Ему хотелось стать не просто драматургом, а создателем трагедий. Ведь и его первая вещь — знакомая нам «Кофейница», формально комическая опера, трагична, по содержанию она вполне могла восприниматься как трагедия. Но Крылов уже понял, что трагедий с таким антимонархическим содержанием, как те, что он создавал, писать в России, «благоденствующей» под скипетром северной Семирамиды, нельзя. В этих условиях легче проводить в жизнь свои идеи в комедийных жанрах. К тому же первый опыт драматурга — уже знакомая нам комическая опера «Кофейница» — была продана книгоиздателю Брейткопфу за немалые (для Крылова) деньги. Правда, издать ее не удалось, при жизни автора не попала она и на сцену. И Крылов, освоившись в петербургских театральных кругах, пересмотрев на сцене и перечитав множество драматических произведений русских, французских и итальянских авторов, обратился к комедийным видам творчества. Только теперь было покончено с тверскими замыслами, только теперь, по существу, закончился тверской период его литературной деятельности.

В 1786 году им была написана трехактная комическая опера «Бешеная семья». В «Кофейнице» было лишь одно место, третье явление второго действия, истинно комедийное. Госпожа Новомодова беседует с «кофейницей» — кофегадалкой, та ей гадает, помещица, сама того не понимая, характеризует себя с самой неприглядной стороны, что производит сильный сатирический эффект и дает возможность автору создать ряд острых фраз и комических ситуаций. Вот из этого-то явления Крылов развернул свою новую пьесу. Все ее три акта, все ее девятнадцать явлений наполнены комическими ситуациями, сценами с нелепыми превращениями, смешными неузнаваниями, а затем и узнаваниями, развлекательной суматохой действующих персонажей и, конечно, каламбурами, остротами, народными поговорками, отрицательными самохарактеристиками.

Крылов всеми силами старался написать такую пьесу, которая была бы принята к постановке, пьесу, с одной стороны, развлекательную, истинно комическую, а с другой — безобидную на взгляд цензуры. И он достиг своей цели: театральная дирекция была удовлетворена и тем и другим. Директор театра П. А. Соймонов распорядился даже приписать к «Бешеной семье» музыку, что и было выполнено.

В пьесе показывается, как молодой офицер добивается согласия на брак с полюбившейся ему девушкой из дворянского семейства. Преодолены несерьезные препятствия, вызывающие у зрителя веселый смех, и пьеса кончается счастливо. Два основных персонажа совершенно добропорядочны, говорят одни официально добродетельные фразы, довольно бесцветны, и сами по себе малодеятельны. Зато вокруг них кипит жизнь, полная смешной предприимчивости других лиц. В офицера влюблена не одна сестра хозяина, руки которой он добивается, но и «бабка» хозяина, т. е. мать и дочь. Их-то попытки добиться взаимных чувств Постана и делают семейство «бешеным», ненормальным, а главное, смешным. Особенно выразительна сцена свидания молодого офицера сразу со всеми влюбленными в него женщинами.

Развитие сюжета напоминает аналогичную ситуацию в «Бригадире» Фонвизина, где бригадир влюблен в советницу, советник — в бригадиршу, невеста сына бригадира — в своего добродетельного жениха Добролюбова, который, не питая никаких симпатий к своей невесте, флиртует с советницей. Но в чем же сохранился в «Бешеной семье» демократизм Крылова? Неужели в результате погони автора за возможностью поставить пьесу на сцене он совершенно исчез? В какой-то мере это так. В пьесе почти нет изображения дворянской жестокости, как это было в его предыдущих произведениях, нет осмеяния дворянского суеверия, нет темы угнетенной деревни, идеализации крестьянских, добродетелей, не говоря уже об осуждении самодержавия.

