Поэзия Дж. Г. Байрона и Э. А. По. Литература-9

Стихотворение Э. А. По «Ворон» (переводы Д. Мережковского и К. Бальмонта)[2]

Дмитрий Мережковский		Константин Бальмонт
Погруженный в скорбь немую и усталый, в ночь глухую, Раз, когда поник в дремоте я над книгой одного Из забытых миром знаний, книгой полной обаяний, – Стук донесся, стук нежданный в двери дома моего: «Это путник постучался в двери дома моего, Только путник – больше ничего». В декабре – я помню – было это полночью унылой. В очаге под пеплом угли разгорались иногда. Груды книг не утоляли ни на миг моей печали – Об утраченной Леноре, той, чье имя навсегда – В сонме ангелов – Ленора, той, чье имя навсегда В этом мире стерлось – без следа. От дыханья ночи бурной занавески шелк пурпурный Шелестел, и непонятный страх рождался от всего. Думал, сердце успокою, все еще твердил порою: «Это гость стучится робко в двери дома моего, Запоздалый гость стучится в двери дома моего, Только гость – и больше ничего!» И когда преодолело сердце страх, я молвил смело: «Вы простите мне, обидеть не хотел я никого; Я на миг уснул тревожно: слишком тихо, осторожно, – Слишком тихо вы стучались в двери дома моего...» И открыл тогда я настежь двери дома моего – Мрак ночной, – и больше ничего. Все, что дух мой волновало, все, что снилось и смущало, До сих пор не посещало в этом мире никого. И ни голоса, ни знака – из таинственного мрака... Вдруг «Ленора!» прозвучало близ жилища моего... Сам шепнул я это имя, и проснулось от него Только эхо – больше ничего. Но душа моя горела, притворил я дверь несмело. Стук опять раздался громче; я подумал: «Ничего, Это стук в окне случайный, никакой здесь нету тайны: Посмотрю и успокою трепет сердца моего, Успокою на мгновенье трепет сердца моего. Это ветер, – больше ничего. Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный, Ворон царственный влетает; я привета от него Не дождался. Но отважно, – как хозяин, гордо, важно Полетел он прямо к двери, к двери дома моего, И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него, Тихо сел, – и больше ничего. Как ни грустно, как ни больно, – улыбнулся я невольно И сказал: «Твое коварство победим мы без труда, Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний, Ворон вещий, К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда, Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?» И ответил Ворон: «Никогда». Говорит так ясно птица, не могу я надивиться. Но казалось, что надежда ей навек была чужда. Тот не жди себе отрады, в чьем дому на бюст Паллады Сядет Ворон над дверями; от несчастья никуда, – Тот, кто Ворона увидел, – не спасется никуда, Ворона, чье имя: «Никогда». Говорил он это слово так печально, так сурово, Что, казалось, в нем всю душу изливал; и вот, когда Недвижим на изваяньи он сидел в немом молчаньи, Я шепнул: «Как счастье, дружба улетели навсегда, Улетит и эта птица завтра утром навсегда». И ответил Ворон: «Никогда». И сказал я, вздрогнув снова: «Верно, молвить это слово «Научил его хозяин в дни тяжелые, когда Он преследуем был Роком, и в несчастьи одиноком, Вместо песни лебединой, в эти долгие года Для него был стон единый в эти грустные года – Никогда, – уж больше никогда!» Так я думал и невольно улыбнулся, как ни больно. Повернул тихонько кресло к бюсту бледному, туда, Где был Ворон, погрузился в бархат кресел и забылся... «Страшный Ворон, мой ужасный гость, – подумал я тогда – Страшный, древний Ворон, горе возвещающий всегда, Что же значит крик твой: «Никогда?» Угадать стараюсь тщетно; смотрит Ворон безответно. Свой горящий взор мне в сердце заронил он навсегда. И в раздумьи над загадкой, я поник в дремоте сладкой Головой на бархат, лампой озаренный. Никогда На лиловый бархат кресел, как в счастливые года, Ей уж не склоняться – никогда! И казалось мне: струило дым незримое кадило, Прилетели Серафимы, шелестели иногда Их шаги, как дуновенье: «Это Бог мне шлет забвенье! Пей же сладкое забвенье, пей, чтоб в сердце навсегда Об утраченной Леноре стерлась память – навсегда!...» И сказал мне Ворон: «Никогда». «Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий, Злой ли Дух тебя из Ночи, или вихрь занес сюда Из пустыни мертвой, вечной, безнадежной, бесконечной, – Будет ли, молю, скажи мне, Будет ли хоть там, куда Снизойдем мы после смерти, – сердцу отдых навсегда?» И ответил Ворон: «Никогда». «Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий, Заклинаю небом, Богом, отвечай, в тот день, когда Я Эдем увижу дальный, Обниму ль душой печальной Душу светлую Леноры, той, чье имя навсегда В сонме ангелов – Ленора, лучезарной навсегда?» И ответил Ворон: «Никогда». «Прочь! – воскликнул я, вставая, – демон ты иль птица злая. Прочь! – вернись в пределы Ночи, чтобы больше никогда Ни одно из перьев черных не напомнило позорных, Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда, Из души моей твой образ я исторгну навсегда!» И ответил Ворон: «Никогда». И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью черный Ворон, С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда. У него такие очи, как у Злого Духа ночи, Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, – Не воспрянет дух мой – никогда! Июнь, 1890 г.		Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой, Над старинными томами я склонялся в полусне, Грезам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался, Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне. «Это, верно, — прошептал я, – гость в полночной тишине, Гость стучится в дверь ко мне». Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья… И в камине очертанья тускло тлеющих углей… О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней – О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, – О светиле прежних дней. И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне. Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: «Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне, Поздний гость приюта просит в полуночной тишине – Гость стучится в дверь ко мне». «Подавив свои сомненья, победивши опасенья, Я сказал: «Не осудите замедленья моего! Этой полночью ненастной я вздремнул, – и стук неясный Слишком тих был, стук неясный, – и не слышал я его, Я не слышал…» – тут раскрыл я дверь жилища моего: Тьма – и больше ничего. Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный, Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого; Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала, Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца моего, – Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, – Эхо, больше ничего. Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, – Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того. «Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось, Там, за ставнями, забилось у окошка моего, Это – ветер, – усмирю я трепет сердца моего, – Ветер – больше ничего». Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней, Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей, Он взлетел – и сел над ней. От печали я очнулся и невольно усмехнулся, Видя важность этой птицы, жившей долгие года. «Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, – Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда, Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?» Молвил Ворон: «Никогда». Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало. Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда. Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится, Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда – Сел над дверью говорящий без запинки, без труда Ворон с кличкой: «Никогда». И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово, Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда», И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, – Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года, Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда». Ворон молвил: «Никогда». Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной. «Верно, был он, – я подумал, – у того, чья жизнь – Беда, У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда, Вновь не вспыхнет никогда». Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая, Кресло я свое придвинул против Ворона тогда, И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной Отдался душой мятежной: «Это – Ворон, Ворон, да. Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда», Страшным криком: «Никогда». Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный, Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда, И с печалью запоздалой головой своей усталой Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: Я – один, на бархат алый – та, кого любил всегда, Не прильнет уж никогда. Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, – То с кадильницей небесной серафим пришел сюда? В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье, Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, – Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!» Каркнул Ворон: «Никогда». И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты – иль дух ужасный, Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, – Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый, В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда! О, скажи, найду ль забвенье, – я молю, скажи, когда?» Каркнул Ворон: «Никогда». «Ты пророк, – вскричал я, – вещий! «Птица ты – иль дух зловещий, Этим небом, что над нами, – богом, скрытым навсегда, — Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах Рая Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда, Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?» Каркнул Ворон: «Никогда». И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая! Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда, Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда! Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!» Каркнул Ворон: «Никогда». И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий, С бюста бледного Паллады не умчится никуда. Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный, Свет струится, тень ложится, – на полу дрожит всегда. И душа моя из тени, что волнуется всегда. Не восстанет – никогда! 1894 г.
(вернуться к уроку)

