Путешествие Фонвизина во Францию. Кулакова Л. И.

Стихийная крестьянская война закончилась неизбежным поражением. 10 января 1775 г. Пугачев был казнен. Карательные войска жестоко расправлялись с населением бунтовавших районов.

Страх перед новой «пугачевщиной» побудил правительство принять ряд мер для укрепления самодержавно-крепостнического государства. Проводником политики «сильной руки» стал новый фаворит Екатерины II, ее советчик и помощник, умный и властный Г. А. Потемкин.

Крестьянская война и установившаяся после нее политическая реакция оказали непосредственное влияние на общественно-политическую мысль и литературу России. В официальных журналах послепугачевское время рекламировалось как период «особого благополучия и спокойствия», писателям и поэтам рекомендовалось «воспеть победоносную государыню, прославить мир, тишину и блаженство ее подданных».

Прославлять «мир» страны, залитой кровью, воспевать «блаженство» нищего народа соглашались далеко не все. Но многие писатели уходили и от широкой общественной проблематики. Среди части дворян усиливались религиозные настроения, некоторое время царила атмосфера растерянности.

Фонвизин также был потрясен и растерян. Хотя непосредственные его отклики на крестьянскую войну почти не сохранились, мы знаем о живом интересе писателя к происходившим событиям по ответам Бибикова. И как можно судить, он полностью усвоил мысль своего корреспондента: «Ведь не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование; а Пугачев — чучела, которою воры яицкие казаки играют».

Фонвизин — дворянин, поэтому он отзывался о Пугачеве так же пренебрежительно, как и Бибиков, и считал, что победа крестьянства означала бы гибель государства. Но вместе с тем писатель искал путей, которые могли бы предотвратить «всеобщее негодование». Он еще и еще раз возвращался к мысли о политическом строе России, о несоответствии Екатерины II облику государя, который может заслужить любовь и уважение народа.

В этот период напряженных размышлений Фонвизин перевел «Слово похвальное Марку Аврелию»[2] французского писателя-просветителя А. Тома. В годы, предшествовавшие французской революции, писатели часто прославляли исторических деятелей прошлого, чтобы противопоставить их царствующим монархам. Сатирой на французского короля Людовика XV было и «Слово» Тома.

Фонвизин, переводя похвальное слово древнеримскому императору, думал о России и вновь высказывал свое представление об идеальном государе. Добродетельный монарх помнит, что люди от природы равны и свободны. Он открывает доступ к должностям способным, а не знатным людям, чтит труд земледельцев и не отягощает их налогами, избегает роскоши, не раздаривает государственных богатств любимцам. Его власть ограничена законами. Только все это, вместе взятое, может заставить подданных уважать правителя. Силой любовь не покупается: «Царь мира! ты можешь меня заставить умереть, но не можешь заставить сердца моего почитать тебя», — так говорил Тома, так думал переводчик.

Есть ли на свете правители, заслуживающие почтение? Лучше ли живется в других странах? Чему они могут научить? Ответить на эти вопросы можно было, совершив путешествие. Просветителя привлекала Франция, центр европейского Просвещения. Он хотел своими глазами увидеть то, о чем знал из рассказов путешественников и книг, которые читал и переводил. Драматурга интересовала культура Франции, ее блестящая драматургия, ее театр. В течение многих лет мечта о путешествии оставалась неосуществленной. Мешала материальная необеспеченность в 60-е годы, напряженная служебная деятельность в 70-е.

После заключения мирного договора с Турцией в делах Иностранной коллегии наступило относительное затишье, хотя русская дипломатия пристально следила за двумя событиями: назревающим конфликтом между Пруссией и Австрией и освободительной войной американского народа. Последняя привлекала внимание и правительства, и передовых русских людей.

В 1775 г. началась война за независимость колоний в Северной Америке против угнетавшей их Англии. 4 июля 1776 г. новое государство — Соединенные Штаты Америки — официально объявило о своем существовании. Французское правительство рассматривало американцев как мятежников, но оказывало им поддержку, чтобы ослабить свою противницу Англию. Пользуясь этим, прогрессивно настроенные круги стали организовывать помощь американскому народу. В Америку отправлялись деньги, оружие и отряды французских добровольцев. Русское правительство не сочувствовало мятежникам. Но оно не желало усиления Англии и до поры до времени выжидало.

