| Главная |
| |
|
Портрет А. С. Пушкина
работы О. А. Кипренского. 1827 г. ГТГ |
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
«ВСЁ ВОЛНОВАЛО
НЕЖНЫЙ УМ...»
Гессен И. А.[ 1] |
| |
|
| |
ЭТЮДЫ
LA PRINCESSE NOCTURNE
|
| |
Под этим именем в Петербурге была известна княгиня Евдокия Ивановна Голицына. Какая-то цыганка
предсказала ей однажды, что она умрет ночью... Женщина суеверная, Голицына превратила ночь в день, а день в ночь, чтобы не встретиться со смертью, когда та придет за
ней. Лишь ночью принимала она друзей в своем великолепном салоне.
«Княгиня Голицына была очень красива, – писал о ней П. А. Вяземский, – и в красоте ее выражалась своя особенность. Она долго пользовалась этим преимуществом. Не знаю,
какова была она в своей первой молодости; но и вторая, и третья молодость ее пленяли какою-то свежестью и целомудрием девственности. Черные, выразительные глаза,
густые темные волосы, падающие на плечи извилистыми локонами, южный матовый колорит лица, улыбка добродушная и грациозная; придайте к тому голос, произношение
необыкновенно мягкие и благозвучные, – и вы составите себе приблизительное понятие о внешности ее. Вообще, красота ее отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим
древнее греческое изваяние... В своем салоне, вернее сказать – в этой храмине хозяйку можно было признать жрицею какого-то чистого и высокого служения».
Только что окончив лицей и приехав в Петербург, восемнадцатилетний Пушкин увлекся этой умной и образованной женщиной. H. М. Карамзин писал 24 декабря 1817 года П. А.
Вяземскому: «Поэт Пушкин... у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет
от любви».
|
КНЯГИНЯ Е. И. ГОЛИЦЫНА.
Худ. И. Грасси. 1800–1802.
Всероссийский музей А. С. Пушкина |
Пушкин, однако, вскоре «написал от любви»: он посвятил Голицыной мадригал – «Краев чужих неопытный любитель», в котором спрашивал:
Где женщина – не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
И сам же отвечал на свой вопрос:
Отечество почти я ненавидел –
Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с отечеством моим.
В салоне «Княгини Ночи» бывали друзья Пушкина – Карамзин, Жуковский, Вяземский, Александр Бестужев, Александр Тургенев. Грибоедов читал здесь свое «Горе от ума». Уже
спустя десятилетия после смерти Пушкина, Голицына, не будучи знакома с приехавшим в Петербург Бальзаком, послала за ним карету с приглашением посетить ее.
Французский писатель удивился необычному ночному приглашению и написал в ответ: «У нас, милостивая государыня, посылают ночью только за врачами, да и то за теми, с
которыми знакомы. Я не врач...».
И не поехал...
Женщина незаурядная, Голицына проявляла большой интерес к математике и философии и даже печатала свои труды. В пушкинской библиотеке имеется написанная ею книга на
французском языке – «Анализ силы», вышедшая в 1835 году. Пушкин, видимо, хранил ее как память о своем юношеском увлечении.
Голицына была «обворожительна, как свобода», и юному поэту пришла в голову мысль послать ей только что написанную им тогда оду «Вольность» со стихами:
Простой воспитанник природы,
Так я, бывало, воспевал
Мечту прекрасную свободы
И ею сладостно дышал.
Но вас я вижу, вам внимаю,
И что же? – слабый человек!..
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю.
В изгнании Пушкин не раз вспоминал Голицыну. 7 мая 1821 года он писал А. И. Тургеневу из Кишинева: «Вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии»...
Голицына была почти на двадцать лет старше Пушкина. Не сохранилось предания о том, когда настигла ее смерть – днем или ночью... |
| |
|
| |
Михаил Орлов писал 8 июля 1820 года Александру Раевскому: «Поклон юному Аруэту Пушкину».
Пушкин в те дни совершал с Раевскими путешествие по Кавказу, о котором писал брату Льву, что это были «счастливейшие дни его жизни». В Железноводске поэт жил в
калмыцких кибитках, а переехав осенью в Гурзуф, нашел в старинной библиотеке томик Вольтера и зачитался им, как, бывало, еще в лицее зачитывался «Жизнью Вольтера»,
повестями и трагедиями знаменитого французского мыслителя, писателя и драматурга...
Вольтер носил имя – Франсуа Мари Аруэ. За увлечение Вольтером Пушкина и назвали юным Аруэтом...
Особенно высоко ценил Пушкин поэму «Орлеанская девственница», в которой Вольтер высмеивал политический строй Франции, царивший в ней дух католицизма.
2 марта 1818 года Пушкин подарил экземпляр этой поэмы Вольтера своему приятелю Н. И. Кривцову, уезжавшему в Лондон на службу в российское посольство. Кривцов объехал
всю Европу, был знаком с Гёте, госпожой Сталь и другими выдающимися людьми своего времени.
Герой Бородина, плененный французами, беседовавший после этого в Кремле с Наполеоном, Кривцов импонировал Пушкину своим остроумием и свободомыслием. Поэт отправил ему
«Орлеанскую девственницу» с надписью на книге: «Другу от друга» и в книгу вложил листок с посланием:
Когда сожмешь ты снова руку,
Которая тебе дарит
На скучный путь и на разлуку
Святую библию харит?
Амур нашел ее в Цитере,
В архиве шалости младой.
По ней молись своей Венере
Благочестивою душой.
Прости, эпикуреец мой!
Останься век, каков ты ныне,
Лети во мрачный Альбион!
Да сохранят тебя в чужбине
Христос и верный Купидон!
Неси в чужой предел пената,
Но, помня прежни дни свои,
Люби недевственного брата,
Страдальца чувственной любви!..
***
В библиотеке Пушкина находится 42-томное собрание сочинений Вольтера на французском языке и свыше десяти томов отдельных произведений Вольтера и книг, в которых
упоминается имя французского мыслителя. Все они носят на своих страницах следы настойчивой и углубленной работы Пушкина, во многих томах остались положенные Пушкиным
закладки.
Вольтер оказал сильнейшее влияние на творчество Пушкина. Подражая ему, Пушкин в 1814 году начал и не закончил поэму «Бова», а в 1821 году написал «Гавриилиаду».
Влияние «Орлеанской девственницы» сказалось и на «Руслане и Людмиле».
В 1817 году появляются «Стансы. (Из Вольтера)».
Ты мне велишь пылать душою:
Отдай же мне протекши дни,
С моей вечернею зарею,
Мое ты утро съедини!
|
ВОЛЬТЕР.
Рисунок А. С. Пушкина. 1836.
Пушкинский Дом. Санкт-Петербург |
Стихи эти, созданные Вольтером в сорокасемилетнем возрасте, привлекли к себе внимание совсем еще
юного Пушкина: в то «утро» Пушкину шел всего восемнадцатый год, это была лишь его восемнадцатая вечерняя заря. А он писал:
Мой век невидимо проходит,
Из круга смехов и харит
Уж время скрыться мне велит
И за руку меня выводит.
В 1825 году он переводит из Вольтера:
Короче дни, а ночи доле,
Настала скучная пора...
Пушкин внимательно изучал вольтеровскую библиотеку, приобретенную после смерти французского писателя Екатериной II. В ней насчитывалось около семи тысяч томов,
привезенных в Петербург в 1779 году секретарем Вольтера, Ваньером, который разобрал и разместил эти книги в нижних залах Эрмитажа. В 1862 году ее передали петербургской
Публичной библиотеке, где она хранится и сегодня.
Многое интересовало Пушкина в библиотеке французского писателя и мыслителя и, прежде всего, написанная Вольтером «История Российской империи при Петре Великом».
