У ЧЁРТА НА КУЛИЧКАХ
Русский человек вообще любит часто вспоминать про эту нежить, нечистого, лукавого и злого духа, причем богомольные люди стараются незаметно сделать рукой
крестное знамение или творят про себя глухую молитву. Иные "чертыхаются", впрочем, не столько с сердцов, сколько по дурной, худо сдерживаемой привычке. Посылают
и недруга, и докучливого человека, и всех "ко всем чертям" или в "тартарары", еще не так далеко, как это кажется и как думают о том сами сердитые и вспыльчивые
люди. Богатырские сказки и священные легенды учат, застращивая, и уверяют, назидая, что, как вымолвишь черта, так он тут и появится с длинным хвостом и острыми
рогами. Он готов купить душу и потом оказывать за то всякие услуги. Около святых, по пословице, они любят водиться даже в особину, как и в болотах, в таком
множестве, что кажется, здесь у них самое лакомое и любимое место для недремлющей и неустанной охоты и стойки. Если же кто живет у черта, да еще при этом на
куличках – это уже так далеко, что и вообразить трудно. Последнее выражение только в таком смысле и употребляется, хотя (следует заметить) произносится
неправильно. Никакого слова "кулички" в русском языке нет, и уменьшительного имени этого рода ни от какого коренного произвести невозможно. От кулича выйдут
куличики, а от кулика – кулички с знаменательным переносом ударения. Если же восстановим в этом слове одну лишь коренную букву и скажем "на кулижках", тем
достигаем настоящего смысла выражения и можем приступить к его объяснению и оправданию, как к православному и крещеному.
Кулиги и кулижки – очень известное и весьма употребительное слово по всему лесному северу России, хотя оно, очевидно, не русское, а взято напрокат у тех
инородческих племен, которые раньше славянского заняли студеные страны. Они не сладили с ними и мало-помалу начали вырождаться и "погибоша, аки обри", говоря
словами одного из древнейших, но уже в народе давно и совершенно исчезнувших летописных присловий. Слово "кулига" взято у этих несчастных языческих племен
и, по обычаю, приведено и окрещено в русскую веру {Инородческое окончание "га" повторяется в бесчисленном множестве слов домашнего обихода, но в особенности
знаменательно в названиях таких крупных урочищ, как озера и реки. Таковы, например: Волга, Ветлуга, Онега (река и озера), Мягрига, Синдега, Куенга, Лапшенга,
Пинега, Вага и т. д. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Вот как это случилось.
Когда дремучий и могучий богатырь студеных стран России, хвойный лес, ослабевает в силах растительных, в нем местами являются прогалины, плешины, поляны. Здесь
растет торопливо, сильно и густо трава с цветами всякого вида и ягодами всякого рода в обилии. Эти лесные острова и есть "кулиги". Дикие инородцы, у которых
все боги злые и немилостивые, признали такие редкие места за жилища старшего керемети. А так как и его тоже, что и старшин и всякое начальство, надо умилостивлять
приношениями ценного и приятного, то в таких местах собираются до сих пор приносить керемети жертвы. Колют оленей, овец, телок, жеребят; наедаются досыта и
напиваются допьяна, поют и скачут. Другого применения этим кулигам дикие звероловы не могли придумать. Пошумят, поломаются, обманут совесть и разойдутся по
лесным трущобам, чтобы не сердить и не беспокоить бога. Его это места: оно им зачуровано и потому для всех свято.
Когда пришел сюда же русский человек, то он сейчас вспомнил, что от перегноя трав на этих местах самая плодородная почва, которую любят и рожь и ячмень.
Тут он и поставил избу и приладил крест. Кереметь испугалась, отступилась и ушла с того места прочь. А, так как русские люди тянулись сюда, по своему обычаю
и привычке, целыми артелями, лесные же деревья тоже размножались и жили плотными общинами (сосна – так кругом сосна, ель – так все ель), то переселенцам и
пришлось немного призадуматься. Непролазные леса в этих суровых местах на кулиги неохотливы, легче им жить плотной стеной. Полян, то есть травяных островов,
или безлесных равнин, в них немного – все больше сырые болота, где хорошо живется только одним чертям, да и из них подбираются особенные – водяники: нагие,
все укутанные в тину, умелые плавать на колодах, целый день жить в воде и показываться только ночью.
Задумываться, однако же, привелось не долго таким людям, которые пришли в дремучие леса с сохой, топором и огнивом; начали они рубить деревья топором под
самый корень, валить вершинами в одну кучу и в одно место и жечь. Стали выходить искусственные поляны, как места для жильев и пахоты; звали их назади, когда
врубались в покинутые леса, "лядами, лядиками, огнищами". Это в западных лесах. В северных лесах, когда начали валить их, углубляясь в чащи с речных и озерных
побережьев, прозвали такие новые места и валками, и новями, и новинами, и гарями, и росчистями, и пожегами, и подсеками, и починками. Чем дальше заходили вглубь,
тем больше растеривали и забывали старые слова и все такие "чищобы" под пожню (для травы) и под пашню (для хлебов) стали звать чужим и готовым словом "кулиги".
