Конармия. Бабель И. Э. (продолжение: «Рабби»)
Литература
 
 Главная
 
И. Э. Бабель.
Фото. Начало 1930-х годов
 
 
КОНАРМИЯ
Переход через Збруч
Костел в Новограде
Письмо
Начальник конзапаса
Пан Аполек
Солнце Италии
Гедали
Мой первый гусь
Рабби
Путь в Броды
Учение о тачанке
Смерть Долгушова
Комбриг 2
Сашка Христос
Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча
Кладбище в Козине
Прищепа
История одной лошади
Конкин
Берестечко
Соль
Вечер
Афонька Бида
У святого Валента
Эскадронный Трунов
Иваны
Продолжение истории одной лошади
Вдова
Замостье
Измена
Чесники
После боя
Песня
Сын рабби
 
 
 
 
 
 
 
 
ИСААК ЭММАНУИЛОВИЧ БАБЕЛЬ
(1894 — 1940)
 
КОНАРМИЯ[1]
 
РАББИ [2]

- ...Все смертно. Вечная жизнь суждена только матери. И когда матери нет в живых, она оставляет по себе воспоминание, которое никто еще не решился осквернить. Память о матери питает в нас сострадание, как океан, безмерный океан питает реки, рассекающие вселенную...

Слова эти принадлежали Гедали. Он произнес их с важностью. Угасающий вечер окружал его розовым дымом своей печали. Старик сказал:

- В страстном здании хасидизма вышиблены окна и двери, но оно бессмертно, как душа матери... С вытекшими глазницами хасидизм[3] все еще стоит на перекрестке ветров истории.

Так сказал Гедали и, помолившись в синагоге, он повел меня к рабби Моталэ, к последнему рабби из Чернобыльской династии.[4]

Мы поднялись с Гедали вверх по главной улице. Белые костелы блеснули вдали, как гречишные поля. Орудийное колесо простонало за углом. Две беременные хохлушки вышли из ворот, зазвенели монистами и сели на скамью. Робкая звезда зажглась в оранжевых боях заката, и покой, субботний покой, сел на кривые крыши житомирского гетто.

- Здесь, - прошептал Гедали и указал мне на длинный дом с разбитым фронтоном.

Мы вошли в комнату - каменную и пустую, как морг. Рабби Моталэ сидел у стола, окруженный бесноватыми и лжецами. На нем была соболья шапка и белый халат, стянутый веревкой.[5] Рабби сидел с закрытыми глазами и рылся худыми пальцами в желтом пухе своей бороды.

- Откуда приехал еврей?[6] - спросил он и приподнял веки.

- Из Одессы, - ответил я.

- Благочестивый город,[7] - сказал рабби, - звезда нашего изгнания, невольный колодезь наших бедствий!.. Чем занимается еврей?

- Я перекладываю в стихи похождения Герша из Острополя.[8]

- Великий труд, - прошептал рабби и сомкнул веки. - Шакал стонет, когда он голоден, у каждого глупца хватает глупости для уныния, и только мудрец раздирает смехом завесу бытия... Чему учился еврей?

- Библии.

- Чего ищет еврей?

- Веселья.

- Реб Мордхэ, - сказал цадик[9] и затряс бородой, - пусть молодой человек займет место за столом, пусть он ест в этот субботний вечер вместе с остальными евреями, пусть он радуется тому, что он жив, а не мертв, пусть он хлопает в ладоши, когда его соседи танцуют, пусть он пьет вино, если ему дадут вина...

И ко мне подскочил реб Мордхэ, давнишний шут с вывороченными веками, горбатый старикашка, ростом не выше десятилетнего мальчика.

- Ах, мой дорогой и такой молодой человек! - сказал оборванный реб Мордхэ и подмигнул мне. - Ах, сколько богатых дураков знал я в Одессе, сколько нищих мудрецов знал я в Одессе! Садитесь же за стол, молодой человек, и пейте вино, которого вам не дадут...

Мы уселись все рядом - бесноватые, лжецы и ротозеи. В углу стонали над молитвенниками плечистые евреи, похожие на рыбаков и на апостолов. Гедали в зеленом сюртуке дремал у стены, как пестрая птичка. И вдруг я увидел юношу за спиной Гедали, юношу с лицом Спинозы[10], с могущественным лбом Спинозы, с чахлым лицом монахини. Он курил и вздрагивал[11], как беглец, приведенный в тюрьму после погони. Оборванный Мордхэ подкрался к нему сзади, вырвал папиросу изо рта и отбежал ко мне.

- Это - сын равви, Илья, - прохрипел Мордхэ и придвинул ко мне кровоточащее мясо развороченных век, - проклятый сын, последний сын, непокорный сын...

И Мордхэ погрозил юноше кулачком и плюнул ему в лицо.

- Благословен господь, - раздался тогда голос рабби Моталэ Брацлавского, и он переломил хлеб своими монашескими пальцами, - благословен бог Израиля, избравший нас между всеми народами земли...

Рабби благословил пищу, и мы сели за трапезу. За окном ржали кони и вскрикивали казаки. Пустыня войны зевала за окном. Сын рабби курил одну папиросу за другой среди молчания и молитвы. Когда кончился ужин, я поднялся первый.

- Мой дорогой и такой молодой человек, - забормотал Мордхэ за моей спиной и дернул меня за пояс, - если бы на свете не было никого, кроме злых богачей и нищих бродяг, как жили бы тогда святые люди?