Внимательно читал Пушкин и другие исторические сочинения Вольтера. Его «Историей Карла XII», шведского короля, он пользовался, когда писал «Полтаву».
Как и Пушкин, Вольтер имел обыкновение читать книгу с пером в руке, и многие, принадлежавшие ему книги испещрены его собственноручными пометками. На полях книг Вольтер
вел иногда полемику с их авторами, высказывал свои замечания по поводу стиля. И если Пушкин писал на полях книги Бибикова о Пугачеве: «Вздор!», то на полях книг из
вольтеровской библиотеки можно найти, например, такое замечание по адресу автора: «Убирайся, ты мне надоел!».
В 1758 году 64-летний Вольтер приобрел небольшое имение в Швейцарии, около Женевы, – Ферне. Отсюда он вел пропаганду своих политических и философских идей и сюда к
нему приезжали его многочисленные поклонники из разных стран мира. Вольтер переписывался с многими виднейшими людьми своего времени. Фернейским мудрецом называли
Вольтера друзья.
Как и Вольтер, Пушкин числился придворным: Вольтер – камергером прусского короля Фридриха II, Пушкин – камер-юнкером при дворе императора Николая I. Пушкин открыто
тяготился своим званием придворного, с царями держался гордо и независимо, а Вольтер, напротив, был очень честолюбив, заискивал перед монархами, и не всегда ему
удавалось при этом сохранять свое личное достоинство.
Свою большую статью о Вольтере Пушкин закончил в 1836 году словами: «...гений имеет свои слабости, которые утешают посредственность, но печалят благородные сердца,
напоминая им о несовершенстве человечества..., настоящее место писателя есть его ученый кабинет..., независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами
жизни и над бурями судьбы».
Незадолго до смерти Пушкин написал для «Современника» статью «Последний из свойственников Иоанны д’Арк» по поводу письма к Вольтеру некоего Дюлиса, потомка родного
брата героини французского народа. Письмо это Пушкин привел в своей статье вместе с ответом на него Вольтера.
Франсуа Мари Аруэ Вольтер и юный Аруэт Пушкин оказались рядом в показаниях декабристов. Давая следственной комиссии ответ на допросе по делу о восстании 14 декабря
1825 года, М. П. Бестужев-Рюмин писал: «...первые литературные мысли почерпнул в трагедиях Вольтера... Между тем везде слыхал стихи Пушкина...» |
| |
|
| |
В одном ряду с именами любимых и внутренне близких Пушкину людей может быть поставлено имя
замечательного римского поэта Овидия Назона.
Они жили в разные эпохи, даже в разные эры. Почти два тысячелетия отделяли их друг от друга: Пушкин родился в 1799 году нашей эры, Овидий – в 43 году до нашей эры. Но
их связывала удивительная общность судьбы. Овидий был сослан римским императором Октавианом Августом на берег Черного моря, в Молдавию. И в той же Молдавии влачил годы
изгнания Пушкин, сосланный на юг императором Александром I.
С Овидием, автором блестящих по форме, но нескромных по содержанию произведений — «Науки любви», любовных элегий и «Метаморфоз» – Пушкин познакомился еще в лицее.
15-летним юношей он написал в послании «К Батюшкову»:
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.
Но душевно близким стал Овидий Пушкину в годы изгнания, особенно в 1821 – 1822 годах, когда поэт жил в Кишиневе. Друзья даже называли его «Овидиевым племянником»...
На полках пушкинской библиотеки находилось несколько изданий произведений римского поэта: одно, пятитомное, на латинском языке, 1822 года, с гравированным портретом
Юлии, дочери императора Октавиана Августа; три перевода произведений Овидия на французский язык: десятитомное, разрозненное 1835 года, семитомное 1799 года и перевод
«Метаморфоз» 1827 года.
На полках библиотеки стояло еще старинное, 1795 года, издание на русском языке – «Плач Публия Овидия Назона», в кожаном переплете, на верхней крышке которого были
вытиснены слова: «Придворной библиотеки». Книга, очевидно, попала на полку пушкинской библиотеки из какого-нибудь дворца. Наконец, были еще «Овидиевы любовные
творения, переработанные в Энеевском вкусе Николаем Осиповым», на русском языке, издания 1803 года.
В стихотворном послании к поэту Н. И. Гнедичу (1821) Пушкин впервые сопоставляет свою судьбу изгнанника с судьбою Овидия:
В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил;
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил;
Далече северной столицы
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван.
Стремясь вырваться из южного заточения, Пушкин пишет своему другу Чаадаеву:
В стране, где я забыл тревоги прежних лет,
Где прах Овидиев пустынный мой сосед,
Где слава для меня предмет заботы малой,
Тебя недостает душе моей усталой.
.........................................
О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?
Когда соединим слова любви и руки?
Когда услышу я сердечный твой привет?
Как обниму тебя!..
Берега Черного моря находились когда-то под эгидой «великого Рима», и местом ссылки Овидия называли Аккерман. Пушкин совершает из Кишинева поездку в Измаил и Аккерман
и пишет большое послание – «К Овидию»:
Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил.
Твой безотрадный плач места сии прославил...
С тенью Овидия бродит Пушкин по местам своей ссылки и создает одно за другим произведения, в которых незримо присутствует далекий римский изгнанник:
Как часто, увлечен унылых струн игрою,
Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!
«Безотрадный плач» – это пять книг элегий Овидия – «Tristia» («Скорби»). Поэт просит в них императора Октавиана Августа простить его: ведь он автор нецеломудренных
стихов, но в жизни человек целомудренный. Пушкин предостерегает Овидия:
Напрасно грации стихи твои венчали,
Напрасно юноши их помнят наизусть:
Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,
Ни песни робкие Октавия не тронут...
Своему другу поэту Е. А. Баратынскому Пушкин пишет из Бессарабии в 1822 году:
Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов;
Она летит на сладкий зов
Питомцев муз и Аполлона,
И с нею часто при луне
Брожу вдоль берега крутого;
Но, друг, обнять милее мне
В тебе Овидия живого.
Пушкин живет в доме наместника Бессарабии, масона и либерала, добрейшего генерала И. Н. Инзова.
Оберегая поэта от серьезных последствий за его частые столкновения с бессарабскими боярами, помещиками и чиновниками, Инзов подвергает Пушкина домашнему аресту. 8
марта 1822 года он посадил его за бурное столкновение с Тодором Балшем.
У двери поставил часового...
К ссылке прибавился домашний арест... Это была уже тюрьма в тюрьме... Просидел поэт двадцать дней... На третий день своего заключения он направляет одному из друзей
меланхолическое послание:
Мой друг, уже три дня
Сижу я под арестом...
..........................
Спаситель молдаван,
Бахметьева наместник,
Законов провозвестник...
..........................
К моей конурке строгой
Приставил караул.
.....................
...мараю
Небрежные черты,
Пишу карикатуры...
На листке с этим стихотворением Пушкин рисует портреты Тодора Балша и рядом — гречанки Калипсо Полихрони, которой посвятил стихотворение:
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов...
Проходит год. 13 января 1823 года Пушкин обращается к министру иностранных дел К. В. Нессельроде с просьбою разрешить ему отпуск на два-три месяца в Петербург.
Александр I пишет на ходатайстве поэта: «Отказать».
Поэт стремится вырваться из бессарабской глуши. В марте 1823 года он пишет Вяземскому: «Я барахтаюсь в грязи молдавской, черт знает, когда выкарабкаюсь...». И вслед за
этим, в апреле: «Мои надежды не сбылись: мне нынешний год, нельзя будет приехать ни в Москву, ни в Петербург».