Не исключено, что эти события ускорили давно задуманную поездку. Как сотрудник Иностранной коллегии, Фонвизин на месте мог скорее разобраться в позиции Франции. Как просветителя, его интересовало происходящее в Америке. Интересы общественного и служебного характера сочетались с личными. Болезнь Е. И. Фонвизиной требовала лечения именно во Франции.

Заехав в свое имение, Фонвизины отправились в путешествие в августе 1777 г. Девятьсот верст пути от Смоленска до Варшавы заняли шестнадцать дней. Первые впечатления были безотрадными. Неприятно поразило писателя суеверие, насаждаемое католическим духовенством. С удивлением и возмущением автор «Послания к слугам» рассказывал сестре о жуликах, которые якобы при помощи мощей[3] популярного в Польше святого изгоняли чертей из душевнобольных людей. «Удивления достойно, какие плуты, из каких плутов ничего не изгоняя обогащаются».

Ехать было тяжко. Дорога проходила через дремучие леса и болота. Шли дожди, карета едва-едва тащилась, иногда утопая в воде так, что колес не видать было. Ночевать большею частью приходилось в карете. В одном местечке «легли было в горнице; но, увидя несколько лягушек, около нас пляшущих, решились перейти в карету».

В Варшаве Фонвизиных приняли как почетных гостей. В их честь русский посол Стакельберг и польская знать устраивали приемы. Король любезно заявил, что он давно знает Фонвизина «по репутации». Эти проявления любезности примечательны потому, что Фонвизин ехал как частное лицо, и пышный прием не обязывался этикетом[4]. Он не был ни знатен, ни богат, ни чиновен, ни взыскан милостями императрицы. Зато его роль в делах Иностранной коллегии была известна и Стакельбергу, и другим современникам лучше, чем нам. Надменная польская знать не стала бы любезничать с техническим исполнителем поручений даже очень сильного министра.

Через три месяца после выезда Фонвизины приехали на юг Франции, в город Монпелье, где Е. И. Фонвизина начала лечиться. Фонвизин приступил к изучению философии и юриспруденции, его жена совершенствовала знание французского языка и брала уроки музыки. После четырех месяцев пребывания в Монпелье и недолгого путешествия по южным провинциям Фонвизины поехали в Париж, где пробыли пять месяцев.

Во время более чем годичного путешествия писатель вел дневник, куда заносил подробное описание всего увиденного. К сожалению, «журнал вояжа» (т. е. путешествия) исчез бесследно. Сохранилась лишь часть писем к сестре и П. И. Панину. Значение этих писем неоценимо. С их страниц встает образ любознательного человека, внимательного наблюдателя и трезвого мыслителя. Его интересует все: природа, искусство, литература, театр, памятники старины, промышленность, земледелие, больницы, воспитание и образование, система взимания налогов, быт и нравы различных сословий, философия, церковь, общественно-политическая жизнь и внешняя политика.

Увиденное редко оставляло писателя равнодушным и потому бесстрастно-описательных страниц в переписке нет. В письмах переплетаются лукавый юмор, откровенная издевка, горькое негодование и теплая задушевность. Фонвизин ждал от поездки многого. Страна древней, высокой культуры, страна, где не было крепостного права, страна философов должна была, казалось, чему-то научить, показать возможные пути развития России, о которой писатель думал неустанно.

Фонвизину и понравилось многое. Его привело в восторг хорошее состояние дорог, так непохожее на российское бездорожье. Он отмечал высокое развитие промышленности во Франции. Ему понравились театры, картинные галереи, некоторые памятники архитектуры, отличный госпиталь в Лионе, акведук[5] в Монпелье. Понравился Марсель, город, «в котором можно жить с превеликим удовольствием», и его «общество, приятное и без всякой претензии», и т. д.