Я дал старику денег[12] и вышел на улицу. Мы расстались с Гедали, я ушел к себе на вокзал. Там, на вокзале, в агитпоезде Первой Конной армии меня ждало сияние сотен огней, волшебный блеск радиостанции, упорный бег машин в типографии и недописанная статья в газету "Красный кавалерист".[13]

ПУТЬ В БРОДЫ[14]

Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующими армиями. На Волыни нет больше пчел.

Мы осквернили ульи. Мы морили их серой и взрывали порохом. Чадившее тряпье издавало зловонье в священных республиках пчел. Умирая, они летали медленно и жужжали чуть слышно. Лишенные хлеба, мы саблями добывали мед. На Волыни нет больше пчел.

Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца. Вчера был день первого побоища под Бродами. Заблудившись на голубой земле, мы не подозревали об этом - ни я, ни Афонька Бида, мой друг. Лошади получили с утра зерно. Рожь была высока, солнце было прекрасно, и душа, не заслужившая этих сияющих и улетающих небес, жаждала неторопливых болей.

- За пчелу и ее душевность рассказывают бабы по станицах, - начал взводный, мой друг, - рассказывают всяко. Обидели люди Христа или не было такой обиды, - об этом все прочие дознаются по происшествии времени. Но вот, - рассказывают бабы по станицах, - скучает Христос на кресте. И подлетает к Христу всякая мошка, чтобы его тиранить! И он глядит на нее глазами и падает духом. Но только неисчислимой мошке не видно евоных глаз. И то же самое летает вокруг Христа пчела.[15] "Бей его, - кричит мошка пчеле, - бей его на наш ответ!.." - "Не умею, - говорит пчела, поднимая крылья над Христом, - не умею, он плотницкого классу..." Пчелу понимать надо, - заключает Афонька, мой взводный. - Нехай пчела перетерпит. И для нее небось ковыряемся...

И, махнув руками, Афонька затянул песню. Это была песня о соловом жеребчике. Восемь казаков - Афонькин взвод - стали ему подпевать.

- Соловый жеребчик, по имени Джигит, принадлежал подъесаулу, упившемуся водкой в день усекновения главы. - Так пел Афонька, вытягивая голос, как струну, и засыпая. - Джигит был верный конь, а подъесаул по праздникам не знал предела своим желаниям. Было пять штофов в день усекновения главы[16]. После четвертого подъесаул сел на коня и стал править в небо. Подъем был долог, но Джигит был верный конь. Они приехали на небо, и подъесаул хватился пятого штофа. Но он был оставлен на земле - последний штоф. Тогда подъесаул заплакал о тщете своих усилий. Он плакал, и Джигит прядал ушами, глядя на хозяина...

Так пел Афонька, звеня и засыпая. Песня плыла, как дым. И мы двигались навстречу закату. Его кипящие реки стекали по расшитым полотенцам крестьянских полей. Тишина розовела. Земля лежала, как кошачья спина, поросшая мерцающим мехом хлебов. На пригорке сутулилась мазаная деревушка Клекотов. За перевалом нас ждало видение мертвенных и зубчатых Брод[17]. Но у Клекотова нам в лицо звучно лопнул выстрел[18]. Из-за хаты выглянули два польских солдата. Их кони были привязаны к столбам. На пригорок деловито въезжала легкая батарея неприятеля. Пули нитями протянулись по дороге.

- Ходу! - сказал Афонька.

И мы бежали.

О Броды! Мумии твоих раздавленных страстей дышали на меня непреоборимым ядом. Я ощущал уже смертельный холод глазниц, налитых стынувшей слезой. И вот - трясущийся галоп уносит меня от выщербленного камня твоих синагог...

УЧЕНИЕ О ТАЧАНКЕ[19]

Мне прислали из штаба кучера, или, как принято у нас говорить, повозочного. Фамилия его Грищук. Ему тридцать девять лет.[20]

Пробыл он пять лет в германском плену, несколько месяцев тому назад бежал, прошел Литву, северо-запад России, достиг Волыни и в Белеве был пойман самой безмозглой в мире мобилизационной комиссией и водворен на военную службу. До Кременецкого уезда, откуда Грищук родом, ему осталось пятьдесят верст. В Кременецком уезде у него жена и дети. Он не был дома пять лет и два месяца. Мобилизационная комиссия сделала его моим повозочным, и я перестал быть парием среди казаков.

Я - обладатель тачанки и кучера в ней. Тачанка! Это слово сделалось основой треугольника, на котором зиждется наш обычай: рубить - тачанка - кровь...

Поповская, заседательская ординарнейшая бричка по капризу гражданской распри вошла в случай, сделалась грозным и подвижным боевым средством, создала новую стратегию и новую тактику, исказила привычное лицо войны, родила героев и гениев от тачанки. Таков Махно, сделавший тачанку осью своей таинственной и лукавой стратегии, упразднивший пехоту, артиллерию и даже конницу и взамен этих неуклюжих громад привинтивший к бричкам триста пулеметов.[21] Таков Махно, многообразный, как природа. Возы с сеном, построившись в боевом порядке, овладевают городами. Свадебный кортеж, подъезжая к волостному исполкому, открывает сосредоточенный огонь, и чахлый попик, развеяв над собою черное знамя анархии, требует от властей выдачи буржуев, выдачи пролетариев, вина и музыки.

Армия из тачанок обладает неслыханной маневренной способностью.