Пушкин приглашает его по пути на Кавказ заехать к нему в Кишинев, обещает познакомить с героями греческого восстания и с гречанкой, «которая цаловалась с Байроном», –
Калипсо Полихрони, бывшей возлюбленной английского поэта...
Перед окнами дома Инзова – унылый кишиневский пейзаж... И у поэта свои унылые служебные обязанности: он переводит с французского языка на русский молдавские законы и
иностранную корреспонденцию начальника...
Обязанности эти не по душе поэту. Он признается одному из навестивших его приятелей, что предпочел бы быть заточенным всю свою жизнь, чем заниматься в течение двух
часов делом, в котором должен отчитаться...
Уже давно в душе поэта зреет замысел романа в стихах. И рядом с молдавскими законами, переведенными на русский язык пером гения, рядом с «небрежными чертами» и
«карикатурами» 9 мая 1823 года ложатся строки эпиграфа к «Евгению Онегину», на французском языке:
«Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d’orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises
actions, suite d'un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire.
Tiré d'une lettre particulière»[2]
И дальше – первые стихи знаменитого романа: «Мой дядя самых честных правил...».
Пушкин получает в это время сообщение, что в январе в Петербурге состоялось первое представление балета Дидло на музыку Кавоса – «Кавказский пленник, или Тень
невесты». Роль черкешенки исполняла Е. И. Истомина.
Поэма Пушкина «Кавказский пленник» вышла незадолго перед тем из печати и имела огромный, совершенно исключительный успех. И Пушкин писал своему брату Льву: «Пиши мне
о Дидло, о Черкешенке-Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику...».
И уже в девятнадцатой строфе первой главы «Евгения Онегина» появляются посвященные Истоминой строки ссыльного поэта:
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
***
Пушкин не перестает одновременно думать о печальной судьбе своего римского собрата. В восьмой строфе той же первой главы «Евгения Онегина» он пишет:
...Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
Эти стихи Пушкин сопровождает в первом издании первой главы примечанием: «Мнение, будто бы Овидий был сослан в нынешний Аккерман, ни на чем не основано. В своих
элегиях Ex ponto («Послание с Понта». – А. Г.) он ясно назначает местом своего пребывания город Томы при самом устье Дуная[3].
Столь же несправедливо и мнение Вольтера, полагающего причиной его изгнания тайную благосклонность Юлии, дочери Августа. Овидию было тогда около пятидесяти лет, и
развратная Юлия, десять лет тому прежде, была сама изгнана ревнивым своим родителем. Прочие догадки ученых не что иное, как догадки. Поэт сдержал свое слово, и тайна
его с ним умерла: „Alterius facti culpa silenda mihi“...»[4].
В 1824 году Пушкин уже из михайловской ссылки приглашает H. М. Языкова навестить его и снова вспоминает римского поэта:
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует:
Они жрецы единых муз;
Единый пламень их волнует;
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью.
Клянусь Овидиевой тенью:
Языков, близок я тебе.
Наконец, в Михайловском во время работы над поэмой «Цыганы» Пушкину, очевидно, приходит на память записанное румынским поэтом И. К. Стамати предание о том, что
«приехал из Рима человек необыкновенный, который был невинен, как дитя, и добр, как отец. Этот человек всегда вздыхал, а иногда сам с собою говорил, но когда он
рассказывал что-либо, то, казалось, истекает из уст его мед». Легенду эту рассказывает старый цыган:
Меж нами есть одно преданье:
Царем когда-то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье.
(Я прежде знал, но позабыл
Его мудреное прозванье).
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной —
Имел он песен дивный дар...
..............................
Он ждал: придет ли избавленье.
И все несчастный тосковал,
Бродя по берегам Дуная,
Да горьки слезы проливал,
Свой дальний град воспоминая.
И завещал он, умирая,
Чтобы на юг перенесли
Его тоскующие кости...
Вспоминая свои бессарабские впечатления и дни, проведенные в цыганском таборе, Пушкин говорит устами Алеко:
Так вот судьба твоих сынов,
О Рим, о громкая держава!..
Певец любви, певец богов,
Скажи мне, что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий?
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?
И все же, находясь в изгнании и сопоставляя свою судьбу с судьбой Овидия, униженно просившего императора Октавиана и его преемника Тиберия освободить его и вернуть из
изгнания в Рим, Пушкин гордо писал:
Все тот же я – как был и прежде;
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию – в слепой надежде —
Молебнов лести не пою...
«Октавием» Пушкин иносказательно называл здесь Александра I... |
| |
|
| |
В кабинете онегинского «пустынного замка» Татьяна перелистывает страницы читанных Онегиным книг.
Она встречает на полях «черты его карандаша», видит нанесенные им «кресты» и «вопросительные крючки».
Оказавшись сегодня в Пушкинском доме, в окружении книг личной библиотеки Пушкина, мы видим, что некоторые из них и сегодня хранят на своих страницах «отметку резкую
ногтей».
Одна из них останавливает на себе особое внимание.
Пушкина всегда интересовала личность Наполеона и судьба поверженного французского императора. Еще находясь в лицее, он вспоминает в 1814 году в «Бове» о забытом
«Эльбы императоре». Вслед за тем пишет большое стихотворение «Наполеон на Эльбе», в котором проникает в думы плененного императора:
И вспыхнет брань! за галльскими орлами
С мечом в руках победа полетит,
Кровавый ток в долинах закипит,
И троны в прах низвергну я громами
И сокрушу Европы дивный щит!..
Так мечтал Наполеон. Но низвергнутым оказался сам император – бегство с острова Эльбы, Ватерлоо и 23 апреля 1821 года — смерть на острове св. Елены. Пушкин находился
в то время в Кишиневе. Известие о гибели «могучего баловня побед» дошло туда лишь 18 июля. Поэт отметил это в своем «Дневнике» и тогда же написал стихотворение
«Наполеон».
Чудесный жребий совершился;
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатился
Наполеона грозный век.
В библиотеке Пушкина было много посвященных Наполеону сочинений: «История Наполеона», написанная и выпущенная в 1825 году в Париже генералом Сегюром; изданная в
1823–1824 годах в Брюсселе летопись жизни Наполеона на острове св. Елены, которую день за днем вел на протяжении восемнадцати месяцев Лас-Каз; история наполеоновых
войн, записанная на острове св. Елены Маршаном под диктовку бывшего императора и вышедшая в 1836 году в Штутгардте; опубликованные в 1825 году в Париже записи доктора
Антомарши о последних днях и минутах Наполеона.
Пушкин берет с полки и читает книгу Барри О’Меара «Наполеон в изгнании, или Отклики с острова св. Елены. Рассуждения Наполеона о важнейших обстоятельствах и моментах
его жизни и управления Францией». На ее полях он делает много пометок, отчеркивает фразы и абзацы, а на странице 54 сохранилась резкая отметка ногтем против строк:
«Ça toujours été ma maxim,e qu’un homme montre plus de vrai courage en supportant les calamités et en resistant aux malheurs qui lui arrivent,
qu’en se débarrasant»[5].
Так мыслил Наполеон... Много истинной храбрости и смелости проявил и сам Пушкин, когда в январе 1837 года на него обрушилась клевета... |
| |
«НАШ ПЕРВЫЙ ЭЛЕГИЧЕСКИЙ ПОЭТ»
|
| |
На полках пушкинской библиотеки стоят два томика стихотворений Е. А. Баратынского издания 1827 и
1835 годов. На первом из них надпись: «Пушкину от Е. Баратынского и Комп.».
«Компания» Баратынского – это все те же известные поэты той поры, близкие друзья Пушкина.