1. Источник: Уроки литературы. 9 класс. Под ред. В. Ф. Чертова. – М.: Просвещение, 2013. – 319 с. (Академический школьный учебник). (вернуться)

2. «Ворон» – название в оригинале: The Raven. Опубликовано 29 января 1845 г. в нью-йоркской газете “Ивнинг Миррор” (“The Evening Mirror”).
Объем строфы оригинала – 6 стихов. Объем всего стихотворения – 18 строф по 6 стихов каждая или 108 стихов. Объему произведения Эдгар По придавал большое значение: оно не должно быть слишком длинным, чтобы не разрушить эффекта “единства впечатления” (возможность быть прочитанным “за один присест”), и в то же время – слишком коротким, ибо “известная степень длительности абсолютно необходима для создания какого-либо эффекта вообще”.
Целый ряд слов-образов в стихотворении фигурирует в качестве символов, среди них можно выделить ключевые: the Raven (Ворон), a shadow (тень), nevermore (больше никогда). Последнее слово – главный концепт “Ворона”.
Важным для постижения символики Ворона становится отмеченное самим автором метафорическое выражение из XVII строфы “Take thy beak from out my heart” (“Вынь свой клюв из моего сердца”).
Вокруг перевода стихотворения «Ворон» велись ожесточенные споры между представителями старших символистов: Д. Мережковским, В. Брюсовым и К. Бальмонтом. В 1915 г. Валерий Брюсов, всеми признанный метр русского символизма, заявил: «...Русская литература нуждается в точном переводе “Ворона”».

Перевод Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1941) – каждая из 18 строф состоит из 12 стихов. Общий объем составляет 216 стихов (18 х 12), что ровно в 2 раза превышает объем оригинала.
В первых восьми строфах переводчик старается следовать сюжетной схеме оригинала, трактуя сюжет упрощенно и несколько прямолинейно.
Срединная IX строфа в переводе Мережковского – особая. Фактически здесь в свернутом виде излагается концепция Ворона как зловещей птицы, предвещающей несчастье. Эта точка зрения, вложенная переводчиком в уста героя (которому пришлось взять на себя роль толкователя и прорицателя), восходит к части традиционных мифологических представлений о Вороне (этого в оригинале нет). XVI – кульминационная – строфа обнаруживает гораздо большую близость к оригиналу.
“Злой Дух ночи” в заключительной XVIII строфе – домысел переводчика; возможно, указание на “ночь” понадобилось ему для того, чтобы усилить “черноту” последней строфы.
Перевод Мережковского, отмечал Брюсов, «местами выше перевода бальмонтовского...».

Перевод Константина Дмитриевича Бальмонта (1867–1942) – схема рифмовки каждой отдельно взятой строфы соответствует оригиналу.
В области трактовки сюжета Бальмонт близок Мережковскому - особое внимание уделено кульминационным фазам сюжета.
Ради эффекта внутренней рифмовки Бальмонту нередко приходится жертвовать смыслом, как, например, в следующих стихах:
Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
Ср. подстрочный перевод:
Ах, я отчетливо помню, это было в суровом декабре;
И каждый отдельный угасающий уголек оставлял свою тень-призрак на полу.
Как явствует из “Философии сочинения”, в стихотворении “Ворон” По дорожил эффектом контраста белого и черного цвета. Для большинства жителей Северного полушария декабрь в числе прочих ассоциаций несет в себе и подспудное ощущение белого цвета (снег). Поздняя осень - это уже другой круг ассоциаций, иная цветовая гамма, поэтому бальмонтовская замена неоправданна.
Если герой По фиксирует внимание на призрачности игры света на полу от затухающих в камине углей, то герой Бальмонта – на очертаниях “тускло тлеющих углей” в самом камине. Мистический подтекст исчезает, одна неточность уступает место другой.

Перевод Валерия Яковлевича Брюсова (1873–1924) – схема рифмовки каждой отдельно взятой строфы соответствует оригиналу, хотя единая сквозная рифма отсутствует (здесь и далее говорится о третьем варианте перевода, сделанного в 1924 г.).
Стремлением разнообразить стилистические приемы продиктовано такое решения переводчика, как уменьшение объема эпифоры с четырех до двух слов в 4-5 стихах IX строфы (в это время Брюсов занимается вопросами теории стиха и уделяет большое внимание именно синтаксису).
Работа Брюсова над переводами «Ворона» длилась три десятилетия (первый набросок перевода датирован 1895 г.). (вернуться)