В то же время демократизм Крылова, пусть в ослабленном виде, сохранился в осмеяний дворянской развращенности и в насмешках над дворянским невежеством и пустомыслием. А главное — в теме, столь частой в русской литературе второй половины XVIII века, в теме «уравнения сословий». В опере Крылова — это изображение взаимоотношений барина и крепостного человека, дворянина-офицера Постана и его слуги Проныра. Они оба влюблены, оба в конце концов получают согласие на брак, оба переживают одни и те же приключения, попадают в сходные ситуации и зачастую общаются друг с другом как приятели, люди равные в равных обстоятельствах. Так, Постан обращается к Проныру: «Любезный Проныр, помоги мне своим советом!» Уговаривает его: «Ах, вспомни хоть, Постан драгой, Зачем мы призваны с тобой!» И Проныр говорит своему барину запросто: «Постан, Постан, не тут ли ты?», позволяет себе по-приятельски шутить над ним. Дуэтом обращаются к хозяину дома, куда хотят проникнуть, упрекая его за то, что он не дает им возможности увидеться с девушками, в которых они влюблены:

«Коль меня ты не пускаешь
К ним теперя хоть на час
Так опосле не узнаешь,
Когда буду я у вас».

У молодых людей общее дело, в котором они как бы на равных правах и в равном положении, и оба это равно признают. Вместе поют, обращаясь к тому же Сумбуру, хозяину дома: «Бойся, бойся с нами ссоры».

Надо полагать, что Крылов не был особенно удовлетворен своим произведением, слишком ослаблена в нем сатира на существовавшие тогда порядки.

Отношения с театром сложились к 1787 году такие, что Крылов мог рассчитывать на постановку своих пьес. Директор петербургского театра Соймонов не только поручил приписать музыку к комической опере «Бешеная семья», но и поручил Крылову перевести на русский язык французскую оперу «L’Infante de Zamorra». Кроме того, ему был выдан постоянный билет для бесплатного входа в театр на хорошие места. Чтобы еще больше сблизиться с театром, Крылов уволился из Санкт-Петербургской казенной палаты и поступил на службу с большим жалованьем в Горную экспедицию, которой заведовал все тот же Соймонов.

И вдруг все в Петербурге изменилось для Крылова в худшую сторону. «Бешеной семьи» на сцене не поставили, за перевод французской оперы не заплатили, хорошего бесплатного билета на вход в театр лишили, стало ясно, что вообще никакой его пьесы в театр не примут, а в 1789 году ему пришлось уйти со службы у Соймонова в Горной экспедиции, да и вообще из театра. И все это из-за взаимоотношений с Княжниным.

Своим творчеством Княжнин во многом близок Крылову: поисками своего пути в литературе — сменой жанров своих произведений, своей оппозиционностью самодержавию, критикой дворянства, обращением к широкому кругу читателей. Недаром Крылов нередко шел по тем путям в своем творчестве, на которых Княжнин приобрел себе славу драматурга, автора комедий и трагедий, поэта-лирика, баснописца, сатирика. И первые произведения Крылова перекликаются с произведениями Княжнина: «Кофейница» — с «Несчастьем от кареты», «Филомела» — с первой трагедией Княжнина, принесшей ему известность, — «Дидоной». Крылов имел основания рассчитывать на помощь и дружбу прославленного петербургского драматурга, у которого он учился, которому в какой-то мере подражал. И Княжнин сначала как будто бы некоторую помощь ему оказал: приютил, видимо, на несколько дней у себя в доме.

Но если о помощи Княжнина Крылову можно только догадываться, ее только предполагать, то о других неприязненных отношениях можно говорить точно. Считается, что они начались со случайного разговора Крылова с женой Княжнина. Е. А. Княжнина, любимая дочь А. П. Сумарокова, крупнейшего драматурга XVIII века, предшественника Княжнина и Фонвизина, бывшая в девичестве фрейлиной императрицы Елизаветы Петровны, сама сочиняла стихи и была дамой из литературного круга петербургского дворянского общества. Об этом разговоре вспоминали так, стараясь прямо не называть Княжнину.