Пушкин называл Баратынского «нашим первым элегическим поэтом», был его восторженным поклонником и считал, что он выше
Жуковского. В поэзии Баратынского Пушкину нравились «верность ума, чувства, точность выражения, вкус, ясность и стройность», он ценил его «гармонию стихов, свежесть
слога, живость».
Белинский ставил Баратынского на первое место после Пушкина, Максим Горький говорил, что его стихи «часто не уступают по красоте и силе Пушкину».
Но Баратынский как поэт был очень скромен – в стихотворении «Муза» он писал:
Не ослеплен я музою моею:
Красавицей ее не назовут,
И юноши, узрев ее, за нею
Влюбленною толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражен бывает мельком свет
Ее лица необщим выраженьем,
Ее речей спокойной простотой;
И он, скорей, чем едким осужденьем,
Ее почтит небрежной похвалой.
Сам Баратынский больше, чем «едких осуждений», боялся похвал. Это он выразил в своих обращенных к Мицкевичу стихах:
Не бойся едких осуждений,
Но упоительных похвал:
Не раз в чаду их мощный гений
Сном расслабленья засыпал...
Баратынский рос в глуши тамбовского селения, был привезен в Петербург 11-летним мальчиком и поступил в Пажеский корпус — одно из самых привилегированных учебных
заведений того времени. Начитавшись книг о разбойниках, он организовал «общество мстителей» корпусным начальникам и похитил вместе с приятелем у частного лица пятьсот
рублей, за что, по повелению императора Александра I, его исключили из корпуса.
Баратынский был еще очень юн, когда совершил этот проступок. Жестокая кара глубоко травмировала его и надолго выбила из колеи нормальной жизни.
«Разве, если пожелает, в солдаты», – соблаговолил заметить царь.
Баратынский уезжает в деревню, но в 1818 году возвращается в Петербург.
Он мечтает стать поэтом: «Я более всего люблю поэзию», – писал Баратынский матери еще из корпуса. В Петербурге он познакомился и поселился вместе с Дельвигом. Как
жили два поэта, они рассказали в совместно написанном ими шутливом стихотворении:
Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком,
Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом.
Тихо жили они, за квартиру платили немного,
В лавочку были должны, дома обедали редко.
Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,
Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых тонких,
Руки спрятав в карман (перчаток они не имели),
Шли и твердили, шутя: какое в россиянах чувство!
Вместе с Дельвигом и приятелями поэтами Баратынский написал и другое стихотворение «Певцы 15 класса». Он подписал его: «Сочинил унтер-офицер Евгений Баратынский с
артелью».
Дельвиг знакомит Баратынского с Пушкиным, Жуковским, Грибоедовым, Гнедичем, братьями Тургеневыми. Баратынский все больше и больше увлекается поэзией и начинает
печатать свои стихи.
Уже в самом начале поэтического пути ему создали славу элегии. Широко известно и в наши дни «Разуверение», положенное на
музыку Глинкой:
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!..
Вслед за этим появляется «Признание» («Притворной нежности не требуй от меня»):
Мы не сердца под брачными венцами –
Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Не властны мы в самих себе
И в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Пушкин считал эту элегию Баратынского «совершенством» и писал, что после него сам он никогда не станет печатать своих элегий...
Большой популярностью пользовалась «Разлука»:
Расстались мы; на миг очарованьем,
На краткий миг была мне жизнь моя;
Словам любви внимать не буду я,
Не буду я дышать любви дыханьем!
Я все имел, лишился вдруг всего;
Лишь начал сон... исчезло сновиденье!
Одно теперь унылое смущенье
Осталось мне от счастья моего.
***
Пять лет прослужил Баратынский унтер-офицером стоявшего в Финляндии Нейшлотского пехотного полка, но связи с петербургскими друзьями не терял. Пушкин в те годы
находился в своем южном изгнании и писал: «Бедный Баратынский! Как об нем подумаешь, так поневоле постыдишься унывать...».
В послании из Бессарабии Пушкин просит Баратынского:
Я жду обещанной тетради:
Что ж медлишь, милый трубадур!
Пришли ее мне, Феба ради,
И награди тебя Амур.
Он высоко оценивает написанную Баратынским в конце 1820 года поэму «Пиры» и в «Послании цензору» пишет:
Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный, –
Ничто не трогает души твоей холодной.
Пушкин вспоминает Баратынского, когда создает письмо Татьяны Онегину. Его, «певца Пиров и грусти томной», он просит «заняться письмом красавицы моей» с тем, чтобы
переложить написанное по-французски письмо русскими стихами:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном...
В Финляндии Баратынский создал поэму «Эда», о которой Пушкин писал:
Стих каждый в повести твоей
Звучит и блещет как червонец.
Твоя чухоночка, ей-ей,
Гречанок Байрона милей...
Свой критический разбор «Эды» Пушкин закончил словами: «Перечитайте сию простую восхитительную повесть».
В 1825 году Баратынский был, наконец, произведен в офицеры, ушел в отставку и поселился в Москве. К этому времени его творчества относится поэма «Бал». Пушкин писал о
ней, что «сие блестящее произведение исполнено оригинальных красот и прелести необыкновенной». В 1828 году «Бал» вышел из печати под одной обложкой с пушкинским
«Графом Нулиным» в виде «двух повестей в стихах».
Пушкин писал в то время «Полтаву» и на черновой рукописи поэмы нарисовал профиль Баратынского. По словам современника, Пушкин сумел передать облик Баратынского – «как
бы сквозь туман, горящий тихим пламенем взор, придававший ему нечто привлекательное и мечтательное».
Стихи Баратынского Пушкин берет в качестве эпиграфов к седьмой главе «Евгения Онегина» и повести «Выстрел».
***
Близилось 14 декабря 1825 года. Баратынский познакомился с Рылеевым, Бестужевым, Кюхельбекером, и свободолюбивые настроения не раз отражались в его стихах. В поэме
«Пиры» Баратынский даже о шампанском говорит, что оно
...свободою кипит,
Как пылкий ум, не терпит плена.
В разбушевавшейся стихии петербургского наводнения 1824 года Баратынский видел символ борьбы и свободы. Он писал в элегии «Буря»:
В покое раболепном я
Ждать не хочу своей кончины...
.....................................
Волнуйся, вставай на каменные грани;
Он веселит меня, твой грозный, дикий рев,
Как зов к давно желанной брани,
Как мощного врага мне чем-то лестный гнев...
В адрес временщика России Аракчеева он направил гневную эпиграмму:
Отчизны враг, слуга царя,
К бичу народов – самовластью,
Какой-то адскою любовию горя,
Он незнаком с другою страстью.
Скрываясь от очей, злодействует впотьмах,
Чтобы злодействовать свободней.
Не нужно имени: у всех оно в устах,
Как имя страшное владыки преисподней.
Как и вся передовая Россия, Баратынский тяжело переживал разгром восстания и казнь пяти декабристов. Он писал:
Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже других.
В 1826 году Баратынский женился на дочери генерала Энгельгардта и поселился в их подмосковном имении Муранове. Сближение с Чаадаевым, декабристом М. Орловым, И.
Киреевским и Адамом Мицкевичем настраивает лиру Баратынского на философский лад.
***
Он жил в Москве в доме № 6 по Б. Чернышевскому переулку (ныне улица Станкевича). Этот дом сохранился. Здесь у него не раз бывали Пушкин и Дельвиг. На противоположной
стороне улицы, в доме № 9, жил их общий друг Вяземский, у которого, приезжая в Москву, Пушкин иногда останавливался. Все они связаны были давней дружбой.
С годами, однако, пути Баратынского и Пушкина разошлись. В мае 1836 года, приехав в последний раз в Москву, Пушкин писал жене: «Баратынский... очень мил. Но мы как-то
холодны друг ко другу».