Буденный показал это не хуже Махно. Рубить эту армию трудно, выловить - немыслимо. Пулемет, закопанный под скирдой, тачанка, отведенная в крестьянскую клуню,[22] - они перестают быть боевыми единицами. Эти схоронившиеся точки, предполагаемые, но не ощутимые слагаемые, дают в сумме строение недавнего украинского села - свирепого, мятежного и корыстолюбивого. Такую армию, с растыканной по углам амуницией, Махно в один час приводит в боевое состояние; еще меньше времени требуется, чтобы демобилизовать ее.

У нас, в регулярной коннице Буденного, тачанка не властвует столь исключительно. Однако все наши пулеметные команды разъезжают только на бричках. Казачья выдумка различает два вида тачанок: колонистскую и заседательскую. Да это и не выдумка, а разделение, истинно существующее.

На заседательских бричках, на этих расхлябанных, без любви и изобретательности сделанных возках, тряслось по кубанским пшеничным степям убогое красноносое чиновничество, невыспавшаяся кучка людей, спешивших на вскрытия и на следствия, а колонистские тачанки пришли к нам из самарских и уральских, приволжских урочищ, из тучных немецких колоний. На дубовых просторных спинках колонистской тачанки рассыпана домовитая живопись - пухлые гирлянды розовых немецких цветов. Крепкие днища окованы железом. Ход поставлен на незабываемые рессоры. Жар многих поколений чувствую я в этих рессорах, бьющихся теперь по развороченному волынскому шляху.[23]

Я испытываю восторг первого обладания. Каждый день после обеда мы запрягаем. Грищук выводит из конюшни лошадей. Они поправляются день ото дня. Я нахожу уже с гордой радостью тусклый блеск на их начищенных боках. Мы растираем коням припухшие ноги, стрижем гривы, накидываем на спины казацкую упряжь - запутанную ссохшуюся сеть из тонких ремней - и выезжаем со двора рысью. Грищук боком сидит на козлах; мое сиденье устлано цветистым рядном и сеном, пахнущим духами и безмятежностью. Высокие колеса скрипят в зернистом белом песке. Квадраты цветущего мака раскрашивают землю, разрушенные костелы светятся на пригорках. Высоко над дорогой, в разбитой ядром нише стоит коричневая статуя святой Урсулы[24] с обнаженными круглыми руками. И узкие древние буквы вяжут неровную цепь на почерневшем золоте фронтона... "Во славу Иисуса и его божественной матери..."

Безжизненные еврейские местечки лепятся у подножия панских фольварков.[25] На кирпичных заборах мерцает вещий павлин, бесстрастное видение в голубых просторах. Прикрытая раскидистыми хибарками, присела к нищей земле синагога, безглазая, щербатая, круглая, как хасидская шляпа. Узкоплечие евреи грустно торчат на перекрестках. И в памяти зажигается образ южных евреев, жовиальных, пузатых, пузырящихся, как дешевое вино. Несравнима с ними горькая надменность этих длинных и костлявых спин, этих желтых и трагических бород.[26] В страстных чертах, вырезанных мучительно, нет жира и теплого биения крови. Движения галицийского и Волынского еврея несдержанны, порывисты, оскорбительны для вкуса, но сила их скорби полна сумрачного величия, и тайное презрение к пану безгранично. Глядя на них, я понял жгучую историю этой окраины, повествование о талмудистах, державших на откупу кабаки, о раввинах, занимавшихся ростовщичеством, о девушках, которых насиловали польские жолнеры[27] и из-за которых стрелялись польские магнаты.

СМЕРТЬ ДОЛГУШОВА[28]

Завесы боя продвигались к городу. В полдень пролетел мимо нас Корочаев в черной бурке - опальный начдив четыре[29], сражающийся в одиночку и ищущий смерти. Он крикнул мне на бегу:

- Коммуникации наши прорваны, Радзивиллов и Броды в огне!..[30]

И ускакал - развевающийся, весь черный, с угольными зрачками.

На равнине, гладкой, как доска, перестраивались бригады. Солнце катилось в багровой пыли. Раненые закусывали в канавах. Сестры милосердия лежали на траве и вполголоса пели. Афонькины разведчики рыскали по полю, выискивая мертвецов и обмундирование. Афонька проехал в двух шагах от меня и сказал, не поворачивая головы:

- Набили нам ряшку.[31] Дважды два. Есть думка за начдива, смещают.[32] Сомневаются бойцы...

Поляки подошли к лесу, верстах в трех от нас, и поставили пулеметы где-то близко. Пули скулят и взвизгивают. Жалоба их нарастает невыносимо. Пули подстреливают землю и роются в ней, дрожа от нетерпения. Вытягайченко, командир полка, храпевший на солнцепеке, закричал во сне и проснулся. Он сел на коня и поехал к головному эскадрону. Лицо его было мятое, в красных полосах от неудобного сна, а карманы полны слив.

- Сукиного сына, - сказал он сердито и выплюнул изо рта косточку, - вот гадкая канитель. Тимошка, выкидай флаг!

- Пойдем, што ль? - спросил Тимошка, вынимая древко из стремян, и размотал знамя, на котором была нарисована звезда и написано про III Интернационал.

- Там видать будет, - сказал Вытягайченко и вдруг закричал дико: - Девки, сидай на коников! Скликай людей, эскадронные!..

Трубачи проиграли тревогу. Эскадроны построились в колонну. Из канавы вылез раненый и, прикрываясь ладонью, сказал Вытягайченке:

- Тарас Григорьевич, я есть делегат. Видать, вроде того, что останемся мы...[33]

- Отобьетесь... - пробормотал Вытягайченко и поднял коня на дыбы.

