НА ВОРЕ ШАПКА ГОРИТ
Рассказ довольно простой для объяснения и к тому же весьма известный. Кто его успел забыть, тем напомню.
Украл что-то вор тихо и незаметно и, конечно, скрыл все концы в воду. Искали и обыскивали – ничего не нашли. Думалось на кого-нибудь из своих близких.
К кому же обратиться за советом и помощью, как не к знахарю? И не знаясь с бесом, он, как колдун, умеет отгадывать.
Знахарь повел пострадавших на базар, куда обыкновенно все собираются. Там толпятся кучей и толкуют о неслыханном в тех местах худом деле: все о том же
воровстве.
В толпу эту знахарь и крикнул:
– Поглядите-ко, православные: на воре-то шапка горит!
Не успели прослушать и опомниться от зловещего окрика, как вор уже и схватился за голову.
Дальнейшего объяснения не требуется, но два однородные рассказа просятся под перо. В видах же полноты и надлежащей точности обязан я напомнить о существовании
однородных анекдотов – из восточных азиатских нравов (например, один записан в каком-то даже учебнике для переводов с русского под мудрено-длинным заголовком
"Верблюдовожатый"). Тем не менее два представляемые мною – коренные русские.
Посланный министерством государственных имуществ лесничий (по фамилии, сколько помнится мне, Боровский) описывал леса Печорского края и бродил по ним, тщетно
разыскивая цельные лиственничные рощи,-- ходил, конечно, с астролябией и со съестными запасами. За ним бродила целая партия рабочих – таких простаков, что даже
позднее этого события я не нашел у них замков, кроме деревянных, против блудливой рогатой скотины. У этих устьцылемов также, по обычаю, была сплочена артель,
хотя она, при таком казенном деле и заказе, и не нужна была вовсе. Сбились в артель, или "котляну", как говорят там, то есть "покрутились" все в один котел и
кошель или составили артель продовольственную, чтобы уваривались щи погуще, а каша покруче: "Артельно за столом, артельно и на столе".
Все шло хорошо. Котляна была крепка и работой и товарищеским согласием. Ходит лесничий по глухой и мокрой тайболе – не налюбуется. Вдруг жалоба: пришли все,
сколько народу ни было (и вор пришел, конечно, вместе с прочими), и просят:
– Вор завелся – изведи! Вот у этого смирного парня запасные теплые пимы (сапоги) украли. Где их укупишь теперь, когда заворотят осенины? А в пимах-то были
у него деньги запрятаны; не так чтобы очень много, однако около рубля, говорит.
– Стрелы бы тому в бок, кто такую напасть навел! Ты – ученый, все произошел: помоги нам, укажи вора!
Не желая "дискредитировать науки",, ученый (по званию и в самом деле) лесничий решился поддержать и уважение к себе и веру в привезенные им из самого Питера
знания. Придумал он позвать предварительно на совещание одного старика, который пользовался у всех большим уважением и был, что называется там, "умная башка".
– Не думают ли на кого товарищи, дедушко?– спрашивал старика молодой лесничий.
– Да все – хорошие люди. Все по артеле-то, что и по работе, равны, как восковые свеча перед богом в матушке-церкве. Одинаково горят!
– Однако и пальцы на руках не все равны,– заметил лесничий.
– Так ведь эдак-то -- борони бог!– выйдет, пожалуй, у тебя, что, кто меньше ростом, тот и виноватый. На такой закон ты не выходи: согрешишь! Может оказаться
при такой скорости, что все мы тому злому делу причинны. Думай по-божески!
– Есть у вас парень чужой, пришлой,– один изо всех не ваш: не он ли побаловал? Может быть, ему чужих-то и не жалко?
– Был – чужой, стал теперь свой, и парень он больно хороший. Замечаем, по котляне-то, что он есть лютой: "есвяной" такой парень! Ну да ведь на работушке
силу-то тратит, из котла опять ее назад берет. Не сумлевайся, не кори молодца,– ох, грех великий!
– На мои глаза, больно он шустер и пройдошлив: ловчей всех ваших.
– А и слава те, господи! Скоро из котла ложку таскает да есть поторапливается – это по нашим приметам и очень прекрасно. Скор на еду – значит, скор и в работе.
Однако с чужой ложки не хватает: пошто же на него напраслину выводить за это за самое?
Увидел ученый лесничий, что с атаманом артели не сговоришь, у заступника ее ничего не добьешься: правит он закон и обычай – стоит за артель горой.