***
Осенью 1843 года Баратынский отправился с женой и детьми в заграничную поездку, о которой давно мечтал. Он познакомился за границей с Огаревым, с Альфредом де Виньи,
Мериме и другими писателями и поэтами того времени.
Собираясь в Италию, Баратынский писал:
Небо Италии, небо Торквата,
Прах поэтический древнего Рима,
Родина неги, славой богата,
Будешь ли некогда мною ты зрима?
Рвется душа, нетерпеньем объята,
К гордым остаткам падшего Рима!
Снятся мне долы, леса благовонны
Снятся упадших чертогов колонны!
Находясь в Средиземном море, на пароходе, поэт мечтал:
Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной!
Баратынский увидел «Элизий земной», но в Россию не вернулся: он скончался 11 июля 1844 года в Неаполе. Прах его был перевезен в Петербург и похоронен на кладбище
Александро-Невской лавры.
Он любил Россию и был уверен, что ее ждет великое будущее. Старый календарный стиль отставал в то время от нового, принятого Западной Европой, на двенадцать дней.
Россия была моложе Запада, и Баратынский писал своему другу Путяте: «Поздравляю вас с будущим, ибо у нас его больше, чем где-либо... Поздравляю вас с тем, что мы в
самом деле моложе двенадцатью днями других на родов, а посему переживем их, может быть, двенадцатью столетиями».
Скромно считая себя младшим братом Пушкина в поэзии, Баратынский верил, что его стихи тоже найдут своего читателя в потомстве. Он писал:
Мой дар убог и голос мой не громок,
Но я живу, и на земли мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдет далекий мой потомок
В моих стихах; как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И, как нашел я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.
Первые стихи Баратынского были напечатаны в журнале «Благонамеренный» в 1819 году. Жена его писала по этому поводу: «Никогда бы он не удостоился славы, если бы один
из его лучших друзей, барон Дельвиг, не напечатал одно из его стихотворений без его ведома...».
Баратынский нашел своего читателя в потомстве, и в советское время его сочинения не перестают издаваться.
***
Все трое: Пушкин, Дельвиг и Баратынский – родились на пороге XIX века. Рука об руку шли эти три поэта все свои недолгие годы. И когда Дельвиг ушел первым, Пушкин писал
П. А. Плетневу: «Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? ты, я, Баратынский, вот и всё»...
Вскоре после Дельвига «туда, в толпу теней родных», ушел и Пушкин, а вслед за ним Баратынский. Дельвиг словно предвидел это, когда за несколько лет перед смертью писал
Е. А. Баратынскому в идиллии «Друзья»:
Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.
Счастлив я был! Не боюсь умереть! Предчувствует сердце —
Мы не надолго расстанемся: – скоро мы будем, обнявшись,
Вместе гулять по садам Элисейским и с новою тенью
Встретясь, мы спросим: «Что на земле? все так ли, как прежде?
Други так ли там любят, как в старые годы любили?» |
| |
«ЛАЙОН,
МОЙ КУРЧАВЫЙ БРАТ»
|
| |
Лев – по-английски Лайон. Так назвал Пушкин своего брата Льва в стихотворном письме к А. Н. Вульфу
из михайловской ссылки:
Здравствуй, Вульф, приятель мой!
Приезжай сюда зимой
Да Языкова поэта
Затащи ко мне с собой
Погулять верхом порой,
Пострелять из пистолета.
Лайон, мой курчавый брат
(Не михайловский приказчик),
Привезет нам, право, клад...
Что? – бутылок полный ящик,
Запируем уж, молчи!
***
Их было шесть братьев Пушкиных и две сестры. Павел, Михаил, Платон и Софья умерли в младенчестве. Николенька, родившийся в 1801 году, скончался в шестилетнем возрасте.
Остались два брата, Александр и Лев, и сестра Ольга.
Александру исполнилось шесть лет, когда в 1805 году родился Лев. В 1811 году старшего брата увезли в лицей, они почти не знали друг друга. Переехав из Москвы в
Петербург, родители почти каждый месяц наезжали вместе с детьми в Царское Село навестить Александра...
Окончив лицей, Пушкин не раз посещал брата Льва в петербургском университетском Благородном пансионе, где тот учился. Здесь он познакомился с товарищами младшего
брата: будущим композитором М. И. Глинкой и С. А. Соболевским, страстным любителем литературы, библиофилом и автором остроумных эпиграмм, ставшим впоследствии и его
близким другом.
25 января 1821 года в Благородном пансионе произошло исключительное событие: ученики побили одного из учителей «за невежество в русской литературе». Видимо, в связи с
этим Лев Пушкин был исключен с 3-го курса пансиона.
Нежно и трогательно относясь к брату, Пушкин пишет Дельвигу 23 марта того же года из Кишинева:
«Друг мой, есть у меня до тебя просьба – узнай, напиши мне, что делается с братом – ты его любишь, потому что меня любишь, он человек умный во всем смысле слова – и в
нем прекрасная душа. Боюсь за его молодость, боюсь воспитания, которое дано будет ему обстоятельствами его жизни и им самим – другого воспитания нет для существа,
одаренного душою. Любя его, я знаю, что будут стараться изгладить меня из его сердца, — и в этом найдут выгоду. – Но я чувствую, что мы будем друзьями и братьями не
только по африканской нашей крови».
Осенью 1822 года Пушкин направил брату из Кишинева большое письмо на французском языке, в котором давал советы, как тот должен вести себя, вступая в жизнь, в обществе
и «свете».
Этот составленный Пушкиным свод житейских правил очень интересен.
«Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры; я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во
всяком случае твое поведение надолго определит твою репутацию и, быть может, твое благополучие.
Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них все самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься.
Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо; презирай их самым вежливым образом: это – средство
оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет.
Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредна; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобою. Они скоро
бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.
Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады
судить о других по себе.
Никогда не принимай одолжений. Одолжение чаще всего — предательство,— Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.
Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий. То, что я могу сказать тебе о
женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII
столетия. Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца желаю тебе обладать ею.
Никогда не забывай умышленной обиды, – будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.
Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений; скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному
мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения.
Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и во всяком случае, она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть
таковым.
Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден. Они могут избавить тебя от дней
тоски и бешенства. Когда-нибудь ты услышишь мою исповедь; она дорого будет стоить моему самолюбию, но меня это не остановит, если дело идет о счастии твоей жизни».
Таковы мудрые советы, которые старший брат дает младшему. В них чувствуется и братская любовь, и нежная дружба, и стремление оградить юношу от будущих житейских бурь.
Александру Пушкину только что исполнилось тогда двадцать три года, но он уже много пережил, многому научила его жизнь. И весь свой опыт он стремился передать брату...
Работая через три года над «Борисом Годуновым», 26-летний Пушкин некоторые из этих мыслей вкладывает в уста умирающего 54-летнего царя Бориса:
О милый сын, не обольщайся ложно,
Не ослепляй себя ты добровольно –
В дни бурные державу ты приемлешь...
...............................
Но ты, младой, неопытный властитель,
Как управлять ты будешь под грозой,
Тушить мятеж, опутывать измену?
Но бог велик! Он умудряет юность,
Он слабости дарует силу... слушай:
Советника, во-первых, избери
Надежного, холодных, зрелых лет...
......................................
О милый сын! ты входишь в те лета,
Когда нам кровь волнует женский лик.
Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет...
....................................
... люби свою сестру –
Ты ей один хранитель остаешься.
Пушкин заканчивает письмо: «когда-нибудь ты услышишь мою исповедь» и не скрывает, что это будет дорого стоить самолюбию, но не остановит его, если деле идет о счастии
жизни брата.