«Крылов был вхож в дом одного драматического писателя, человека с умом и дарованиями, но подвергавшегося упрекам в заимствовании многого из пиес французского театра. Жена его, женщина умная, бойкая, дочь другого знаменитого трагика, невзлюбила за что-то Крылова, юношу тихого, кроткого и, как сказывали сверстники его, худощавого и застенчивого. Для усовершенствования своего во французском языке и для изучения италианского он переводил оперы. «Что вы получили,— спросила однажды эта барышня у Крылова, — за ваши переводы?» — «Мне дали свободный вход в партер!» — «А сколько раз вы пользовались этим правом?» — «Да раз пять!» — «Дешево же! Нашелся писатель за пять рублей!» Крылов оскорбился этим отзывом, не отвечал, но решился отомстить и написал комедию «Проказники», в которой выставил мужа ее, назвав его Рифмокрадом, а ее вывел под именем Тараторы. Разумеется, на их счет наплетено было много вздору»[2].

Как видим, отношения приняли явно враждебный характер, причем дело изображено так, что Крылов проявил крайнюю обидчивость и в ответ на дерзость жены Княжнина чрезмерно жестоко отомстил не только ей, но и ее супругу, как будто бы ни в чем в отношении Крылова не виноватому. Воспоминание это никем не опровергалось, и, хотя в наше время указывалась социальная рознь, которая неизбежно должна была разделить Крылова и Княжнина, по-прежнему Крылов продолжает считаться писателем, из-за юношеской запальчивости перешедшим допустимые границы в сатирических, не очень-то оправданных нападках на Княжнина и его жену.

На самом деле все это совсем не так. Из воспоминания Н. И. Греча следует, что еще до сообщенного нами разговора Е. А. Княжнина «за что-то не взлюбила» Крылова. За что же? Она старалась унизить его как автора произведений для сцены. Не заключается ли ответ в какой-либо пьесе, сочиненной Крыловым до разговора с Княжниной, а значит, и до «Проказников», в которых, как обычно считают, Крылов впервые обрушился на Княжнина.

При такой постановке вопроса напрашивается ответ, что Крылов не угодил Княжниной, да в общем-то и не столько ей, а в первую очередь ее мужу, своей комедией «Сочинитель в прихожей», написанной вслед за «Бешеной семьей», в 1786 году.

В комедии выведен стихотворец-дворянин, бездельник из прихожей знатной дамы, рассчитывающий, что она поможет ему вручить его сочинение своему вельможному жениху. Не думая о высоких задачах литературы, ничтожный стихоплет заботится о корыстном снискании милостей влиятельного графа. Для достижения своей цели Рифмохват даже притворяется женихом служанки госпожи Новомодовой и оказывается против своего желания соперником графского лакея. Первая попытка вручить вельможе свои сочинения кончается у Рифмохвата неудачей. Сочтя протягиваемые ему бумаги за долговые обязательства, предъявляемые ему к оплате, граф оттолкнул их, и они упали в грязь, под колеса его уезжавшей кареты. В конце концов Новомодова предоставила стихотворцу возможность вручить его творения своему жениху. Служанка, высушившая и прогладившая пострадавшие творения, принесла их, и они были отданы вельможе. Но какой эффект они произвели! Просматривая их, граф к великому восторгу Рифмохвата на глазах менялся в лице. Какое воздействие стихов! Но оказалось, что служанка перепутала бумаги и жениху Новомодовой был вручен памятный список ее любовников с разнообразными замечаниями. Сватовство расстроилось. Выгодный Новомодовой брак не состоялся, а Рифмохват потерпел полную неудачу, все его унижения оказались напрасны.

Общеизвестно, что Крылов изобразил в комедии «Проказники» Княжнина под именем Рифмокрада. Вскоре он в журнале «Почта духов» опять изобразит под сходным именем определенно Княжнина. В «Сочинителе в прихожей» выведен под именем такого же рода ничтожный стихоплет Рифмохват. Рифмохват говорит о себе, что он «в один вечер может ставить по 600 стихов». Было известно, что Княжнин написал трагедию «Титово милосердие» в три недели. Рифмохват говорит, что он написал шесть томов сочинений. Разговор о томах сочинений — довольно ясный намек: именно в это время подготавливалось и выходило собрание сочинений Княжнина. Правда, оно получилось четырехтомным, но вполне могла идти речь и о шести томах. Желая обратить на себя внимание вельможи и подольститься к нему, Рифмохват подносит ему не оду, как это было бы естественно, а «пьесу». Опять намек на Княжнина, который обращал на себя внимание в первую очередь своими трагедиями. Когда Рифмохват получает предложение написать хвалебные стихи своей покровительнице, то это, как ему представляется, чрезвычайно поднимает его общественное положение. Опять намек на Княжнина, осчастливленного вниманием императрицы. Отдельные черты Рифмокрада-Княжнина из «Проказников» мы видим в другом персонаже «Сочинителя в прихожей» — графе Дубовом. То, о чем Рифмокрад говорит в «Проказниках», в «Сочинителе...», звучит в рассказе слуги графа, который рассказывает о своем барине, что он «выбирает из многих книг, что ему полюбится, и у него из того выходит всегда добрая книга».

