| Главная |
| |
|
Я. П. Полонский.
С фотогр. А. Деньера.
Лит. А. Мюнстера, СПБ. 1864-1869 |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
ЯКОВ ПЕТРОВИЧ ПОЛОНСКИЙ
(1819 – 1898) |
| |
|
| |
I.
Не жди ты меня,
Не кличь! не зови меня музою! — Нет,
На закате тревожного дня
Я петь не могу, — я устала, поэт!
Я петь не могу,—
Я встречаю на каждом шагу
Озлобленных, бедных, измятых судьбой:
Идут они порознь из сумрака в мглу,
От известного зла к неизвестному злу,
И не ищут звезды путевой…[2]
И не нужно им сердце мое, — факел мой! —
Сама я сняла
Венок с моего молодого чела,
И все позабыла, — не знаю о чем
Беседуют звезды в тумане ночном.
И точно ли жаждут упиться росой
Цветы полевые в полуденный зной…
Не знаю, о чем волны моря шумят,
О чем грезят сосны, когда оне спят,
Чей голос звенит над рекой,
Что думает роза весной,
Когда ей во мраке поет соловей,—
И даже не знаю, поет ли он ей!..
В толпе я бродила, где труженик чужд
Свободы и славы под бременем нужд;
И не цветы, и не мирты росли[3]
На пажитях[4] по́том политой земли,—
Бурьян всюду рос, за бурьяном росла
Нужда за нуждой и к работе звала.
— Ни свет ни заря вышел пахарь; за ним,—
За плугом его, — я пошла полосой;
Помочь не могла ему слабой рукой…
Хотела помочь ему пеньем моим,—
Но пахарь и слушать меня не хотел,
По-прежнему песню степную он пел…
Сама я заслушалась песни родной,—
И в город ушла за рабочей толпой.
Как вешнего солнца сквозь пыльную щель
Пробившийся луч к бедняку на постель,
Я с пеньем проникла на темный чердак,—
Но встретил меня горьким словом бедняк:
«Ступай», — он сказал мне, угрюмый как ночь, —
«Ты можешь утешить, — не можешь помочь.
Ты к свету зовешь, — благ земных не даешь…
На вытертый грош
Не вижу я пользы от песен твоих!
Пусть уши богатых ласкает твой стих!» —
— И вот, проходя вереницей колонн
К палатам, где царствуют нега и сон,
Я стала стучаться в чертог богача.
Он принял меня, про себя бормоча:
«Как бедно одета! как трудно узнать!
Где прежние речи, где прежняя стать!»
О бедных ему я шепнула, — богач
Сказал мне: «Все знаю, — напрасно не плачь…
Не нужно мне горьких советов твоих,
Пускай бедняка развращает твой стих!»—
— Зашла я в больницу и слышала бред
Преступницы бедной семнадцати лет,—
Во сне она плакала, Бога звала,—
Проснувшись, опять равнодушна была
И усмехалась при слове «разврат».
Никто не зашел к ней, — ни сестры, ни брат;
Ни друг, — только я наклонилась над ней,
Как няня, с сердечною песней моей…
Напрасно! Больная махнула рукой
И молвила мне: «Уходи! Бог с тобой!
Я верила грезам, — пора перестать…
Я пала, и знаю, что мне уж не встать…»
— И с горьким упреком пошла я к тому,
Кто бросил дитя это в вечную тьму.
...............
Его уязвила я метким стихом;—
Но медному лбу стих мой был нипочем.[5]
— Зашла я в темницу, — мне сторож помог
Переступить заповедный порог…
К холодной стене прислонясь головой,
Сидел там один человечек больной.
Я узнала его, — то был сущий добряк,
Убить комара не решился б никак,
Подстреленной птицы ему было жаль…
Сидит он, — мечта унесла его вдаль,—
И шепчет он: «О! если б воля да власть!
Я мог бы все сдвинуть, поднять и потрясть,—
Я залил бы кровью пределы земли,
Чтоб новые люди родиться могли»…[6]
— И ты, — я сказала, — ручаешься в том,
Что новая будет природа потом,
Что терны и роза, — царица садов,—
Политые кровью, взойдут без шипов?—
«Ручаюсь!» — сказал он, — «и ты поручись,
Верь новому чуду, — не то — провались!»
— Мой друг, провалиться я рада, — но как?!
Мне руку пожал и заплакал бедняк.
Вдали колокольный послышался звон…
И с сердцем измученным вышла я вон.
Куда ж мне уйти от неволи и дум!
Что нового скажет мне уличный шум!?
От гула шагов, да от стука колес
Раздастся ли в воздухе новый вопрос?!.
И чудилось мне… мысль носилась одна:
— И мы все не нужны, и ты не нужна…
...............
II.