И Борис Годунов говори», прощаясь с сыном:
...и душу
Мне некогда очистить покаяньем
Но чувствую — мой сын, ты мне дороже
Душевного спасенья...
«О милый сын...» – обращается Борис к царевичу Феодору. И брату Льву Пушкин писал:
Брат милый, отроком расстался ты со мной —
В разлуке протекли медлительные годы.
Теперь ты юноша и полною душой
Цветешь для радостей, для света, для свободы.
Какое поприще открыто пред тобой,
Как много для тебя восторгов, наслаждений,
И сладостных забот, и милых заблуждений!
Как юный жар твою волнует кровь!
Ты сердце пробуешь в надежде торопливой,
Зовешь, вверяясь им, и дружбу и любовь!
Задумав в 1824 году бежать за границу, Пушкин прощается с братом:
Мой брат, в опасный день разлуки
Все думы сердца – о тебе,
В последний раз сожмем же руки
И покоримся мы судьбе.
Благослови побег поэта.
Но побег не состоялся. Тогда же Пушкина выслали из Одессы в Михайловское. Вместе с родителями его здесь встретили младший брат и сестра. В крупной ссоре, возникшей
между отцом и вернувшимся поэтом, оба они встали на сторону брата.
Лев уехал в Петербург и поступил на службу в департамент духовных дел иностранных исповеданий. Пушкин часто обращается к нему с разными просьбами, они касаются,
главным образом, издания его произведений.
Пушкин написал брату из Кишинева и Михайловского около тридцати писем. Но тот не слишком аккуратно выполнял поручения поэта. Получая от издателей гонорар за
произведения брата, Лев нередко оставлял его без денег. Это раздражало Александра. В течение последнего года своей михайловской ссылки он уже вовсе не писал
Льву, а в дальнейшем написал лишь несколько деловых писем. В них не было уже прежней теплоты и былых дружеских настроений. Письма Льва к поэту не сохранились...
В 1827 году, когда Александр жил в Петербурге, Лев определился на военную службу. С 1836 по 1841 год служил на Кавказе под начальством генерала H. Н. Раевского-сына.
Здесь он встретился со служившими в кавказской армии декабристами. В его лице они нашли доброго и остроумного собеседника.
Где бы ни появлялся Левушка Пушкин, как звали его друзья, там всегда образовывался веселый кружок.
Как и брат, Лев Пушкин обладал памятью необыкновенной, стихи Александра он читал наизусть, часто вписывал в альбомы друзей. Еще живя в Петербурге, он переписал по
памяти набело для сдачи в печать всю поэму «Цыганы».
Человек веселый и легкомысленный, Лев Пушкин любил покутить и повеселиться. Поэт послал ему изданную в 1819 году книгу К. Бриль-Крамера «О запое и о лечении оного. В
наставление каждому, с прибавлением подробного изъяснения для неврачей о способе лечения сей болезни» с надписью на внутренней стороне верхней крышки переплета:
«Милостивому государю братцу Льву Сергеевичу Пушкину»...
Таков был младший брат поэта. Но он никогда не переставал любить Александра. Узнав о его гибели, Лев написал отцу: «Если бы у меня было сто жизней, я все бы их отдал,
чтобы выкупить жизнь брата...». |
| |
«ВСЁ В ЖЕРТВУ ПАМЯТИ ТВОЕЙ...»
|
| |
В январе 1834 года Пушкин получил письмо. В таких конвертах поэт получал десять лет тому назад,
осенью 1824 года, письма из Одессы. Они всегда волновали его...
Пушкин посмотрел на подпись. Она была неразборчива. Но по почерку узнал, от кого эти строки. С каким нетерпением он, бывало, ожидал ее писем, когда, высланный из
Одессы, оказался в Михайловском. Судорожно сжимая их в руках, он уходил в свою комнату и запирался, чтобы никто не мешал ему беседовать с той, которая оставила большой
и глубокий след в его сердце.
Потом одно за другим сжигал их:
Прощай, письмо любви! прощай: она велела.
Как долго медлил я! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
И вот письмо от нее. От «дальней подруги». Через десять лет после волнующих, страстных и сладостных одесских переживаний и михайловских писем...
Пушкин читает написанные знакомой рукою строки, и перед ним встает ее образ. Образ обаятельной «принцессы Бельветриль» – так поэт любил называть ее, когда, глядя на
море, она повторяла вслед за ним строки из баллады Жуковского «Ахилл»:
Не белеет ли ветрило,
Не плывут ли корабли?
Письмо от Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой...
|
Е. К. ВОРОНЦОВА.
Худ. Джордж Хейтер. Великобритания, 1832 г.
Эрмитаж. Санкт-Петербург. |
Обращаясь к Пушкину с просьбою принять участие в благотворительном альманахе, Воронцова писала:
«Право не знаю, должна ли я писать Вам и будет ли мое письмо встречено приветливой улыбкой, или же тем скучающим взглядом, каким с первых же слов начинают искать в
конце страницы имя навязчивого автора... Могу ли я не напомнить Вам о наших прежних дружеских отношениях, воспоминание о которых Вы, может быть, еще сохранили...
Будьте же добры не слишком досадовать на меня, и, если мне необходимо выступать в защиту своего дела, прошу Вас, в оправдание моей назойливости и возврата к прошлому,
принять во внимание, что воспоминания – это богатство старости и что Ваша старинная знакомая придает большую цену этому богатству...».
«Воспоминания – это богатство старости»... Воронцовой было всего сорок два года, когда она писала это письмо. Пушкину – и того меньше. Мудрая мысль о богатстве
воспоминаний старости в устах Воронцовой говорила скорее о кокетстве обаятельной и прекрасной женщины.
Пушкин снова перечитал письмо. Здесь же, рядом с собою, он ясно ощущал присутствие Воронцовой...
«Молода она была душою, молода и наружностью,— писал о Воронцовой приятель Пушкина по „Зеленой лампе“ Ф. Ф. Вигель. – В ней не было того, что называют красотою; но
быстрый, нежный взгляд ее небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видал, так и призывает поцелуи».
Встречаясь с Воронцовой уже в более поздние годы, писатель В. А. Сологуб также восторженно отзывался о ней: «Елизавета Ксаверьевна была одной из привлекательнейших
женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственною грацией, такою приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что
легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин, Раевский и многие, многие другие, без памяти влюблялись в Воронцову...».
Пушкин, конечно, ничего не забыл...
«Осмелюсь ли, графиня, – писал он Воронцовой в ответном письме на французском языке, – сказать Вам о том мгновении счастья, которое я испытал, получив Ваше письмо, при
одной мысли, что Вы не совсем забыли самого преданного из Ваших рабов?»
***
В апреле того же 1834 года, через три месяца после письма Воронцовой, Пушкин получил только что вышедшую тогда в Одессе книгу – «Путеводитель по Крыму» на французском
языке. Книга снабжена была большим числом иллюстраций, среди которых – изображения Бахчисарайского дворца, большого двора с Фонтаном слез и монастыря близ Бахчисарая.
На странице 210 Пушкин прочитал: «В большом вестибюле находится знаменитый Фонтан слез, получивший известность благодаря превосходной поэме Пушкина „Бахчисарайский
фонтан“».
и дальше, в самом конце, имя Пушкина значилось в списке авторов, чьи произведения посвящены описанию Крыма.
Поэту приятно было получить эту книгу с надписью на французском языке: «Господину А. Пушкину с уважением от автора». Но неприятно поразило, что на титульном листе
рядом с именем его, Пушкина, стояло имя М. С. Воронцова, которому автор, некий Монтандон, посвятил свою книгу.
Совсем иные воспоминания будило в душе Пушкина имя Воронцова, его начальника, новороссийского генерал-губернатора.