Но писатель не принадлежал к числу тех, кто только хвалит или только порицает чужое за то, что оно чужое. Он увидел рядом с хорошим дурное. В главном его постигло разочарование: «Я думал сперва, что Франция, по рассказам, земной рай, но ошибся жестоко».

Неудовлетворенность никак не обуславливалась личной обидой. Принятые в Монпелье «первыми людьми королевства» Фонвизины были окружены вниманием. Круг знакомств расширялся благодаря остроумию писателя; дам пленяли манеры, умение комически изображать других людей. Соболий сюртук с золотыми петлями, горностаевая муфта, перстень с крупным бриллиантом заставляли подозревать в их владельце неслыханно богатого русского вельможу, что усиливало любезность окружающих. Известный авантюрист граф Сен-Жермен сулил золотые горы[6], обещая открыть «важнейшие секреты для обогащения и интересов России». Обо всем этом, потешаясь, рассказывал в письмах сам Фонвизин. Но этот щеголь, остроумный собеседник был внимательным наблюдателем и думал свою серьезную невеселую думу.

На родине оскорбляло бескультурье. Иванушки благоденствовали и во Франции. «Дворянство, особливо, ни уха ни рыла не знает... Можно сказать, что в России дворяне по провинциям несказанно лучше здешних, кроме того, что здешние пустомели имеют наружность лучше».

Народ в России был вконец разорен поборами. А под синим небом Монпелье Фонвизин наблюдал, как комендант провинции «в орденском платье Святого Духа», бароны в рыцарских доспехах, архиепископы в пышных облачениях торжественно и на разные лады доказывали одно и то же: долг верноподданных, ясность неба и милость господня обязывают жителей исправно платить подати. Затем в церкви отслужили «благодарный молебен всевышнему за сохранение в жителях единодушия к добровольному платежу того, что, в противном случае, взяли бы с них насильно», — зло иронизировал писатель. Россия — страна, где царит беззаконие. С этим убеждением Фонвизин жил и умер. Чтобы понять, где же люди имеют человеческие права, он изучал юриспруденцию вообще, французское законодательство в частности. Выработанное веками, оно в каких-то принципах казалось мудрым. Но злоупотребления так потрясли основание этого здания, «что жить в нем бедственно, а разорить его пагубно». Особым злом была система продажи государственных должностей, которыми король мог торговать по своему усмотрению. Провинции доставались в удел бессовестным чиновникам.

«В рассуждении правосудия вижу я, что везде одним манером поступают». «Тяжебные дела во Франции так же несчастны, как и у нас». И в той и в другой стране оказывается виноватым тот, кто беспомощен.

Фонвизин писал, что отец его не унижался в передних знатных господ. Скромность и высокоразвитое чувство собственного достоинства характерны и для писателя. В Париже он, секретарь Панина, известил о своем приезде секретаря посольства. В ответ немедленно прискакал верхом сам посланник князь И. С. Барятинский и принял гостя как родного брата. «Без чинов» отнеслись к Фонвизиным известный собиратель картин, монет и книг граф А. С. Строганов, его жена и др. Узнав, что знакомство с парижской придворной знатью покупается ценой «исканий, низости», Фонвизин отказался от него и нашел в столице Франции «множество других интереснейших вещей».

Он прослушал курс лекций по экспериментальной физике видного ученого профессора Бриссона, жена продолжала занятия музыкой. Почти ежедневно они бывали в театре. Французская комедия привела русского драматурга в восторг. «Нельзя, смотря ее, не забываться до того, чтоб не почесть ее истинною историею, в тот момент происходящею». Несомненно, что среди особенно понравившихся писателю комедий была не сходившая в эти годы со сцены комедия Бомарше «Севильский цирюльник». Русский драматург Фонвизин и француз Бомарше творили в различных исторических условиях, но оба они утверждали на сцене обличительно-сатирическую комедию. Бомарше от веселой сатиры «Севильского цирюльника» вскоре шагнул к «Женитьбе Фигаро». Фонвизин — от «Бригадира» к «Недорослю».

