Английская и шотландская баллада

То, что мы зовем на русском языке одним словом "баллада", в действительности передает большое разнообразие однокоренных слов в разных языках и еще большее – соответствующих им поэтических форм, создававшихся на протяжении как минимум тысячи лет. Это и провансальская balada, и восходящая к ней итальянская ballata, и ballade французских поэтов XIV–XV вв. (самый известный из которых – Франсуа Вийон), наконец, английская и шотландская народная ballad, одна из самых прославленных форм фольклорной поэзии. О ней прежде всего и пойдет речь. Однако, чтобы еще дополнить балладный список и представить его во всем разнообразии, нужно сказать, что самое слово было перенесено на разноязычные народные стихотворения, а им, в свою очередь, начиная с конца XVIII в., широко подражали поэты – творцы литературных баллад.

Есть ли что-либо общее между всеми этими формами, почему продолжают пользоваться именно этим словом? Первоначально оно обозначало танцевальную песню. Если воспользоваться термином А. Н. Веселовского, – песню, синкретично соединившую слово, музыку и танец. Именно поэтому для балладной формы всегда обязательным было деление на строфы-куплеты, в которых какие-то строки повторялись рефреном, возможно, подхватывались хором. Что же касается содержания, то баллада предполагает сюжет, рассказ, т.е. это произведение повествовательно-лирическое. Вот эти три принципа: музыкальности, строфичности и сюжетности, – бесконечно варьируясь, тем не менее существуют как наиболее устойчивые, позволяющие опознавать балладную форму.

Происхождение баллады теряется в такой глубокой бесписьменной древности, что все теории о ней более или менее предположительны. Балладный синкретизм заставляет думать, что она есть прямой отголосок древнего единства коллективной жизни, порождение обряда и хорового исполнения. Тем не менее она жива и по сей день, узнаваема в разливе так называемой авторской или гитарной песни, нередко сохраняющей все три основных принципа балладной формы.

Обрядовое происхождение предполагается, прежде всего, в древнейших английских и шотландских балладах. Самый старый из дошедших до нас в записи текстов относится к XIII в., но ничто не мешает продлить родословную еще на одно-два столетия. Однако расцвет жанра приходится на XIV–XV вв. – на позднее Средневековье. Оно узнаваемо в языке, в событиях, в жизненных реалиях. Дело в том, что при наличии сюжетности баллада – жанр в высшей степени наблюдательный, памятливый. Баллада ищет напряженных событий, увлекается жестоким, вдохновляется пугающим, любит таинственное, хотя на поверхности не обнаруживает эмоцию и свидетельствует о событиях с истинно эпической сдержанностью. При краткости ее объема эта сдержанность заставляет рисовать события пунктиром, и узнавание главного порой происходит вдруг – с неожиданностью почти детективной развязки. Это качество баллады превосходно почувствовал А. Пушкин, но мотивам балладного сюжета написавший стихотворение "Ворон к ворону летит...". Кто там знает о смерти богатыря, кто о ней жалеет или кто в ней оказывается соучастником? Это сюжетная загадка, которую можно разгадать, но которая далеко не объяснит всего происшедшего, оставив нас с чувством, что мы прикоснулись к чему-то злому и таинственному, а порой и потустороннему, волшебному, необъяснимому. Балладный сюжет производит впечатление мгновенного кадра, выхваченного вспышкой у темноты и забвения.

Нередко процесс узнавания непосредственно выводится в речевой сюжет, имеющий диалогическую форму. Тогда свойственная балладе повторяемость отдельных рефреном звучащих строк проявляет себя как повтор вопроса-ответа, постепенно подводящий к узнаванию правды. Именно так происходит в одной из старых и наиболее известных баллад – "Эдвард". Она не раз привлекала внимание русских поэтов. В самом полном русском издании, дающем параллельно с переводным текстом английский оригинал[1], приведено три русских перевода – Л. К. Толстого, Каролины Павловой и П. Вейнберга. В этой балладе сквозь музыкальную основу ясно ощущается речевое интонационное начало, придающее стиху ритмическую сложность, которая приводит некоторых исследователей к мысли, что первоначально баллады могли возникнуть еще по законам древнеанглийского аллитерационного стихосложения, где количество слогов было произвольно, а считались лишь ударения – по четыре в каждой строке с повторяющимся согласным звуком в сильном слоге. Звуковая напряженная повторяемость действительно присуща оригиналу. Вот сто две первые строки:

Why dois your brand sae drap wi bluid,
Edward, Edward?

Здесь едва ли не каждое слово кажется незнакомым из-за архаичности или шотландского диалекта. В переводе на современный английский dois – does, brand – sword, sae – so, wi – with, bluid – blood. А в переводе на русский:

Чьей кровию меч ты свой так обагрил,
Эдвард, Эдвард?
(Пер. А. К. Толстого)

Вопросы, как мы узнаем, задает мать. Ей отвечает сын, сначала уверяющий, что он убил сокола, затем – коня и, наконец, признающийся в убийстве своего отца. Но и это не последнее признание: он напоминает вопрошающей матери, кто подсказал ему злое дело – она сама.