Воронцов был, бесспорно, умным и образованным человеком. В годы Отечественной войны 1812 года он проявил себя бесстрашным и талантливым полководцем.
Когда декабрист и писатель А. А. Бестужев (Марлинский) был направлен Николаем I из Якутска рядовым на Кавказ, Воронцов даже обратился к Николаю I за разрешением
перевести его «на другое место, по части гражданской, чтоб он мог быть полезным отечеству и употребить свой досуг на занятие словесностью».
И не его вина была в том, что царь-жандарм отказал, ответив: «Мнение гр. Воронцова совершенно неосновательно: не Бестужеву с пользой заниматься словесностью...
Бестужева не туда нужно послать, где он может быть полезен, а туда, где он может быть безвреден. Перевесть его можно, но в другой батальон...».
Но у Пушкина сложились с Воронцовым крайне неприязненные отношения. Начальник видел в нем не поэта, а мелкого служащего своей канцелярии в скромном чине коллежского
секретаря. Пушкин, очевидно, не импонировал самодержавному новороссийскому генерал-губернатору. К тому же он осмелился еще увлечься его женой, блистательной графиней
Воронцовой...
Холодный, надменный вельможа, сухой англоман, Воронцов относился к поэту пренебрежительно. Пушкин его презирал и заклеймил эпиграммой:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
И позже второй, которую закончил словами:
Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства.
Когда отношения с Воронцовым достигли крайнего напряжения, Пушкин подал прошение об отставке и написал своему другу А. Тургеневу: «...он начал вдруг обходиться со мною
с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел
во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое...».
***
Пушкин познакомился с Воронцовой б сентября 1823 года. Он только что переехал тогда из Кишинева в Одессу. В Кишиневе он начал и в Одессе заканчивал первую главу
«Евгения Онегина». Воронцова произвела на поэта большое впечатление. На листах его рукописей часто появляются ее портреты.
Пушкин принят в доме Воронцовых, присутствует на их больших обедах, балах и маскарадах. Но здесь он встречается с соперником. Это – А. Н. Раевский, сын известного
героя 1812 года генерала H. Н. Раевского, в семье которого поэт провел счастливейшие дни своей жизни во время путешествия по Крыму и Кавказу. Оба они оказались в то
время на службе у Воронцова, и Раевский уже давно преследовал Воронцову своей страстью.
Злоязычный Ф. Ф. Вигель, наблюдая их отношения, сравнивал Пушкина с ревнивым Отелло, а Раевского – с коварным Яго...
Прикрывая свое собственное увлечение Воронцовой, Раевский искусно направлял на Пушкина ревнивые подозрения мужа. При помощи тонко задуманной интриги он добился полного
разрыва между Пушкиным и Воронцовым и высылки поэта из Одессы в Михайловское.
Когда-то Александр Раевский произвел на молодого Пушкина большое впечатление своим язвительным остроумием, насмешливым скептицизмом и байронической разочарованностью.
Позже с именем Раевского связывали написанное Пушкиным в Одессе стихотворение «Демон»...
Пушкин охвачен ревностью. Он видит, как много внимания Воронцова оказывает Раевскому и пишет ей:
Все кончено: меж нами связи нет.
В последний раз обняв твои колени,
Произносил я горестные пени.
Все кончено – я слышу твой ответ.
Обманывать себя не стану вновь,
Тебя тоской преследовать не буду,
Прошедшее, быть может, позабуду –
Не для меня сотворена любовь.
Ты молода: душа твоя прекрасна,
И многими любима будешь ты.
Охвачен ревностью и муж Воронцовой. Он начинает добиваться удаления от него поэта. «Что же касается Пушкина, то я говорю с ним не более четырех слов в две недели», –
сообщает он в Петербург генералу П. Д. Киселеву.
Министру иностранных дел Нессельроде Воронцов пишет: «Поклонники его поэзии... кружат ему голову и поддерживают в нем убеждение, что он замечательный писатель, между
тем, пока он только слабый подражатель малопочтенного образца (лорд Байрон)... Удалить его отсюда – значит оказать ему истинную услугу...».
Нессельроде не сразу отвечает, и Воронцов посылает ему одно письмо за другим, в которых настойчиво просит «избавить его от поэта Пушкина». Он пишет: «Это, может быть,
превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе...».
В Херсонской губернии появляется в то время саранча, и Воронцов отправляет Пушкина бороться с ней. Поэт вынужден расстаться с героями своего «Евгения Онегина» и ехать
на встречу с саранчой. Его друг М. Ф. Орлов пишет по этому поводу своей жене в Киев шутливое письмо: «Пушкин был послан на саранчу. Он воевал с нею и после весьма
трудной кампании вчера (28 мая) вернулся, отступив пред несметным неприятелем...».
Поэт взбешен. Он пишет злую эпиграмму «На Воронцова» и подает в отставку. Воронцов отставку принимает, и 8 июля 1824 года Александр I «высочайше повелевает» Пушкина
«уволить вовсе от службы». «За дурное поведение», – добавляет Нессельроде.
14 июля в Петербурге распространился слух, что Пушкин застрелился. Находящаяся в это время в Одессе В. Ф. Вяземская, жена близкого друга Пушкина, поэта Вяземского,
опровергает этот слух...
Поэта высылают в Михайловское. Он собирается в путь. Получает от Вяземской 1260 рублей, которые остался ему должен ее муж, раскрывает окно своей комнаты, зовет
извозчиков, которым задолжал за поездки, и расплачивается с ними. В течение трех дней веселится с моряками на стоящих в порту кораблях, 30 июля присутствует на
представлении оперы Россини «Турок в Италии». Получает из канцелярии Воронцова 150 рублей жалованья, занимает у Вяземской 600 рублей и с своим дядькою Никитою
Тимофеевичем Козловым едет из одесской ссылки в михайловское изгнание.
Воронцова дарит ему на память свой портрет в золотом медальоне и кольцо – «талисман» – с сердоликовым восьмиугольным камнем и надписью на древнееврейском языке:
«Симха, сын почтенного рабби Ианфа, да будет благословенна его память».
***
Какова была официальная причина настойчивых требований Воронцова удалить от него Пушкина?
Пущин писал в позднейших воспоминаниях: «Пушкин сам не знал настоящим образом причины своего удаления в деревню; он приписывал удаление из Одессы козням графа
Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые его разговоры о
религии».
Совершенно естественно, что в сложившейся обстановке ревность могла явиться основной причиной резко враждебных отношений Воронцова и поэта.
И Пушкину, конечно, принадлежит первое слово в оценке причин высылки его из Одессы в деревню.
Но, чтобы не ставить себя в смешное положение, Воронцову требовался какой-то официальный повод для удаления от него Пушкина. Такой повод был найден: на почте
перехвачено было письмо поэта, отправленное в апреле или мае 1824 года из Одессы кому-то из друзей, видимо, В. К. Кюхельбекеру. Пушкин писал в нем: «...читая Шекспира
и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира. – Ты хочешь знать, что я делаю, – пишу пестрые строфы романтической поэмы – и беру уроки
чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать
qu’il ne peut exister d’être intelligent Créateur et régulateur[6], мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь
утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная». Афей – англичанин, о котором писал Пушкин, – доктор В. Гутчинсон, домашний врач
Воронцова.
Нессельроде сообщил Воронцову, что по дошедшим до императора сведениям о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит пребывание в этом шумном
городе для молодого человека во многих отношениях вредным и считает необходимым направить его в Псковскую губернию под надзор местного начальства. Воронцов ответил,
что совершенно согласен с высочайшим определением и вполне убежден, что Пушкину нужно больше уединения для собственной его пользы.