Госпожа НЬвомодова из «Сочинителя в прихожей» тоже сходна с Тараторой из «Проказников», в образе которой Крылов определенно изобразил Е. А. Княжнину. Обе они развратны и имеют отношение к стихотворству. Новомодова из «Сочинителя...» сходна и с Новомодовой из «Кофейницы». Повторением имени Крылов подчеркнул типичность женского дворянского персонажа в своих ранних пьесах. Так что Новомодова в «Сочинителе... — это, с одной стороны, пародийный образ жены Княжнина, с другой — с детских лет ненавистный Крылову тип наглой, невежественной и развратной барыни-дворянки, один и тот же в провинциальной Твери и в великосветском Петербурге.

Когда Крылов познакомился с Княжниным, то увидел, как автор оперы «Несчастье от кареты» постепенно превращался в придворного поэта, славящего Екатерину II. Желая показать Княжнину всю неприглядность и позорность принимаемой им роли, Крылов и написал «Сочинителя...», обрушившись и на бывшую фрейлину императорского двора, супругу Княжнина, толкавшую своего супруга на привычное для нее придворное прислужничество.

«Сочинитель в прихожей» — пьеса, которая значительнее простого памфлета. Изображая продажного поэта, о котором сказано, что он дворянин, Крылов изобразил литературное окружение самой Екатерины II в лице развратной Новомодовой — типичной по своему нраву и образу мыслей придворной дамы последних десятилетий XVIII века. Применяя прием сдваивания образов, Крылов придал Новомодовой отдельные черты самой императрицы, а графу Дубовому, охотящемуся на оленей, специально завезенных и выпущенных в парк, черты всесильного князя Потемкина.

Сатира на Княжнина в «Сочинителе...» никогда никем не была замечена, но сам-то Княжнин, писатель, привыкший тоже к полускрытому проведению рискованных идей в своих пьесах, конечно, понял все намеки. Крылов преподал Княжнину урок, а тот оскорбился и ответил враждой не на жизнь, а на смерть. Репутация его как ведущего дворянского драматурга была настолько велика в глазах Соймонова и всего театрального начальства, что он смог закрыть дорогу Крылову на сцену. Конечно, Княжнин мог разъяснить и намеки по адресу Екатерины и Потемкина, бывшие в крыловской комедии. А это было и вовсе не безопасно и вело не только к лишению мест в театре, а и вообще к лишению места в жизни.

Крылов пытался бороться. Его следующая пьеса «Проказники» и была этим средством борьбы.

Своей второй комедией Крылов открыто напал на Княжнина и его жену. Сам Княжнин признал, что пьеса — сатира на него и его семью и требовал недопущения «Проказников» на сцену.

На фоне довольно запутанной любовной интриги, обычной для русской комедии второй половины XVIII века, Крылов изобразил действительно типичную семью и домашний быт преуспевающего петербургского литератора. В одной из сцен прямо показан процесс его литературного творчества: он требует, чтобы ему несли книги то одного, то другого французского автора, набирает от каждого по нескольку строк и таким образом составляет «свой» текст. В молодости Княжнин совершил растрату крупной суммы казенных денег, из-за чего поплатился как своим состоянием, так и положением на службе и в обществе. Впоследствии об этом забыли. Крылов же в своей пьесе неделикатно напомнил об этом эпизоде в жизни своего предполагаемого друга, ставшего врагом. Жена Княжнина недвусмысленно названа в пьесе Тараторой и изображена развратной кокеткой.