Для Барятинского, Строганова Фонвизин и был не только сотрудником Иностранной коллегии, но и автором «Бригадира», переводчиком, поэтом. Они познакомили его с французскими художниками, писателями, философами, учеными. Фонвизин бывал на собраниях Академии наук. «Вольтер присутствовал; я сидел от него очень близко и не спускал глаз с его мощей», — шутил, как всегда, писатель.

Фонвизина пригласили участвовать в деятельности общества, которое пыталось объединить ученых и писателей разных стран. Здесь он сделал сообщение «О свойствах нашего языка». О докладе писали в газетах, Фонвизина приглашали на последующие заседания, просили стать постоянным корреспондентом. Заседание было тем интереснее, что Фонвизин делал сообщение в присутствии английского физика Магеллана и одного из самых крупных ученых, политических деятелей и замечательных людей X V III века Франклина, первого посла молодой Американской республики.

О первом после Соединенных Штатов Фонвизин пишет скупо. О событиях в Америке говорит лишь, поскольку они касаются обострения отношений между Францией и Англией. Но ведь часть писем не дошла до нас. А Франклин и Американская революция были в центре внимания Парижа. Кроме того, Фонвизин дружил с известным скульптором Гудоном, который сочувствовал событиям в Америке и в это время работал над бюстом Франклина. Нет никакого сомнения, что приятели — русский писатель-дипломат и французский скульптор — касались волновавшей их обоих темы.

Фонвизину нравился автор переведенного им «Похвального слова Марку Аврелию» кроткий и честный Тома. С уважением говорил он о Вольтере, о его предсмертном триумфе в Париже. Он принимал у себя дома многих других философов. Но, присматриваясь к ним, Фонвизин пришел к выводу, что как люди они значительно ниже созданных ими теорий. Его возмутило, когда д’Аламбер, Мармонтель и другие явились к приехавшему в Париж брату очередного фаворита Екатерины II «засвидетельствовать свое нижайшее почтение». «Они сею низостью ласкались (т. е. надеялись)... достать подарки от нашего двора». Фонвизин несправедлив. Он забыл, что д'Аламбер отказался от многих соблазнительных предложений русской императрицы. Но пренебрежительный отзыв о философах вызывался уважением к самой философии. Писателю казалось обидным, что философы ищут покровительства, и на свете трудно найти что-нибудь менее похожее друг на друга, чем «философия на философов».

С большим нетерпением ожидал Фонвизин встречи с Руссо, одним из наиболее демократически настроенных мыслителей, человеком, который не только отверг предложенные ему Екатериной II щедрые дары, но и счел их попыткой «русского тирана» обесчестить его имя.

Философ знал о приезде Фонвизина, обещал встретиться с ним, но свидание не состоялось. Руссо внезапно умер. Сообщая об этой смерти сестре, горячей почитательнице великого гуманиста, Фонвизин с грустью писал: «Итак, судьба не велела мне видеть славного Руссо! Твоя, однако ж, правда, что чуть ли он не всех почтеннее и честнее из господ философов нынешнего века. По крайней мере бескорыстие его было строжайшее».

«Ты не можешь себе представить, как время летит в той земле, где никогда не бывал и где, следственно, любопытство все видеть, все узнать, занимает каждую минуту», — писал он далее.

Фонвизин ежедневно часами бродил пешком по Парижу и был потрясен кричащими противоречиями. Не забыв очарования вечернего спектакля, «каких совершеннее быть не может», он утром наталкивался на зрелище публичной казни, сопровождаемое громом аплодисментов палачу, «...как в комедии актеру. Не могу никак сообразить того, как нация, чувствительнейшая и человеколюбивая, может быть так близка к варварству». В каретах едут распутницы, сверкающие бриллиантами, а подле домов стоят вдовы и сироты, смиренно ждущие, когда «из седьмого этажа (ибо добрые люди живут на чердаках)» им кинут «куски хлеба, как собакам. В первых же этажах обитают люди богатые с окаменелыми сердцами». Он посещал приюты для неизлечимо больных в средневековых рыцарских замках и возмущался бесчеловечным обращением служителей с несчастными больными. Великолепные образцы архитектуры и полуразвалившиеся лачуги, мавзолеи — «верх искусства человеческого», а неподалеку от них, на главной улице толпа, обжигающая свинью. Богатство и нищета, прекрасные сады и омерзительные запахи — вопиющие контрасты повсюду поражали писателя в городе, где нельзя сделать ни шагу, чтоб не увидеть «чего-нибудь совершенно хорошего, всегда, однако ж, возле совершенно дурного и варварского».