Так и осталось оно за ними на всем огромном востоке России, и выражение "кулижное хозяйство" принято теперь учеными людьми для пользования в книгах и пущено
в ход в их сочинениях. Для хлебопашца в лесах это единственный выход и исключительный способ, отчего, как убеждается читатель, и такое множество синонимов на
одно и то же слово, обозначенное в старинных актах общим именем "на сыром корени". "Да то все управит мати божия, что есть беды принял о месте сем!" – воскликнул
святой и смиренный Антоний Римлянин, один из первых насельников новгородских кулиг и покорителей северных суровых стран.
Для пущего убеждения в географической распространенности и исторической известности слова "кулига" имеем возможность указать даже на Москву. В те времена,
когда этот город, по обычаю и приемам всего государства, созидался и ширился в лесных теснинах и трущобах, под жилые слободы отбили места таким же повинным,
или кулижным, способом. В слободах этих, которые потом вошли в состав Москвы, выстроились церкви, устоявшие до наших дней под непонятным теперь для москвичей
названием Троицы (за Ивановским монастырем), Рождества богородицы (на Стрелке) и Всех святых (за Варварскими воротами) "на кулижках". Это в трех местах Москвы,
где на сухой горе, среди соснового леса, то есть на настоящем бору, несколько раньше выстроена была одна из древнейших церквей Кремля, собор Спаса на бору.
При этом следует заметить, что московские чистобаи (наречие которых принято литературой и в разговорном языке) произносят слово "кулижки" правильно. Грамотеи
же, вроде настоятелей тех церквей и составителей указателей, пишут его неверно, заменяя букву "ж" буквою "ш". Повторился тот же придаток к живым урочищам и
церквам и в других русских городах, где селения на кулижных росчистях также вошли в городскую границу.
Если остановимся на одной из московских кулижек – именно на той, где близ Ивановского монастыря стояла при царе Алексее изба – патриаршая "нищепитательница",–
то в житии Илариона Суздальского прочитаем о том событии. В богадельне этой (женской) поселился демон и никому не давал покоя ни днем, ни ночью: стаскивал с
лавок, с постелей, по углам кричал и стучал, говоря всякие нелепости. Благочестивый царь повелел духовного чина людям творить молитвы на изгнание этого беса.
Но он стал еще свирепее: начал явно укорять всех, обличать в грехах и стыдить, а иных бил и выгонял вон. На борьбу с ним вышел старец Иларион из г. Суздаля и
начал одолевать его обычным способом молитвы, но, лишь начнет вечернее пение, бес с полатей кричит ему: "Не ты ли, калугере[звательный падеж (ныне вышедший из
употребления) от слова "калугер" – монах], пришел выгонять меня?" Начнет старец ночью читать молитвы на изгнание беса, а черт кричит ему: "Еще ты и в потемках
расплакался!" И крепко застучит на полатях и устрашает: "Я к тебе иду, к тебе иду". Свидетели, как, например, схимонах Марко, бывший самовидцем, испугались и
хотели бежать из избы, но Иларион остановил их уверением, что "даже и над свиниями дьявол без повеления божия не имеет власти". Тогда избяной дьявол обернулся
черным котом и стал прискакивать к старцу всякий раз, когда этот хотел положить поклон. Цели бес не достиг. Иларион был столь незлобив, что сам враг похвалил
его: "Хорошо этот монах перед богом живет",– и в заключение неравной борьбы принужден был сознаться, что его зовут Игнатием, что он "был телесен и княжеского
рода", но что мамка послала его к черту, что из богадельни он выйти не может, так как не по своей воле пришел сюда. Не послушался он и бродячих попов с
Варварского Крестца, стоявших там с калачами за пазухой (см. дальше ст. "Эй, закушу"), а даже обругал: "Ох вы, пожиратели! Сами пьяны, как свиньи! Меня ли
вам выгнать?"
На этом сравнительно позднейшем сказании, записанном в малоизвестном житии, иные сами готовы (и советуют) основывать объяснение заглавного выражения
(конечно, на произволящего).
Когда и на искусственных кулигах становилось жить тесно, а почва начала утрачивать силу плодородия, уходили от отцов взрослые и старшие сыновья, от
дядей племянники и т. п. При полной свободе переходов, с помощию людей богатых, которые давали от себя даром и соху, и топор, и рабочую лошадь, брели врозь
с насиженных и родимых мест так далеко, что и вести достигать переставали. Да и как и через кого перекинуться словом, когда стали жить у черта на кулижках?
Когда припугнули трусливых и диких инородцев огненным боем, который вспыхивал внезапно, гремел гулко и разил наповал и насмерть,– кулиги стали подвигаться
еще дальше, где уже, по присловью, и небо заколочено досками и колокольчик не звонит.
|