Острота личных нападок Крылова на Княжнина и его жену сочтена уже в его время чрезмерной, и Крылова оправдывали, только учтя его юношескую запальчивость и самолюбие. Такое отношение к сатире Крылова на Княжнина в «Проказниках», да и вообще ко всем его особенно острым выпадам против автора «Росслава» и «Титова милосердия» осталось в исследованиях о Крылове навсегда[3].

Однако ни раньше, ни в наше время не обращалось внимания на то, верна ли эта критика, соответствовали ли сатирические выпады Крылова тому, что было в действительности.

А между тем крыловская характеристика литературного метода Княжнина, подчас чрезмерно использовавшего произведения своих зарубежных предшественников, по сути дела повторена Пушкиным, который назвал Княжнина «переимчивый Княжнин». Растрата казенных денег действительно была в свое время совершена Княжниным; что же касается характеристики Е. А. Княжниной, то она никогда фактически не опровергалась. Так что Крылов не «наплел вздора», как писали о нем, а, в худшем для него случае, сообщил то, что вспоминать было неделикатно.

Но эта «неделикатность» отнюдь не была проявлением «юношеской запальчивости», а скорее остроумным дипломатическим ходом уже опытного радикального литератора. В «Проказниках» нет не только острых, но и никаких явных политических выпадов против самодержавия Екатерины. Сняты и упреки Княжнину за угодничество перед императрицей и ее окружением. Вся сатира перенесена в остро личный план. Тем самым критика творчества Крылова Княжниным и лицами, его поддерживающими, выглядела не как ответ на его общественную позицию, а просто как проявление личной неприязни к автору «Проказников». Их же социальная критика могла быть ему очень опасной.

На сторону Княжнина открыто встал директор театра Соймонов. В результате Крылов был вынужден не только распроститься с надеждой на работу в театре, но и уйти, как мы уже сказали, со службы в Горном ведомстве. На «прощание» он написал и Княжнину, и Соймонову по письму, которые еще и распространил в обществе. В этих «открытых» письмах он так же, как к в «Проказниках», в резко личном тоне сводил счеты со своими врагами, критикуя их мораль и нравы, их отношение к литературе и театру. Соймонова он прямо именует подлецом и глупцом. Он упрекает Княжнина, «что нельзя бранить ни одного порока, не прогневая вас или вашей супруги», и насмешливо предлагает ему «выписать... все те гнусные пороки, которые вам или вашей супруге кажутся личностию, и дать знать мне, а я с превеличайшим удовольствием постараюсь их умягчить, если интерес комедии не позволит совсем уничтожить».

Как видим, «вспыльчивость» Крылова продолжалась годами. А это указывает на то, что и «Проказники», и письма Княжнину и Соймонову, написанные в еще более резкой форме, переходящей в прямые оскорбления, — определенная линия поведения, тактика, вызванная не менее острыми обстоятельствами. Из письма Соймонову видно, что это за обстоятельства.

Пытаясь удержаться в театре и продолжая писать для сцены, Крылов создал оперу «Американцы». Соймонов обвинил автора в том, что тот в одном из эпизодов «револьтирует» зрителей... «Револьтирует», то есть возбуждает, революционизирует. Мы знаем, что замечание Екатерины, сделанное Фонвизину по поводу его «Вопросов», замечание, что один из них произошел от «вольномыслия», почти прекратило литературное творчество этого писателя. В словах же Соймонова прозвучало еще более страшное по тем временам обвинение. Если бы оно стало признано более широко, то это могло бы повести не только к изгнанию из театра, а и к более страшным последствиям. Вот Крылов и постарался уйти от опасного обвинения, начав невероятно острую, бьющую в глаза ссору со своими врагами, стараясь все свести к ней и спорам по литературно-теоретическим вопросам.