- Есть такая надея у нас, Тарас Григорьевич, что не отобьемся, - сказал раненый ему вслед.

- Не канючь, - обернулся Вытягайченко, - небось не оставлю, и скомандовал повод.

И тотчас же зазвенел плачущий бабий голос Афоньки Биды, моего друга:

- Не переводи ты с места на рыся, Тарас Григорьевич, до его пять верст бежать. Как будешь рубать, когда у нас лошади заморенные... Хапать нечего - поспеешь к богородице груши околачивать...

- Шагом! - скомандовал Вытягайченко, не поднимая глаз.

Полк ушел.

- Если думка за начдива правильная, - прошептал Афонька, задерживаясь, - если смещают, тогда мыли холку и выбивай подпорки. Точка.

Слезы потекли у него из глаз. Я уставился на Афоньку в изумлении. Он закрутился волчком, схватился за шапку, захрипел, гикнул и умчался.

Грищук со своей глупой тачанкой да я - мы остались одни и до вечера мотались между огневых стен.[34] Штаб дивизии исчез. Чужие части не принимали нас. Полки вошли в Броды и были выбиты контратакой.[35] Мы подъехали к городскому кладбищу. Из-за могил выскочил польский разъезд и, вскинув винтовки, стал бить по нас. Грищук повернул. Тачанка его вопила всеми четырьмя своими колесами.

- Грищук! - крикнул я сквозь свист и ветер.

- Баловство, - ответил он печально.

- Пропадаем, - воскликнул я, охваченный гибельным восторгом, - пропадаем, отец![36]

- Зачем бабы трудаются, - ответил он еще печальнее, - зачем сватання, венчания, зачем кумы на свадьбах гуляют...

В небе засиял розовый хвост и погас. Млечный Путь проступил между звездами.

- Смеха мне, - сказал Грищук горестно и показал кнутом на человека, сидевшего при дороге, - смеха мне, зачем бабы трудаются...

Человек, сидевший при дороге, был Долгушов, телефонист. Разбросав ноги, он смотрел на нас в упор.

- Я вот что, - сказал Долгушов, когда мы подъехали, - кончусь... Понятно?

- Понятно, - ответил Грищук, останавливая лошадей.

- Патрон на меня надо стратить, - сказал Долгушов.

Он сидел, прислонившись к дереву. Сапоги его торчали врозь. Не спуская с меня глаз, он бережно отвернул рубаху. Живот у него был вырван, кишки ползли на колени, и удары сердца были видны.

- Наскочит шляхта - насмешку сделает. Вот документ, матери отпишешь, как и что...

- Нет, - ответил я и дал коню шпоры.

Долгушов разложил по земле синие ладони и осмотрел их недоверчиво.

- Бежишь? - пробормотал он, сползая. - Бежишь, гад...

Испарина ползла по моему телу. Пулеметы отстукивали все быстрее, с истерическим упрямством. Обведенный нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида.

- По малости чешем, - закричал он весело. - Что у вас тут за ярмарка?

Я показал ему на Долгушова и отъехал.

Они говорили коротко, - я не слышал слов. Долгушов протянул взводному свою книжку. Афонька спрятал ее в сапог и выстрелил Долгушову в рот.

- Афоня, - сказал я с жалкой улыбкой и подъехал к казаку, - а я вот не смог.

- Уйди, - ответил он, бледнея, - убью! Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку...

И взвел курок.

Я поехал шагом, не оборачиваясь, чувствуя спиной холод и смерть.

- Бона, - закричал сзади Грищук, - ан дури! - и схватил Афоньку за руку.

- Холуйская кровь! - крикнул Афонька. - Он от моей руки не уйдет...

Грищук нагнал меня у поворота. Афоньки не было. Он уехал в другую сторону.

- Вот видишь, Грищук, - сказал я, - сегодня я потерял Афоньку, первого моего друга...

Грищук вынул из сиденья сморщенное яблоко.

- Кушай, - сказал он мне, - кушай, пожалуйста...

КОМБРИГ 2 >>>

Источник: Бабель И.Э. Конармия / подгот. Е.И. Погорельская; [отв. ред. Н.В. Корниенко]. – М.: Наука, 2018. – 470 с.

 

1. «Конармия» – сборник рассказов, объединенных темой гражданской войны и основанных на дневнике, который И. Бабель вёл на службе в 1-й Конной армии, под командованием Семёна Будённого во время Советско-польской войны 1920 года.
В 1926 г. отдельные рассказы конармейского цикла, публиковавшиеся в газетах и журналах, не просто были собраны под одной обложкой, но составленная из разных звеньев «Конармия» превратилась в целостное, единое произведение.
В периодике раньше других был напечатан рассказ «Письмо» – 11 февраля 1923 г., в «Известиях Одесского губисполкома, Губкома КП(б)У и Губпрофсовета». Затем на страницах той же газеты, как было обещано в редакционном примечании к «Письму», появились новеллы: «Костел в Новограде» (18 февраля); «Учение о тачанке», «Кладбище в Козине» и «Грищук» (23 февраля). В 1923-1924 гг. их публикация в одесских «Известиях» и приложениях к ним была продолжена.
С конца 1923 г. рассказы, вошедшие впоследствии в «Конармию», печатались на страницах московских журналов. И в Одессе, и в Москве большая их часть выходила под рубрикой или с подзаголовком «Из книги “Конармия”». 13 марта 1926 г., почти накануне выхода отдельного издания, в ленинградской «Красной газете» с подзаголовком «Неизданная глава из книги “Конармия”» была опубликована «Измена».
Однако с самого начала Бабелем была задумана книга. Выход «Конармии» планировался в Госиздате еще в 1924 г., а первым ее редактором стал Д.А. Фурманов. Основной корпус «Конармии» состоит из 34 рассказов (по книге 1926 года). Есть также четыре рассказа, примыкающие к циклу («Грищук», «Их было девять», «Аргамак» и «Поцелуй»). «Грищук» был опубликован единственный раз и в книгу не включался, новелла «Их было девять» осталась только в рукописи, «Аргамак» в 1933 г. был присоединен Бабелем к основному блоку книги, «Поцелуй» напечатан в 1937 г., после выхода последнего прижизненного сборника писателя. (вернуться)