Такова была официальная причина удаления Пушкина из Одессы в деревню.
Вся эта история нашла отклик в письме, отправленном Пушкиным в мае-июне 1826 года из Михайловского в Петербург императору Николаю I:
«Всемилостивейший государь!
В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и
сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.
Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в
чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою.
Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь
всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края.
Всемилостивейший государь,
Вашего императорского величества
верноподданный
Александр Пушкин».
На отдельном листе приложена была к этому письму подписка:
«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем не существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому
тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них.
10-го класса Александр Пушкин
11 мая 1826».
На это письмо Пушкина Николай I ничего не ответил...
***
«9 августа приехал в Михайловское», – отметил Пушкин день своего приезда. От времени до времени поэт получает от Воронцовой письма. Он сразу узнает их: они с такою же
печатью, как и на подаренном ему ею парном кольце. На полях рукописи «Евгения Онегина» поэт рисует в минуты раздумья портрет Воронцовой...
Пушкин работает над третьей главой романа в стихах и продолжает, после письма Татьяны к Онегину:
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке...
И внизу на рукописи помечает, что в тот день, 5 сентября, получил письмо от Воронцовой...
Пушкин не перестает думать о ней и пишет в стихотворении «Ненастный день потух»:
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит, печальна и одна...
Одна... никто пред ней не плачет, не тоскует;
Никто ее колен в забвеньи не целует;
Одна... ничьим устам она не предает
Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.
........................................................................
........................................................................
........................................................................
Никто ее любви небесной недостоин.
Не правда ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен;
Но если... .............................................................
Но если... Пушкин снова вспоминает Александра Раевского. Его охватывают и волнуют ревнивые подозрения, и к нему он обращает стихотворение «Коварность»:
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье...
......................................
Тогда ступай, не трать пустых речей –
Ты осужден последним приговором.
Поэт берет подаренный ему Воронцовой золотой медальон, вглядывается в любимые черты:
Пускай увенчанный любовью красоты
В заветном золоте хранит ее черты
И письма тайные, награда долгой муки,
Но в тихие часы томительной разлуки
Ничто, ничто моих не радует очей,
И ни единый дар возлюбленной моей,
Святой залог любви, утеха грусти нежной,
Не лечит ран любви безумной, безнадежной.
А на руке – подаренное Воронцовой кольцо, к которому поэт обращает строки:
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан...
Пушкин много работает... Одна за другой ложатся на бумагу строфы третьей и четвертой глав «Евгения Онегина».
Грустно проходит день 19 октября, седьмой лицейской годовщины. Друзья пируют в этот день в Петербурге без него. Дельвиг сочинил, и все пропели хором его экспромт:
«Семь лет пролетело...».
Конечно, и его, изгнанника, вспомнили друзья за заздравной чашей... И сам он в тот день был всей душой с ними...
Отношения отца с сыном, между тем, все ухудшаются. Отец напуган ссылкою сына в родовое Михайловское, ему предлагают шпионить за ним, следить за его перепиской.
Пушкин возмущен и обращается к псковскому губернатору Адеркасу с просьбой: «Решился для его (отца. – А. Г.) спокойствия и своего собственного просить его императорское
величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей...».
Жуковскому Пушкин пишет: «Посуди о моем положении... спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем... Голова кругом идет...».
В середине ноября отец и мать уезжают из Михайловского. Уезжает брат Лев и увозит с собою приготовленную поэтом для печати первую главу «Евгения Онегина».
В этом тяжком душевном разладе с отцом, с самим собою рождается и зреет замысел «Бориса Годунова»... Из Петербурга приходит известие, что 8 декабря 1824 года в Большом
театре состоялось первое представление волшебно-героического балета в пяти действиях «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника» с А. Е. Истоминой
в роли Людмилы.
Чего бы не дал Пушкин, чтобы вырваться из своего михайловского заточения и вместо крепости и Соловецкого монастыря оказаться в Петербурге и, сидя в партере, снова
встретиться с своей Людмилой – «блистательной, полувоздушной» Истоминой!..
Мысли о Воронцовой по-прежнему не покидают его. Он пишет ей:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
И января 1825 года Пушкина навестил И. И. Пущин. Это была радостная улыбка жизни в его михайловской неволе. Друзья всю
ночь беседовали. Пушкин читал отрывки из «Цыган» и стихи, расспрашивал о Петербурге, о друзьях. И тут поэт впервые узнал от лицейского товарища о существовании Тайного
общества...
Пущин привез с собою список «Горя от ума» Грибоедова, и Пушкин читал его вслух. Но о приезде гостя уже осведомился следивший за поэтом игумен Святогорского монастыря
Иона. Он, как будто невзначай, зашел к Пушкину, напился чаю с ромом и ушел.
Поужинали с шампанским и няню угостили... Наутро Пущин уехал. Под впечатлением этого посещения Пушкин в то же утро набросал в первом варианте посвященное Пущину
стихотворение «Мой первый Друг, мой друг бесценный...».
Пушкин остался один... И снова в мыслях Воронцова... В предельно кратком, потрясающем по силе послании Пушкин обращается к ней:
Все в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья.
Снова осень и вьюжный зимний вечер. Пушкин тягостно одинок. Самое близкое ему существо в Михайловском — старая няня. Он подходит к окну. На улице непроглядная темень.
Воет ветер. «Буря мглою небо кроет...».
Стремясь заглушить свою неизбывную душевную боль, свои мучительные страдания, стремясь забыться, Пушкин обращается к няне,
Арине Родионовне:
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
И, как в далекие детские годы, просит няню:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Проходит два года. Образ Воронцовой не перестает волновать воображение поэта и, глядя на кольцо-«талисман», Пушкин вспоминает:
Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.
Наконец, в 1830 году, накануне женитьбы, Пушкин уже навсегда прощается с Воронцовой:
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя все, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
Полученное Пушкиным в 1834 году письмо Воронцовой всколыхнуло в думе поэта далекие воспоминания о пережитом в годы южной ссылки.
Через три года Пушкина не стало. Ему было всего тридцать семь лет, когда он скончался. Настоящая старость Воронцовой наступила много позже: она умерла в 1880 году,
пережив на сорок три года своего поэта...
Продолжение: Джордж Байрон >>>
|
|
1. Источник: Гессен И. А. "Все волновало нежный ум...". Пушкин среди
книг и друзей. – М.: Наука, 1965. – 510 с.
На страницах настоящей книги автор рассказывает о друзьях Пушкина в обычном смысле этого слова и о друзьях-книгах. Это своего рода жизнеописание поэта, небольшие
биографические этюды, написанные ясным языком, дающие представление о жизни и творчестве поэта.
Основываясь на строго документальных фактах жизни и творческого пути Пушкина, автор рассказывает, как читал поэт ту или иную стоявшую на полках его библиотеки книгу,
какие отметки делал на полях, как отразилось это в его произведениях.
Читая этюды А. И. Гессена, мы как бы переносимся в обстановку далекой пушкинской поры. ( вернуться)
2. Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще той особенной гордостью, которая побуждает
признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, – следствие чувства превосходства, быть может, мнимого. Из частного письма (франц.).
( вернуться)
3. Город Томы – ныне город Кюстенджи в Добрудже. ( вернуться)
4. О другой моей вине мне следует молчать (лат.). ( вернуться)
5. Это всегда была моя главнейшая мысль – человек должен проявить больше всего истинной
смелости в тех случаях, когда на него обрушивается клевета и в условиях, когда его постигают несчастья. Это помогает ему избавиться от них (франц.). ( вернуться)
6. Что не может быть существа разумного, творца и правителя (франц.). ( вернуться)
|
| |
| |
|
| |
|
|
|