И покинула я этих каменных стен,—
Этих клеток настроенных, — тягостный плен,
Захотела я дальше уйти от людей,
От бесстрастных врагов,
От пристрастных судей,
От разврата, нужды и оков…
От разбитых надежд, я в груди сберегла
Драгоценный обломок один,—
И ушла в даль широкую.—
С юга весна
Подвигалась, — пестрели цветы, — и пышна
Была зелень холмистых долин.
Ночь была, — пахло свежей травой,
Рокотал соловей над померкшей рекой,
И, как искорки слез у ребенка в глазах,
Отражения звезд трепетали в волнах…
И теснились у берега семьи берез,
И сирень там росла, и шиповник там рос,
И струился родник из-под камня — и дуб
Погружал в него мшистые корни свои…
Я о вечной, повсюду творящей любви
Думу думала, — шла — и наткнулась… на труп!!.
О, поэт! От живых,
Суетящихся, плачущих, глупых и злых,
И от жалкого ропота их без конца —
Для того ль я ушла, чтоб найти мертвеца!?..
В полусвете луны, в полутени ночной,
Окровавленный, страшный, немой,
Он и мертвый не мог свои пальцы разжать,
Крепко стиснувши сабли своей рукоять;
И на темной траве от руки полосой
Серебрился той сабли холодный булат.[7]
Бедный брат! для чего умер ты?
За кого ты погиб? — бедный брат!
Я хотела вглядеться в черты
Молодого бойца, — и шептала: очнись!
Дай мне руку и с миром домой воротись!
Там резная скамья, где сидел прадед твой,
Занята в эту ночь молодою женой,—
Молодая жена у камина сидит
И не видит огня, — и не видит кругом
Темных стен, — в ожиданье ночном,
Только вздрогнет порой, да в окно поглядит… —
Я тебя проведу к ней, — пойдем!..
Как сестра, я поникла над ним вся в слезах
И ему говорила: пойдем же!.. но страх,
Страх неведомый тайно мне в сердце проник:
Мертвой силой дохнул его лик,
И прочла я в его неподвижных зрачках,
И на лбу, и на сжатых губах
Выраженье такой бесконечной вражды,
Что, казалось, её роковые следы
Были глубже следа самой смерти его…
Он как будто сквозь зубы шептал мне: «Ого!
Как нежна ты! — запой! может быть,
И очнусь я на звук хитрой песни твоей;
Хоть на миг оживи, чтоб я мог раскроить
Тебе голову саблей моей!..»
.............
Отошла я… заря занялась;
Из-за гор солнца пламенный выглянул глаз,
Словно в душу мою он проникнуть желал,
Ясной радости ждал, и как радость сиял.
Но на мой, возникавший у сердца, привет
Восходящему утру, — в ответ
Из-за рощи зловещий послышался гул —
И не птица, свистя, пронеслась меж ветвей,
И не ветер листы колыхнул,
И не вихорь с налета ветлу покачнул… —
Затрещал, — отлетел перешибленный сук,
И отгрянул вдали гром, похожий на стук…
Я, бессмертная, смерти готовилась ждать,—
Замерла, и стояла скрестя пальцы рук…
Из-за рощи в лощину спустилася рать;
Грянул залп, — точно взрыв, — и другой
Залп в ответ ему грянул, — стеной
Шли враги друг на друга — и дым
Их штыки заволакивал флером своим,[8]
Словно этим хотел он от глаз заслонить
И того, кто убит, и кто хочет убить…
О, поэт! не желая, чтоб кто-нибудь пал,
Ты кому бы из них стал победы желать?
Воссылая мольбы, за кого бы страдал!?
В этот миг, отвечай мне скорей,
Что могла бы я петь, если б ты пожелал
Новых песен от музы твоей?
«Уходи!» закричала мне с гневом в очах
Вражда, — «я царица на этих полях;
«Во имя грядущего льется здесь кровь;
«Здесь нет настоящего, — к черту любовь!!»
И я отошла — и, я знаю, текли
Бесполезно горячие слезы мои.
О, где же она,—
Та гармония мысли и сил,
Та великая жизнь, тот живительный свет
И все то, чему верить не ты ли, поэт —
Мечтатель! — меня научил?
Куда я пойду теперь? — темен мой путь…
Кличь музу иную, — меня позабудь!
И знай, — появись мне сам бог Аполлон,[9]
Мне дивный восторг его был бы смешон;
Меня, утомленную, царственный бог
Не мог бы узнать — и судить бы не мог!
1863
Источник: Полное собрание стихотворений Я. П. Полонского в пяти томах. – СПб.: Изд. А. Ф. Маркса, 1896. – Т. 1. – С. 443–452.
|
| |
|
1. Жалобы музы – впервые опубликовано: Современник, 1863. № 9. Т.98. С.
37–40.
Впоследствии: Оттиски. № 24 ; Письмо 1 : Озими. Ч. 1. С. 97 ; Письмо 2-е : На закате. С. 41–46; Соч. : в 4 т. Т. 4. С. 81 ; ПСС 5, 1896. Т. 1. С. 443–452.