2. «Рабби» – впервые: ОИ («Известия Одесского губисполкома»). 1924. 9 марта. С. 4, под рубрикой «Из книги “Конармия”»; авторская датировка: «Житомир, июнь 1920».
Рабби – (идиш ребе, букв.: учитель) – духовный руководитель группы хасидов.
Так же как и рассказ «Гедали», новелла «Рабби» основана на записи в дневнике от 3 июля, сделанной в Житомире: «Заходит суббота. От тестя идем к цадику. Имени не разобрал. Потрясающая для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс. Сам цадик(,) его широкоплечая, тощая фигурка. Сын – благородный мальчик в капотике, видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена обыкновенная еврейка, даже типа модерн. – Лица старых евреев. – Разговоры в углу о дороговизне. – Я путаюсь в молитвеннике (...) Вместо свечи – коптилка. – Я счастлив, огромные лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о многом думаю, до свиданья, мертвецы, лицо цадика, никелевое пенсне, откуда вы, молодой человек. Из Одессы. К(а)к там живут. Там люди живы. – А здесь ужас. – Короткий разговор. – Ухожу потрясенный».
Действие рассказа «Рабби», как и действие рассказа «Гедали», происходит вечером 2 июля.
Рассказы «Гедали» и «Рабби» связаны не только тематически, сюжетно, топографически – их действие разворачивается в один день. Однако вперебивку между ними помещен рассказ «Мой первый гусь», и это сделано не случайно.
«Гедали» и «Рабби» посвящены судьбе еврейства и хасидизма в Гражданскую войну и, следовательно, подчинены сюжетной линии: Лютов и евреи. А с рассказа «Мой первый гусь» начинается история попыток Лютова войти в среду казаков, стать для них своим. Эта новелла рассматривается обычно как пример инициации героя, его ритуального посвящения в сообщество конармейцев. Поначалу говорится о нежелательности присутствия Лютова в дивизии (начдив Савицкий: «Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки»; квартирьер: «Канитель тута у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия – из него здесь душа вон»); красноармейцы издеваются над Лютовым, особенно «молодой парень с льняным висячим волосом и с прекрасным рязанским лицом». Убив гуся и нагрубив хозяйке, Лютов сумел заслужить расположение бойцов.
В плане развития сюжетной линии «Лютов и красноармейцы» это история со счастливым концом: «...потом мы пошли спать на сеновал. Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга, с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды». Но следующая, заключительная фраза новеллы свидетельствует о мнимости благополучного финала: «Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». (вернуться)

3. Хасидизм – широко распространенное религиозное течение, возникшее в восточноевропейском иудаизме во второй половине XVIII в.
Подробно о хасидизме в произведениях Бабеля см.: Одесский М.П., Фельдман Д.М. Бабель и хасидизм: Оправдание революции // Литературное обозрение. 1995. № 1. С. 78-83). (вернуться)

4. ...к рабби Моталэ, к последнему рабби из Чернобыльской династии. – место рабби переходит по наследству, как правило, к старшему сыну (см. также рассказ «Сын рабби»).
Чернобыльская династия не прекратила своего существования во время Гражданской войны, она пережила холокост, хотя в годы Второй мировой войны погибли многие ее представители, и существует в настоящее время в Израиле и США. Представителю чернобыльских хасидов Бабель присвоил фамилию Брацлавский, но так обозначается другое известное течение хасидизма, основанное Нахманом из Брацлава в конце XVIII в.
Не исключено, однако, что фамилия персонажа возникла просто по топонимической ассоциации с Брацлавским уездом (подробнее см.: Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 257-258). (вернуться)

5. На нем была соболья шапка и белый халат, стянутый веревкой. – помимо кипы (традиционного мужского головного убора религиозных евреев) многие хасиды носят меховые шапки.
«Халат тоже часть хасидской одежды, однако белый халат обычно носят только ребе в некоторых хасидских группах. Во время молитвы хасиды подпоясываются ремнем. Этим традициям приписывается мистическое значение» (Зихер Э. Примечание к рассказу «Рабби» // Бабель И.Э. «Детство» и другие рассказы. С. 373-374). (вернуться)

6. Откуда приехал еврей? – этот и последующие вопросы рабби Моталэ являются принятыми обращениями на идише. (вернуться)

7. Благочестивый город... – ироническое высказывание: Одесса прославилась именно как центр Гаскалы, еврейского светского просвещения. (вернуться)