«Совершенно дурным» во Франции Фонвизин считал пренебрежение к воспитанию, что, по его мнению, как и мнению всех просветителей, является основным источником народных бедствий. Попы вселяют в головы детей предрассудки, подобострастие к духовенству — и только.

Даже «первые особы в государстве» немногим отличаются от «бессловесных», т. е. от животных. Высказав эту мысль, Фонвизин в качестве примера приводит ни более ни менее как... королевскую семью. «Нынешний король трудолюбив и добросердечен; но оба сии качества управляются чужими головами». Вторая половина фразы начисто убивает кажущуюся благожелательность первой. На троне пешка. Не все ли равно, каковы личные качества Людовика XVI? А рядом кто? Одного из братьев короля[7] попы уверили, что, «не отрекшись вовсе от здравого ума, нельзя никак понравиться богу, и он делает все возможное, чтоб стать угодником божиим». Другой брат короля[8] «победил силу веры силою вина: мало людей перепить его могут». Сверх того он «первый петиметр», т. е. щеголь-волокита. Молодые люди подражают его тону, «который состоит в том. чтоб говорить грубо, произнося слова отрывисто; ходить переваливаясь, разинув рот... толкнуть всякого, с кем встретится; смеяться без малейшей причины, сколько сил есть громче».

Эти строки без изменения могли бы появиться в «Живописце» Новикова рядом с портретом Волокиты, который видит свою науку в том, чтобы «хохотать громко, сидеть разбросану», который «волен до бесстыдства, смел до наглости». Случайно или нет использовал Фонвизин приемы сатирической журналистики, но смешное у него перерастает в страшное. Трудолюбивая бездарность, дурак-святоша и дурак-петиметр — настоящие и будущие правители Франции.

Неограниченность власти тех, кто достоин быть лишь комедийным персонажем, — источник трагедии страны. «Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы». По его примеру каждый министр — деспот в министерстве, глава провинции — деспот в провинции.

Верхушка дворянства — аристократия — развращена. Стремление подражать двору, роскошь приводят к разорению и полному падению нравственности. Дворянство в большинстве своем бедно и невежественно. Духовенство развратно, власть его чудовищна. «В рассуждении злоупотребления духовной власти... Франция несравненно несчастнее всех прочих государств», — пишет Фонвизин, готовый предпочесть невежественных русских попов французским попам-тиранам.

Единственно, о ком Фонвизин говорит с явным сочувствием,— народные массы. Правда, по милости попов, «народ... пресмыкается во мраке глубочайшего невежества». Правда, в Париже ежедневно вешают и колесуют преступников, а на улицах грабят, режут в домах. Но источник преступлений — положение народа: «Французы, по собственному побуждению сердец своих, нимало к злодеяниям не способны и одна нищета влагает у них нож в руку убийцы».

Так проблема воспитания, с которой начинает Фонвизин, оттесняется мыслью о решающей роли экономических и политических условий. Тяжко народу в Париже. Не лучше и в провинции. В самых плодородных районах страны царит нищета. Бесконечные налоги, «безрезонные, тяжкие, частые», лишают крестьянина плодов его труда, сводят на нет юридическую свободу: «Подать в казну платится неограниченная и, следственно, собственность имения есть только в одном воображении».

Фонвизин обнаруживает недюжинную для человека XVIII столетия проницательность, говоря, что экономическая зависимость является одной из форм рабства. Но он не прав, называя состояние русских крепостных «в лучших местах» несравненно более счастливым. И хотя под «лучшими местами» подразумеваются деревни, находящиеся под властью «добрых» бар, сам вывод продиктован сознанием русского помещика, который не способен понять, что юридическая свобода — шаг вперед по сравнению с узаконенным рабством.