Переводы этой баллады отличны от балладного стиха в передаче С. Я. Маршака. Переводя народную поэзию (или из нее выросшего Р. Бернса), Маршак подчеркивал в ней прежде всего легкость, стремительность, то качество, которое в русской поэзии памятно обозначил молодой Н. Тихонов, сказавший: "Баллада – скорость голая..." Это обобщение, во всяком случае, не может быть сочтено за исчерпывающую характеристику стиха в английских и шотландских народных балладах. Кроме повествовательной "скорости", в них есть звуковая и смысловая тяжесть слова, не стертая инерцией поэтического ритма. В ней есть элемент речевой, позволяющий говорить, что в малом пространстве этого жанра эпическое событие обретает драматическую форму.

В балладе очень часто разыгрывается трагедия, но само событие остается за кадром. По закону лирического жанра, каковым при всей своей смысловой и речевой синкретичности остается баллада, мы узнаем о совершившемся в кратком пересказе и через переживание его.

Балладная эмоция очень сдержанна. Каким бы жестоким пи было сюжетное событие, баллада, и чем она древнее, тем отчетливее, не склонна обнажать чувств. На смерть возлюбленного откликаются, как правило, не плачем, а собственной смертью, как в "Трагедии Дугласов".

Он тихо скончался ночною порой,
Подруга – в предутренней мгле.

Причем перевод Маршака почти незаметно, но добавил сентиментальной эмоции, не предусмотренной оригиналом, в котором не говорится, как умер лорд – тихо или нет, и отсутствует мало здесь уместное слово "подруга".

Lord William was dead lang ere midnight,
Lady Margaret lang ere day[2].

Эмоциональный тон баллады сложился как хоровая коллективная реакция на событие, на историю, преломленную в народном сознании. Возможно, те балладные тексты, которые сохранились до нашего времени, явились во многом плодом уже не коллективного, а индивидуального творчества (об этом спорят ученые), но если и так, жанровая установка определилась гораздо ранее и в основных чертах не менялась более поздними создателями. Подобно эпическому повествователю, балладный певец не ассоциирует себя с судьбой того или иного героя, не встает на точку зрения явно обозначенного сочувствия ему, а передает каждое событие как эпизод всеобщей жизни – рода, как явление вечного ее круговорота, который не замедляется смертью одного человека или даже гибелью многих. Событие человеческой жизни еще воспринимается как часть не только исторического, но природного бытия.

Настолько сильно эпическое начало в балладе, что порой возникало искушение видеть в жанре осколки какого-то не дошедшего до нас эпоса, может быть, восстановимого.

Пытались восстанавливать, но на деле ничего сколько-нибудь событийно цельного не вышло. Единственный развернутый балладный цикл сложился вокруг фигуры благородного разбойника Робин Гуда и его лесного братства.

Существовал ли герой реально? Около двух веков в Англии пытаются ответить на этот вопрос. Мнения резко расходятся. Одни полагают за лучшее полностью довериться балладным текстам, по ним восстанавливая житие Робин Гуда, затем сопоставляя его с сохранившимися документами. Отголоски имен и событий находят преимущественно в хрониках XIII и XIV вв. Другие уверяют, что Робин Гуд – типичный герой эпоса с чертами, роднящими его с божествами германского пантеона, и лишь затем преобразованный фольклорной фантазией в защитника обездоленных. Безусловно ясно одно: исторические хроники не знают такого героя, а баллады, его восславившие, хранят легендарную память о старой доброй Англии, образ которой рождался в XIV в. Время военных побед, одержанных английскими лучниками над французской рыцарской конницей при Кресси и Пуатье во время Столетней войны. Время, когда окончательно складывается нация, проникаясь чувством своего достоинства, когда в жестоких крестьянских восстаниях беднейшая часть населения страны пытается отстоять жизненную правду евангельского учения о всеобщем братстве.

Есть и еще один круг постоянных событий, находящихся в поле зрения баллады, но не объединенных каким-то героем, – это пограничные столкновения англичан и шотландцев, веками тянущееся противостояние двух соседних пародов. Их тема всегда – гибель в бою, сопутствующее ей прославление павших и горе оплакивающих. Здесь есть возможность и для непосредственно эпического разворота событий, как в знаменитой "Охоте на Шевиотских холмах", которая не завершается даже гибелью англичан с лордом Перси и шотландцев с графом Дугласом, но продолжается местью за них, дело которой берут на себя короли обеих земель. По обычаю балладного повествования певец не комментирует, но вслед за финальным обращением к Богу – хранить короля – он не может удержаться и еще от одной просьбы: окончить проклятый раздор между благородными мужами двух королевств.

Это баллада, которую по классификации сюжетов, предложенной в свое время В. М. Жирмунским, можно несомненно считать эпической. Есть любовные баллады, разбойничьи – не только о Робин Гуде; еще иногда отдельно выделяют бытовые, комического содержания – "Старуха, дверь закрой...". Но это условное деление и неисчерпывающее. Куда, например, отнести "Эдварда" или "Сэра Патрика Спенса"? А таких баллад много, может быть, они-то и преобладают, определяя жанр, в котором, в отличие от эпоса, сюжет развивается не вокруг события, а вокруг судьбы человека. В этом смысле можно сказать, что баллада подчеркивает личное начало, дает его крупным планом в своем рассказе, все еще эмоционально сдержанном, прячущем оценку за объективностью самого повествования. Точно так же, как герои баллад умеют с молчаливым достоинством принять свою судьбу. В этом их мужество, их сила, их трагическое величие и их тайна, которую так любит баллада.