Причем он постарался не оставить в руках врагов текстов своих произведений, которые послужили бы им материалом для дальнейших обвинений. «Американцев» он взял от Соймонова обратно. Но, видимо, не одно место в опере давало возможность обвинять его в вольнодумстве, потому что он так же основательно изъял из обращения «Американцев», как в свое время «Клеопатру». Через несколько лет А. И. Клушин, молодой драматург и поэт, приятель Крылова, переделал с его разрешения, а может быть, и по его просьбе, героическую оперу в оперу комическую, сохранив крыловские куплеты и написав свой новый прозаический текст. Не затем ли это было сделано, чтобы представить вместо одного текста другой, вместо серьезного — комический, вместо «револьтирующего» — развлекательный. Не та же ли тактика здесь, что и раньше: вместо одного произведения, опасного в цензурном отношении, представить другое, создав вокруг него чрезвычайную ажиотацию, тем самым заставляя забыть предшествующее. Во всей неприятной для обоих писателей ссоре со стороны Крылова мы видим не мгновенную вспыльчивость, а обдуманную тактику, борьбу за место в литературе и, возможно, в жизни вообще.

Не вспыльчивость и чрезмерное самолюбие руководили Крыловым при создании «Проказников» и написании писем к Княжнину и Соймонову: Крылов критиковал Княжнина, придерживаясь определенных границ, а иногда и фактически оправдывая его. Неизвестно, откуда взялось утверждение, что Княжнин растратил казенные деньги, поддавшись случайному увлечению, проиграв их в карты. В последнее время выяснено, что Княжнина судили за растрату денег, которые он брал в разное время «для собственных надобностей»[4]. Прежняя версия о карточном увлечении, предположение, что, возможно, Княжнина, скажем, напоили и бесчестно обыграли, отпадает: дело, значит, в систематическом, сознательном растранжиривании казенных сумм. Если обратиться к «Проказникам», то ясны причины поступка Княжнина. Рифмокрад в денежных делах полностью подчинен супруге. По Крылову, так сказать, получается, что в растрату ввела Княжнина его жена. Он пострадал из-за чрезмерной ее власти над ним. Крылов пытался «Сочинителем...» повлиять на творчество Княжнина, предостеречь от унижающего его как писателя и человека низкопоклонства перед императрицей и ее вельможами, пытался своим творчеством руководить литературой, на примере Княжнина давал урок другим писателям, которые соблазнились бы пойти по тому же пути, на который встал Княжнин своими пьесами «Титовым милосердием», «Росславом», изданием собрания сочинений при покровительстве самой императрицы, так сказать, из-под ее руки. Не оставил он стремления повлиять на Княжнина и в «Проказниках», этой пьесе видно, что Крылов считал вредным влияние на Княжнина его жены: Таратора поощряет все самое плохое в Рифмокраде — его чрезмерное самомнение, пренебрежение к другим писателям, она толкает его на ссоры и является в них застрельщиком и главным действующим лицом.

Хотя Крылов и оставил работу в театре, и рассчитался с Княжниным и Соймоновым своими открытыми письмами, но с друзьями и приятелями-актерами он продолжал встречаться и был в курсе театральных дел. И вот Соймонов уволен от театральных дел. Мы не касаемся всех подробностей этой истории и всех лиц, принимавших в ней участие. Важно отметить то, что «безродный», неимущий писатель сумел одержать победу над вельможей, угождавшим самым влиятельным лицам в империи.

Расставшись с театром, Крылов стал на полдесятка лет профессиональным журналистом, издавал один за другим три журнала, заполняя их иногда чуть не наполовину своими произведениями. И в своей журнальной сатире он не забывал Княжнина. Много из того, с чем не удалось познакомить публику со сцены, нашло себе место в его журнальных произведениях. Причем читателям опять было ясно, что под автором, обильно заимствующим фразы из пьес французских писателей, подразумевается Княжнин, так как Крылов слишком прозрачно критиковал его трагедии, называя автора снова Рифмокрадом. Не была забыта и Екатерина Александровна Княжнина — она выведена, как и в пьесах, под именем Тараторы с теми же «достоинствами», что и в комедиях Крылова[5].

Нечто иное появилось в отношениях Крылова к Княжнину, уже умершему, в 1793 году.