Сознание русского дворянина XVIII века сказывается и в насмешках Фонвизина над некоторыми особенностями быта французов, его удивлении по поводу активной роли массового зрителя в театре и т. п. И все-таки В. Г. Белинский высоко оценивал письма Фонвизина: «... Читая их, вы чувствуете уже начало французской революции в этой страшной картине французского общества, так мастерски нарисованной нашим путешественником, хотя, рисуя ее, он, как и сами французы, далек был от всякого предчувствия возможности или близости страшного переворота»[9].

Фонвизин действительно не уловил в шуме парижских улиц рокота нарастающего народного гнева. Он считал, что у французов можно учиться любви к отечеству и своему государю, что «последний трубочист вне себя от радости, коли увидит короля своего». Он не догадывался, что через одиннадцать лет любовь к отечеству поведет французский народ на штурм Бастилии, а еще через три года тот же самый «трубочист» будет вне себя от радости, увидев своего короля на эшафоте.

В 1778 г. предвидели это немногие. Но ощущение общего неблагополучия пронизывает письма Фонвизина. Так жить, как живет Франция, нельзя — это русский писатель понял. Он понял, что «рабская работа» сводит на нет юридическую вольность, что в этих условиях «первым божеством являются деньги», а «право сильного остается правом превыше всех законов». Размышляя о Франции, Фонвизин ни на секунду не переставал думать о России: «Что видел я в других местах (т. е. в России), видел и во Франции. Кажется, будто все люди на то сотворены, чтоб каждый был или тиран, или жертва».

Разочарование во Франции не примирило писателя с тем, что творится в России, хотя он и писал порой: «Научился я быть снисходительнее к тем недостаткам, которые оскорбляли меня в моем отечестве». «Из России в другой раз за семь верст киселя есть не поеду». «Славны бубны за горами».

Наиболее искренний вывод, определяющий отношение и к Франции, и к России, Фонвизин сделал в письме не к родным, которых пугало свободомыслие сына, не к Панину, человеку все-таки иных взглядов, а к своему сверстнику Я. И. Булгакову: «Если здесь прежде нас жить начали, то по крайней мере мы, начиная жить, можем дать себе такую форму, какую хотим, и избегнуть тех неудобств и зол, которые здесь вкоренились. Мы начинаем жить, а они кончают. Я думаю, что тот, кто родился, посчастливее того, кто умирает».

Мысль об особом пути России будет высказана неоднократно в XIX веке. Фонвизина она спасает от пессимизма, хотя какой должна быть эта особая «форма», он не говорит. Ясно только, что она не должна быть такой, какова она была в годы екатерининского царствования. Не став поклонником Франции, Фонвизин не примирился с тем/ что оскорбляло его на родине. Лучшим доказательством этого явилась литературная деятельность Фонвизина 1780-х годов. По возвращении в Россию начался самый блестящий этап творчества Фонвизина и период тяжких испытаний, горьких обид.

Внешне все обстояло благополучно. Здоровье Е. И. Фонвизиной окрепло. В доме на Галерной улице (ныне — Красной) все дышало уютом, говорило не только о состоятельности, но и о культуре и вкусе его владельцев. Среди мебели красного дерева стояли клавикорды, на которых играла жена писателя. Были и скрипка, и флейта, принадлежавшие самому Фонвизину. Стены украшены большими, средними, малыми зеркалами в золоченых рамах и маленькими зеркальцами, в которых отражался свет прикрепленных к ним свечей. И на стенах же было бесчисленное количество картин и гравюр. Мы не имеем, к сожалению, их перечня. Одно достоверно: со стен смотрели тридцать портретов лучших французских актеров, чья игра так полюбилась писателю, и более двадцати эстампов «с лицами в русских платьях». Были в доме и три карточных столика, за которыми собирались друзья в часы досуга. И было множество шкафов для книг, комод для бумаг, пюпитр для фолиантов. В кабинете стояло бюро, обитое тонким зеленым сукном, большие кожаные кресла.