8. Я перекладываю в стихи похождения Герша из Острополя. – Герш из Острополя, или Гершеле Острополер (1757–1811) – еврей из Острополя, народный балагур и острослов, прославился своими остроумными выходками и насмешками над бездельниками и богачами, стал одним из главных героев шуток и анекдотов восточноевропейских евреев.
Гершеле Острополер был шойхетом (мясником), осуществлявшим ритуальный забой скота и птицы. Из-за нужды он стал много путешествовать. Во время одного из путешествий он попал в Меджибож, к известному цадику Боруху Тульчинскому, и стал при нем шутом-советником.
О Гершеле Бабель упоминает в дневниковой записи от 23 июля: «Синагоги (–) приземистые старинные зеленые и синие домишки, хасидская, внутри – архитектуры никакой. Иду в хасидскую. Пятница. Какие изуродованные фигурки, какие изможденные лица, все воскресло для меня, что было 300 лет, старики бегают по синагоге – воя нет, почему-то все ходят из угла в угол, молитва самая непринужденная. Вероятно, здесь скопились самые отвратительные на вид евреи Дубно. Я молюсь, вернее, почти молюсь и думаю о Гершеле, как бы описать».
Похождениям Гершеле посвящен ранний рассказ Бабеля «Шабос-нахаму» (1918). (вернуться)

9. Цадик – в иудаизме (особенно в хасидизме) благочестивый, безгрешный человек (святой), духовный лидер хасидской общины. (вернуться)

10. Спиноза (Spinoza) Барух (Бенедикт, 1632–1677) – нидерландский философ еврейского происхождения, первый мыслитель Нового времени.
Спинозе посвящен фрагмент рассказа Бабеля «В подвале» (1931). (вернуться)

11. Он курил и вздрагивал... – иудеям категорически запрещено зажигать огонь и курить в субботу.
Также противоречит иудейской традиции жест реба Мордхэ, вырвавшего изо рта у Ильи зажженную папиросу. (вернуться)

12. Я дал старику денег... – в субботу иудеям категорически запрещено прикасаться к деньгам. (вернуться)

13. Там, на вокзале, в агитпоезде 1-й Конной армии меня ждало сияние сотен огней... и недописанная статья в газету «Красный Кавалерист». – ср. с окончанием дневниковой записи от 3 июля: «А потом ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с тем, что я видел у старых евреев). Стук машин, своя электрическая станция, свои газеты, идет сеанс синематографа, поезд сияет, грохочет...» (вернуться)

14. «Путь в Броды» – впервые: ОИ (приложение). 1923. 17 июня. С. 1, под рубрикой «Из книги “Конармия”»; авторская датировка: «Броды, август 1920 г.».
26 июля 1920 г., после трехдневных ожесточенных боев, в Броды вступили части 45-й стрелковой дивизии и кавалерия во главе с командующим Первой конной армией Буденным и членом ее Реввоенсовета К.Е. Ворошиловым. Однако бои за Броды продолжались (см. примечания к рассказу «Смерть Долгушова»).
Броды неоднократно упоминаются в дневниковых записях Бабеля в конце июля-начале августа. 3 августа он записал: «Ночь в поле, двигаемся с линейкой в Броды. Город переходит из рук в руки». На некоторое время Броды стали местом расположения штаба Первой конной.
К этому рассказу, а также к рассказу «Их было девять» относится дневниковая запись от 31 августа: «Совещание с комбригами. Фольварк. Тенистая лужайка. Разрушение полное. Даже вещей не осталось. Овес растаскиваем до основания. Фруктовый сад, пасека, разрушение пчельника, страшно, пчелы жужжат в отчаянии, взрывают порохом (...) обматываются шинелями и идут в наступление на улей, вакханалия, тащат рамки на саблях, мед стекает на землю, пчелы жалят, их выкуривают смолистыми тряпками, зажженными тряпками (...) В пасеке – хаос и полное разрушение, дымятся развалины. – Я пишу в саду, лужайка, цветы, больно за все это». (вернуться)

15. И то же самое летает вокруг Христа пчела. – см. примеч. к рассказу «Пан Аполек». (вернуться)

16. ...в день Усекновения главы. – христианский праздник – день Усекновения главы Иоанна Предтечи (по новому стилю отмечается 11 сентября). (вернуться)

17. За перевалом нас ждало видение мертвенных и зубчатых Брод. – ср. с записью в дневнике от 26 июля: «На рассвете Броды, все это ужасно – везде проволока, обгоревшие трубы, малокровный город, пресные дома...». (вернуться)

18. Но у Клекотова нам в лицо звучно лопнул выстрел. – ср. с дневниковой записью от 3 августа: «Говорят, что начдив в Клекотове, пробыли в опустошенных, предчувствующих Бродах часа два, чай в парикмахерской (...) Ехать или не ехать. Едем на Клекотов, сворачиваем с Лешнювского шоссе, неизвестность, поляки или мы, едем на ощупь, лошади замучены, хромает все сильнее, едим в селе картошку, показываются бригады, неизъяснимая красота, грозная сила двигается, бесконечные ряды...» (вернуться)

19. «Учение о тачанке» – впервые: ОИ. 1923. 23 февр. С. 6, под рубрикой «Из книги “Конармия”», авторская датировка: «Белев. 15.7.20». (вернуться)

20. Фамилия его Грищук. Ему тридцать девять лет. – ср. с дневниковыми записями от 14 июля: «Свыкаюсь со штабом, у меня повозочный 39-летн(ий) Гришчук, 6 лет в плену в Германии, 50 верст от дому (он из Кременецкого у(езда)) не пускают, молчит» и от 19 июля: «Что такое Грищук, покорность, тишина бесконечная, вялость беспредельная. 50 верст от дому, 6 л(ет) не был дома, не убегает. – Знает, что такое начальство, немцы научили».
Грищук неоднократно упоминается в дневнике, ему посвящен не включенный в книгу рассказ, в котором подробнее говорится об «истории» повозочного в германском плену. (вернуться)