Опубликованное в «Современнике», стихотворение первоначально включало в себя только первую часть, в полное собрание стихотворений вошли обе части.
В первой части муза обращается к крестьянину, рабочему, богатому человеку, девушке-преступнице, революционеру, желая им помочь, но они ее прогоняют
(она не дает материальных благ, они не верят в идеалы), и муза говорит о том, что она никому не нужна.
Во второй части муза оказывается на войне, с ужасом видит, как люди убивают друг друга, спрашивает поэта, может ли она кому-либо из воюющих пожелать победы,
но ее прогоняет Вражда, которая называет себя «царицей» и утверждает, что война необходима во имя грядущего.
В финале муза обращается к мечтателю-поэту с вопросом, где то, что он ей обещал, – «гармония мысли и сил», «великая жизнь» и «живительный свет».
Стихотворение было напечатано в сборнике «Оттиски» (1866), который Полонский отправил И.С. Тургеневу в Баден-Баден. В ответном письме Тургенев от 1(13) мая 1866
года одобрительно отозвался о стихах сборника: «от них веет неподдельным поэтическим вдохновеньем и какой-то трогательной искренностью – что очень редко в
наше время» и назвал стихотворение «Жалобы музы» прекрасным.
В рецензии, помещенной в журнале «Современник» (1866. Т. 3. С. 127–129), автор, разделяя современных поэтов на тех, кто
пишет гражданскую лирику, посвящает свои произведения красоте (А.А. Фет), или «наряжается» «в платья гражданского покроя, какой бывает в моде» (А.Н. Майков),
предупреждает Полонского, что ему не следует к последним «пристраиваться», поскольку его лира «имеет и немного струн, зато струны, какие на ней есть, звучат верным и
поэтическим аккордом». Предупреждение объясняется проблематикой стихотворения, в котором поднимается вопрос о назначении поэзии, и выражается сомнение, что муза
гармонии и любви нужна в современном поэту мире, где царит нужда и вражда.
К.И. Чуковский предположил, что автором рецензии является Н.А. Некрасов.
Стихи Полонского были предметом пародий Д. Минаева, см., например: «Поэт понимает, как плачут цветы...». ( вернуться)
2. И не ищут звезды путевой… – во времена Полонского, видимо, еще осознавалась
связь устойчивого выражения «путеводная звезда» с его источником в Библии: вифлеемская звезда указывала путь восточным мудрецам (волхвам), которые шли
поклониться родившемуся Христу (Мф. 2, 9).
Подоплека прямого значения этого устойчивого выражения очевидна – муза как проводница к возвышенному миру поэзии
прагматичному веку не нужна. ( вернуться)
3. Мирт – это вечнозеленое растение, известное человечеству уже многие
тысячелетия. Ему придавали особое значение еще в античные времена и считали спутником богов. Миртовое дерево является ценным источником эфирного масла.
( вернуться)
4. Пажити – (устар.). Луг, пастбище, на котором пасется скот (Ожегов С.И., Шведова
Н.Ю. Толковый словарь Ожегова. 1949). ( вернуться)
5. Но медному лбу стих мой был нипочем – «медный лоб» означает «бессмысленноупрямый, ограниченный
человек», тупица».
Фразеологизм пришел из Библии. В Ветхом завете, в Книге пророка Исайи так сказано о язычниках, об идолопоклонниках (гл. 48, ст.
4): «Я знал, что ты упорен, и что в шее твоей жилы железные, и лоб твой — медный».
В русской речи иронически так говорится об ограниченном, упрямом человеке. ( вернуться)
6. Я мог бы все сдвинуть, поднять и потрясть,— / Я залил бы кровью пределы земли,
/ Чтоб новые люди родиться могли»… – намек на широко распространившиеся среди молодежи нигилистические настроения. ( вернуться)
7. Холодный булат – (от перс. — и тюркского «болот», «сталь») — сталь,
благодаря особой технологии изготовления отличающаяся своеобразной внутренней структурой и видом («узором») поверхности, высокой твердостью и упругостью. С
древнейших времен (первые упоминания встречаются еще у Аристотеля), используется
для изготовления холодного оружия — клинков мечей, сабель, кинжалов, ножей и др. ( вернуться)
8. Их штыки заволакивал флером своим – (иноск.) флер — малопрозрачная ткань,
накидываемая дамами на лицо, иногда в знак траура. ( вернуться)
9. Аполлон – (Apollo, Απόλλων) – у древних греков бог солнца, сын Зевса и Лето
(Латоны), брат-близнец богини Артемиды.
Аполлон считался также богом музыки и искусств, богом прорицания и покровителем стад и скота (Корш М. Краткий словарь
мифологии и древностей. СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1894). ( вернуться)
|
| |
|
| |
|
|
|