Здесь писатель оставался один. Здесь он вскоре после возвращения в Россию начал писать комедию «Недоросль». Здесь, закончив ее, написал заявление об отставке.

Более трех лет после возвращения Фонвизин еще продолжал служить. В центре внимания Иностранной коллегии в 1779—1780 гг. была война в Центральной Европе и война между Соединенными Штатами и Англией.

В путешествии Фонвизина был один внешне незначительный эпизод. По дороге в Париж он задержался на три недели в Дрездене, без остановки проехал другие германские княжества и отдал визит к Мангейме курфюрсту пфальцскому. Курфюрст принял его радушно, толковал о своем «усердии» к России, уважении к Панину. Надо учесть, однако, что вскоре из-за притязаний этого курфюрста на Баварию, против которых выступила Саксония, началась война между Пруссией и Австрией. Вполне вероятно, что в этой обстановке задержка Фонвизина в Дрездене, столице Саксонии, и визит в Мангейм были выполнением дипломатического поручения. Война была погашена вмешательством России, которая выступила инициатором мирных переговоров. Тешенский мир 1779 г. явился триумфом русской дипломатии. Едва ли случайно, что в связи с ним Фонвизин впервые за десять лет получил повышение в чине.

Авторитет России в международной жизни возрос еще более в связи с декларацией о морском «вооруженном нейтралитете» 1780 г. Война между США и Англией шла с переменным успехом. Англия захватывала суда нейтральных держав, которые торговали с ее противниками. Английский король обратился за помощью к России. Потемкин был склонен оказывать ее. Екатерине II интересы короля Георга III были ближе интересов Вашингтона и Франклина. Но русская императрица не могла не понять, что ослабление морского владычества Англии выгодно для России. Этим воспользовался Панин.

По инициативе России было создано объединение северных стран, готовых силой боевых судов защитить нейтральные суда в случае нападения английского флота. К России присоединились Дания, Швеция, Голландия, Пруссия, Австрия. Таким образом, соперничество крупных держав объективно оказало помощь молодой республике.

«Вооруженный нейтралитет» явился обновленным вариантом старой мысли Панина об объединении северных держав ради поддержания мира. Он стал лебединой песнью выдающегося русского дипломата. В дальнейшем руководство внешней политикой осуществлялось непосредственно Екатериной II и Потемкиным. В центре их внимания был «греческий проект», предполагавший изгнание турок из Европы и восстановление Греческой империи. Корона ее предназначалась младшему внуку Екатерины, которого предусмотрительно назвали Константином, традиционным именем греческих императоров.

В мае 1781 г. Панин взял отпуск. Вернувшись осенью, он узнал, что его место в Иностранной коллегии занято бездарным И. А. Остерманом. Панин тяжело заболел. Фонвизин еще в 1773—1774 гг. страстно желал заключения мира. С тревогой следил он за слухами о новой войне, находясь за границей: «Рассуждают многие, что мы сами ее желаем для усугубления нашей славы».

В статье, написанной после смерти Панина, писатель подчеркивал, что союзы, мирные договоры, «вооруженный нейтралитет» были основными достижениями панинского кабинета.

Убежденность в необходимости мира для России не позволила Фонвизину подчинить свою деятельность осуществлению авантюры, задуманной Екатериной и Потемкиным. Он решил уйти из Иностранной коллегии. Его попытались задержать: после выхода Панина в отставку произвели в статские советники, назначили членом Департамента почтовых дел. Фонвизин подготовил проект реорганизации почт, который лег в основу почтовой реформы 1782 г., и больше оставаться на службе не захотел. Ссылаясь на «жестокую головную болезнь», он подал 7 марта 1782 г. прошение об отставке.