21. Таков Махно, упразднивший пехоту, артиллерию и даже конницу и взамен этих неуклюжих громад привинтивший к бричкам триста пулеметов. – широкое применение тачанок отличало махновскую армию от других армий во время Гражданской войны.
«Тачанки, оборудованные пулеметами, составляли ее ядро. Подобный вид Повстанческая армия обрела уже в 1919 г., когда она в полной мере проявила свою боеспособность. Аналогичная ситуация сложилась и в 1920 г., когда ее не удалось разгромить карательным отрядам красных и она успешно действовала и на врангелевском фронте (...) Продемонстрированные махновцами в Крыму навыки применения боевых тачанок дают основания предполагать, что именно махновцам принадлежит приоритет изобретения пулеметной тачанки...» (Шанин Т, Кондрашин В., Тархова Н. Введение // Нестор Махно. Крестьянское движение на Украине. 1918-1921: Документы и материалы / Под ред. В. Данилова и Т. Шанина. М.: РОССПЭН, 2006. С. 17). (вернуться)

22. Клуня – молотильный сарай, амбар. (вернуться)

23. ...по развороченному волынскому шляху. – шлях – на Украине и на юге России в XVI-XVII вв. – степная дорога около южных границ; большая наезженная дорога, тракт. (вернуться)

24. Святая Урсула – католическая святая-мученица, жившая, согласно легенде, в IV в. (вернуться)

25. Фольварк – польское название помещичьего хозяйства. (вернуться)

26. Ив памяти зажигается образ южных евреев, жовиальных, пузатых, пузырящихся, как дешевое вино. Несравнима с ними горькая надменность этих длинных и костлявых спин, этих желтых и трагических бород. – ср. с дневниковой записью от 21 июля: «Евреи – портреты, длинные, молчаливые, длиннобородые, не наши толстые и jovial. Высокие старики, шатающиеся без дела». (вернуться)

27. ...польские жолнеры... – здесь: польские солдаты. Жолнеры (или жалонеры)- в старой Польше наемные пешие солдаты.
Также этим словом обозначаются нижние военные чины со специальными значками на штыках, которые высылаются вперед остального войска для обозначения своим частям места расположения или построения. (вернуться)

28. «Смерть Долгушова» – впервые: ОИ. 1923. 1 мая. С. 5, с подзаголовком «Из книги “Конармия”»; авторская датировка: «Броды, август, 1920 г.».
Действие рассказа, по всей вероятности, объединяет события 22–23 июля и 3 августа 1920 г.
22 июля Бабель записал в дневнике: «Дорога леском, тревога. Грищук туп и страшен. Я на тяжелой лошади Соколова. Я один на дороге. Светло, прозрачно, не жарко, легкая теплота. Фурманка впереди, пять человек, похожих на поляков. Игра, едем, останавливаемся, откуда? Взаимный страх и тревога. У Хотина видны наши, въезжаем, стрельба. Дикая скачка назад, тащу коня на поводу. Пули жужжат, воют. Артиллерийский) огонь. Грищук то несется с мрачной и молчаливой энергией, то в опасные минуты – непонятен, вял, черен, заросшая челюсть. В Боратине уже никого нет. Обоз за Боратиным, начинается каша. Обозная эпопея, отвращение и мерзость (...) Стоим полночи у Козина, стрельба (...) Засыпаю на полчаса, говорят (,) была перестрелка, наши выслали цепь. Двигаемся дальше. Лошади измучены, ужасная ночь, двигаемся колоссальным обозом в непроглядной тьме, неизвестно) через какие деревни, пожарище где-то сбоку, пересекают дорогу другие обозы – потрясен фронт или обозная паника? – Ночь тянется бесконечно, попадаем в яму. Грищук странно правит, нас бьют сзади дышлом, крики где-то вдали, останавливаемся через каждые полверсты и стоим томительно, бесцельно, долго. – У нас рвется вожжа, тачанка не повинуется, отъезжаем в поле, ночь, у Грищука припадок звериного, тупого, безнадежного и бесящего меня отчаяния: о, сгорили б те вожжи, о,– сгори, да сгори. Он слеп, он признается в этом, Грищук, он ничего не видит ночью. Обоз нас оставляет, дороги тяжелы, черная грязь, Грищук, хватаясь за обрывок вожжи(,) – неожиданным своим звенящим тенорком – пропадем, поляк догонит, канонада отовсюду, обозные – мы в кругу. Едем на авось с порванной вожжой (...) Тачанка визжит, тяжелый мутный рассвет вдали, мокрые поля».
См. также примеч. к рассказу «Путь в Броды». (вернуться)