Послушал лесничий того совета, который сказал ему старик уходя:
– Коли хочешь узнать сущую правду, ты ищи ее по-другому. Сделай милость, не пугай парня, не обижай его и никому на него не указывай! А я с тем и ухожу, что
словно бы и не слыхал от тебя ничего. Суди по-божьему!
Оставшись один, лесничий задумался. Перед глазами сыр-бор да мшины, ветровалы да буреломы: ничего от них не допросишься. Вдруг на глаза ему попала астролябия,
он так и привскочил с места. Из памяти его никак не выходит тот самый пришлый рабочий: на Печоре он к одному нанимался – отошел, у другого тоже не сжил до срока.
Надо было показать и старику и артели, что этот человек нетвердый, а стало быть, и ненадежный, в отмену от прочих и -- вероятнее других – виноватый.
Поставил лесничий всех своих рабочих в круг, по знакомому всем им знахарскому способу. Чтобы они не сомневались, он около них и круг очертил палкой и зачурал:
– Синус – косинус, тангенс – котангенс, диагональ, дифференциал, интеграл. Бином Ньютона, выручай! Астролябия и мензула, помогайте!..
Рабочие так и застыли на месте: угадал и угодил барин страшными словами. Когда же он поставил в самой середине их круга астролябию, раздвинул ее ножки и сам
к ней приблизился – они уже и глаза опустили в землю, и волоса на бородах не шелохнутся. Заподозренный лесничим рабочий установлен был прямо против северного
румба компасика.
– Смотрите все на меня!
Лесничий шибко разогнал стрелку: она посуетилась, помигала под стеклом и встала перед ним острием прямо против того парня. Его так и взмыло!
– Врет она на меня. Она сможет указать и на другого. Я не согласен. Надо, по закону, до трех раз пытать. Гони ее опять!
И во второй раз, конечно, стрелка указала его: все молчат, словно мертвые. Лесничий опять проговорил "замок" по-новому и снова разогнал стрелку. Все
повыступили с мест; подозреваемый дальше всех. Стрелка побегала, вздрагивая, и, словно охотничья собака, тыкалась и суетилась, обнюхивая и отыскивая виноватое
место. Рабочие старались догнать стрелку глазами и как вкопанные остановили их вместе с нею на парне. А он уж пал на колена и лицо в траву спрятал. Полежал и
говорит:
– Моя вина: берите вашу вещь! Ничего теперь не поделаешь! Ваш меч – моя голова!
Артель долго не расходилась, посматривая то на "начальника", то на мудреный "штрумент". Качали все головами и не могли надивиться:
– Ведь ишь ты! Словно перстом указала.
На подобную же находчивость известного проповедника московского митрополита Платона указывают в двух анекдотах. По одному из них он обличил плотника, укравшего
топор у товарища в артели в то время, когда Платон строил свой исторический скит Вифанию, в трех верстах от Троице-Сергиевской лавры. Я передал его в "Задушевном
слове" для старшего возраста в VIII NoNo 5 и 6. Теперь заменяю его более коротеньким, заимствованным из книжки "Русского Архива", но совершенно однородным с тем,
который передан был мною в 1885 году.
"Однажды докладывают митрополиту Платону, что хомуты на его шестерике украдены, что ему нельзя выехать из Вифании, а потому испрашивалось его благословение
на покупку хомутов. Дело было осенью, грязь непролазная от Вифании до Троицкой лавры, да и в Москве немногим лучше. Митрополит приказывает везде осмотреть,
разузнать, кто в этот день был, и т. п. Все было сделано, но без всякого успеха. Митрополит решается дать благословение на покупку, но передумывает. Он распорядился,
чтобы в три часа, по троекратному удару в большой вифанский колокол, не только вся братия, но и все рабочие, даже живущие в слободках, собрались в церковь и
ожидали его.
В четвертом часу доложили митрополиту, что все собрались. Входит митрополит. В храме уже полумрак. Перед царскими вратами в приделе Лазаря стоит аналой, и
перед ним теплится единственная свеча. Иеромонах, приняв благословение владыки, начинает мерное чтение псалтыря. Прочитав кафизму, он останавливается, чтобы
перевести дух, а с укрытого мраком Фавора раздается звучный голос Платона:
– Усердно ли вы молитесь?
– Усердно, владыко.
– Все ли вы молитесь?
– Все молимся, владыко.
– И вор молится?
– И я молюсь.
Под сильным впечатлением окружающего и отрешившись мысленно от житейского, вор невольно проговорился. Вором оказался кучер митрополита. Запираться
было нельзя, и он указал место в овраге, где спрятаны были хомуты".
|