Крупные неприятности сочетались с мелкими злобными укусами. При всей занятости служебными делами Фонвизин и до поездки во Францию и после нее бывал частым гостем в светских салонах и литературных кругах. Желанный гость и собеседник для одних, он легко наживал врагов. Насмешливый, остроумный, он напоминал в спорах коршуна: пользуясь минутным замешательством противника, опережал его, брал верх. «Взлетит ли Херасков под облака, коршун замысловатым словом, неожиданною насмешкою, как острыми когтями, сшибет его на землю», — вспоминал современник.

Умные люди прощали одаренному человеку его подчас злые насмешки или отшучивались. Фонвизин сохранил добрые отношения с Херасковым, И. Ф. Богдановичем и многими другими писателями, в том числе с Княжниным, хотя, как мы знаем, знакомство их началось с весьма недружественной полемики; сдружился он с баснописцем И. И. Хемницером, позднее Г. Р. Державиным и др. Бездарные не прощали превосходства и перешли в наступление, когда пошатнулся престиж Н. Панина, а с ним и положение его секретаря. Ничтожный стихоплет написал эпиграмму, в которой пытался острить над «мнимым наместником и министром» (т. е. послом). Писатель не остался в долгу и осмеял пустое самодовольство незадачливого автора в «Послании к Ямщикову»:

...Как то нашлось в тебе, чего и в умных нет?
Доволен ты своей и прозой и стихами.
Доволен ты своим рассудком и делами,
И, цену чувствуя своих душевных сил,
Ты зависти к себе ни в ком не возбудил.
О чудо странное!..

Ямщиков не играл никакой роли ни в обществе ни в литературе, но Фонвизин нажил немало влиятельных врагов. По их наущению поэт А. С. Хвостов выступил с длинным «Посланием к творцу ,,Послания“». Он высмеял все до единого переводы и произведения Фонвизина, силясь доказать бездарность автора «Бригадира», вспомнил какое-то неудачное выступление Фонвизина в качестве актера и не забыл подчеркнуть скромную должность писателя: «почты член».

«Послание к творцу „Послания“» распространялось в рукописи. Враги Фонвизина были довольны, друзья возмущены. Неизвестный автор прозаического ответа Хвостову писал: «Многие Фонвизина не любят; ибо кроме некоторых умных людей, не любящих его по особенным причинам, не любим он генерально всеми дураками, в толпу которых лезете вы из доброй воли».

Баснописец Хемницер, до этого находившийся в приятельских отношениях с Хвостовым, иначе объяснил его поступок. В личной переписке и большом стихотворном письме Хемницер без обиняков говорил, что Хвостов подкуплен врагами драматурга:

Хвостов подкуплен был Фонвизина ругать,
Я передам ему, чтоб больше не бранился,
Стихи бы не срамил и сам бы не срамился:
«Чем больше будешь ты Фонвизина бранить,
Тем больше будешь ты его чрез брань хвалить.
Ты сам его, скажу, хоть втайне почитаешь,
Да въявь затем бранишь, что плату получаешь...

Во время этой перепалки, служебных и личных неприятностей, отнимавших силы и здоровье, Фонвизин заканчивал комедию «Недоросль».

Продолжение: ПЕРВАЯ РУССКАЯ РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ >>>

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Источник: – Кулакова Л. И. Денис Иванович Фонвизин: биография писателя. – Л.: Просвещение, 1966. (вернуться)

2. Марк Аврелий (121–180) – римский император и философ, считавшийся образцом добродетельного и мудрого монарха. (вернуться)

3. Мощи – высохшие останки людей, которых церковь считала святыми. (вернуться)

4. Этикет – форма поведения и обращения с другими людьми в дипломатических и придворных кругах. (вернуться)

5. Акведук – сооружение с трубопроводом для подачи воды. (вернуться)

6. В «Пиковой даме» Пушкина рассказывается, что Сен-Жермен открыл графине тайну трех карт. (вернуться)

7. Одного из братьев короля... – принц Ксавье. С 1814 по 1824 г. король Франции Людовик XVIII. (вернуться)

8. Другой брат короля... – с 1824 г. – король Карл X , свергнутый с престола июльской революцией 1830 г. (вернуться)

9. В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений. – М.: Изд-во АН СССР, т. VII, 1955, стр. 119. (вернуться)