Разговор о взаимоотношениях Крылова и Княжнина, о несостоявшейся дружбе и разыгравшейся вражде, об этом серьезном жизненном уроке, пройденном Крыловым в ранней молодости, был бы не полон, если не вспомнить о том, что Княжнин стал в конце своей жизни, на переходе от восьмидесятых к девяностым годам своего века, автором тираноборческой «республиканской» трагедии «Вадим Новгородский», если не вспомнить, что он в результате написания этого произведения «погиб под розгами» в застенке у кнутобойца Шешковского.

В 1793 году в журнале «С.-Петербургский Меркурий», издававшемся Крыловым вместе с его младшим товарищем Клушиным, младшим не по возрасту, а по взаимоотношениям, не к месту и некстати, в примечании к повести Клушина «Несчастный М-в» появляется такая характеристика трагедии Княжнина «Дидона» и такие слова о нем самом: «Дидона» траг. в 4-х действ, в стих., соч. знаменитого нашего драматического стихотворца Як. Бор. Княжнина. Кто не согласится, что сия трагедия есть лучшее театральное произведение на нашем языке, произведение, которое бы и французскому театру сделало честь? Наша словесность лишилась сего мужа, сего редкого поэта. Он мертв; — а мертвым льстить не можно — он мертв; — но смерть потребляет только человека. Кровавые челюсти ее слабы поглотить его дарования, его славу. Похвала по смерти есть самое лестное воздаяние талантам. Оно беспристрастно, не управляемое лестию. Примеч. Кл.»[6]. Несомненно, что это «примечание» — самое первое сообщение в печати о «кровавом» трагическом характере смерти Княжнина в застенке у екатерининского палача Шешковского. Несомненно и другое: хотя сообщение и подписано Клушиным, но, конечно, в отношениях с Княжниным, да и вообще в журнале Крылов был главным лицом. Затем в 1793 году в типографию Академии наук было переведено печатание журнала «Санкт-Петербургский Меркурий», и в этом же году в ней был напечатан отдельным изданием «Вадим Новгородский». А главное, благодаря своим новым журналистским связям Крылов получил возможность принять участие в составлении трех книг многотомного издания «Российский Феатр». Они были скомпонованы из пьес Крылова, Клушина и... Княжнина. Кроме его комедий, тех, которые нравились Крылову, был с набора отдельного издания одновременно напечатан также «Вадим Новгородский». Кроме того, поспешно, после выхода в свет «опасной» трагедии, пока она не запрещена, а что она будет запрещена, Крылову было, конечно, ясно, в его журнале была помещена искусно обходившая екатерининскую цензуру рецензия Клушина, по сути дела привлекавшая внимание читателей к исключительному по своему общественному значению предсмертному произведению Княжнина. Вся сумма перечисленных фактов говорит о том, что они — одно мероприятие по напечатанию и пропаганде последней республиканской трагедии Княжнина. И в нем основное руководящее значение имел, конечно, Крылов. Ответственность и риск составителей сборников, а главным образом Крылова, были чрезвычайно велики. Сам Княжнин не стал печатать свою крамольную трагедию, забрал ее из театра и все же поплатился за нее жизнью. Составители сборников ее напечатали. Причем Крылов не побоялся предстать в одном из сборников единомышленником Княжнина в деле дискредитации самодержавия, поместив сразу вслед за «Вадимом Новгородским» свою трагедию «Филомела». Больше того, на крамольную трагедию могли посмотреть как на произведение, завершающее тему самодержавия в сборнике, а на ее автора как на человека, относящегося с большим отрицанием, прямо-таки с отвращением к самодержавию, чем сам Княжнин, а потому далеко не случайно поставившему свою трагедию рядом с «революционным произведением».

Княжнину, ставшему в своей последней трагедии на позиции дворянского республиканизма, был неприемлем демократический радикализм и бескомпромиссный антимонархизм молодого Крылова. Крылов же сочувственно оценил республиканизм «Вадима Новгородского» и не раз впоследствии сожалел, что слишком резко отзывался о Княжнине, пытался сгладить категоричность своих оценок.

Продолжение: Крылов-журналист >>>