29. В полдень пролетел мимо нас Корочаев в черной бурке – опальный начдив четыре... – Коротчаев Дмитрий Дмитриевич в начале мая 1920 г. принял командование 4-й кавдивизией, однако в середине июня чуть не попал в окружение, за что был понижен в должности до комбрига.
Но фактически бригадой, куда был направлен Коротчаев, продолжал командовать прежний комбриг, назначенный командиром дивизии. Буденный писал, что после боя за село Лопатин командира 2-й бригады 6-й дивизии Коротчаева, не выполнившего задачу по захвату переправы в Станиславчике, решили предать суду военного трибунала. Однако вечером 18 августа (во время боев за Львов, проходивших в 6-9 километрах от него) «начдив 6 донес, что командир 2-й бригады Д.Д. Коротчаев ранен и отправлен в Буск, но что ранение, хотя и тяжелое, для жизни опасности не представляет.
И.Р. Апанасенко отмечал мужество Д.Д. Коротчаева, умелое командование бригадой, точное выполнение всех приказов и распоряжений» (Буденный 2. С. 327). «Мы с К.Е. Ворошиловым и С.А. Зотовым посоветовались,- продолжает Буденный, – и решили прекратить следствие по делу о допущенной Коротчаевым ошибке в бою под Лопатином и за проявленный героизм наградить его орденом Красного Знамени» (Там же).
О Коротчаеве см. также запись в дневнике Бабеля от 8 августа. (вернуться)

30. ...Радзивиллов и Броды в огне!.. – ср. с записью в дневнике от 23 июля: «Идет операция на Броды, Радзивилов вперед и одной бригадой на тыл. 6(-я) див(изия) в тяжких боях». (вернуться)

31. Набили нам ряжку. – значение слова «ряжка» кажется очевидным: уменьшительная форма от «ряха» (грубое обозначение лица), поэтому скорее должно быть «ряшка».
Однако во всех прижизненных источниках, включая машинопись с авторской правкой, именно так: ряжка (см.: РГАЛИ. Ф. 2852. On. 1. Ед. хр. 403. Л. 8). В словаре Даля семантика слова иная: «ряжка», как, впрочем, и «ряшка», обозначает «лохань, помойницу, банную шайку, ведерко, черпак» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. СПб.; М., 1882. Т. 4. С. 126). (вернуться)

32. Есть думка за начдива, смещают. – о смене руководства 6-й дивизии говорится в нескольких дневниковых записях, относящихся к первым числам августа.
Ср., например, с записью от 3 августа: «Я двигаюсь, слухи об отозвании начдива». Решением Реввоенсовета Первой конной армии начальник 6-й кавдивизии Тимошенко и начальник штаба дивизии Жолнеркевич были отстранены от занимаемых должностей и с 5 августа 1920 г. отправлены в резерв. Временно исполняющим должность начдива шесть был назначен Апанасенко.
См. также рассказ «История одной лошади» и примеч. к дневниковой записи от 5 августа. (вернуться)

33. – Тарас Григорьевич, я есть делегат. Видать, вроде того, что останемся мы... – ср. с наброском «(27) Смерть Трунова», «...казак из могилы – долаживаю вам, тов. начдив, возможная вещь, что здесь и останемся». (вернуться)

34. ...мы остались одни и до вечера мотались между огненных стен. – вероятно, «безотчетная реминисценция библейского пророчества об Иерусалиме: “И Я буду для него, говорит Господь, огненною стеною вокруг него... Эй, эй! Бегите из северной страны, говорит Господь; ибо по четырем ветрам небесным Я рассеял вас” (Зах., 2:5-6)» (Вайскопф М.Я. Между огненных стен. С. 118). (вернуться)

35. Поляки вошли в Броды и были выбиты контратакой. – части польской армии с конца июля 1920 г. неоднократно пытались вернуть Броды.
3 августа Орловский записал в дневнике, что после полудня Ф.М. Литунов, начдив 4, «обнаружил двигающуюся от переправы кавалерию противника в направлении Броды через лес, что в 4 км севернее Броды. Немедленно была двинута 2-я бригада и подготовлена 3-я бригада с артиллерией (...) К вечеру пришли сведения о захвате противником г. Брод обходом с юга. Комбригу 2 около 14 час. приказано было выслать разъезды в Броды и в случае наличия противника - выбить его оттуда. Бригада приказание выполнила, зарубив занявший Броды разъезд противника в 120 кавалеристов. Однако противник вторично повел наступление на Броды. Подошедшая наша 3-я бригада оттеснила его к Берлино на переправу, захваченную 1-й бригадой. К наступлению темноты противник остался в одной части г. Броды, а наши части отошли в его предместье – дер. Дедковцы» (Орловский. С. 82-83).
4 августа, на рассвете, части Первой конной вновь начали наступление на Броды.
«Около 12 часов на наш участок приехал К.Е. Ворошилов, – записал в дневнике Орловский. – Последний передал категорическое приказание командному и политическому составу, под угрозой расстрела виновных в бездействии, вести наступление на Броды и выбить противника» (Там же. С. 83).
В тот день части Первой конной вели наступление на Броды с трех направлений: с севера, северо-востока и юга, при поддержке огня с трех бронепоездов. Однако наступление не увенчалось успехом. После небольшой передышки, с 10 августа вновь предпринимались попытки овладеть Бродами. Но только 16 августа 11-й кавдивизии удалось без боя занять город. (вернуться)

36. – Пропадаем! – воскликнул я, охваченный гибельным восторгом, – пропадаем, отец! – в уста героя-повествователя Лютова Бабель вложил видоизмененную фразу, на самом деле принадлежавшую повозочному; ср. с дневниковой записью от 22 июля: «...Грищук, хватаясь за обрывок вожжи(,) – неожиданным своим звенящим тенорком, – пропадем, поляк догонит...» (вернуться)

 
 
Греков М. Б. Трубачи Первой Конной армии. 1934 г.
Государственная Третьяковская галерея
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Обложка второго издания
(1927)
 
 
 
Главная страница
 
 
Яндекс.Метрика