«Сие сотворивый» Эдгар По
Литература
 
 Главная
 
Эдгар Аллан По.
Дагерротип, 9 ноября 1848 г.
 
Огюст Дюпен со своим другом и цепь ассоциаций. Рисунок Ф. Т. Ликса к эссе Жюля Верна «Эдгар По и его сочинения», 1862 г.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
ЭДГАР АЛЛАН ПО
(1809 – 1849)
 
«Сие сотворивый» Эдгар По
Под знаком четырёх[1]
 
Зимой 1811 года в одном из номеров гостиницы в городе Ричмонде, столице южного штата Виргиния, умерла молодая актриса. После ее смерти осталось трое маленьких детей. Двухлетнего Эдгара взял на воспитание Джон Аллан, богатый торговец табаком и хлопком. Стараясь быть на дружеской ноге с виргинской «аристократией», он жил открыто, даже роскошно, однако считаться своим в этой среде было не так-то просто. Потомки эмигрировавших в Америку «кавалеров» — сторонников английских королей из династии Стюартов — были высокомерны. Они мнили Виргинию государством на древнегреческий манер и считали себя утонченными аристократами духа, которые пекутся о благе черных невольников-рабов, а те обожают (по утверждению господ) своих повелителей.

Юному Эдгару тоже хотелось быть аристократом, ведь его дед был «генералом» армии Вашингтона! Так богатое воображение юноши старалось преобразить не очень романтическую действительность: родители — бродячие актеры, дед-«генерал» — майор интендантской службы, а до войны за независимость был мастеровым, делал прялки, так что в родовом «гербе» Эдгара По вполне могло красоваться это деревянное изделие. Поэтому юноша нередко испытывал муки уязвленного самолюбия и старался лечить его раны школьными успехами: прекрасно знал латынь, неплохо — французский, а плавал совсем как лорд Байрон, кумир романтически настроенной молодежи того времени.

Эдгар По старался не отставать от студенческой знати и в Шарлоттсвилле, где Томас Джефферсон, отец республики, основал Виргинский университет. Эдгар пил, куражился, одевался, как денди — одних пальто у него было семнадцать, играл в карты, проигрывал, и тогда Джон Аллан получал письма с просьбами уплатить «долги чести». Джон Аллан наотрез отказался их платить. Пришлось Эдгару, в унижении и горечи, оставить университет. А в Ричмонде ждало его еще одно несчастье — разрыв с возлюбленной Эльмирой Ройстер; и отец девушки и Джон Аллан сделали все, чтобы их разлучить. Несчастный, одинокий и «опозоренный» в глазах товарищей, чьим должником он оставался, с рукописью и одной сменой белья По уезжает в Бостон.

Э. По с отрочества писал стихи, и в 1827 году его молодой приятель, типограф Кэлвин Томас, решив попытать счастья, выпустил тоненькую книжечку «Тамерлан и другие стихотворения». Автор скрыл свое имя. Тираж был крошечный, сборник стоил двенадцать с половиной центов, но и за эту скромнейшую цену не расходился. Чтобы не умереть с голоду, По завербовался в армию под фамилией Перри. Во время службы в форте Моултри он, возможно, начал писать свой впоследствии самый известный рассказ «Золотой жук». Затем — недолго — он кадет военной академии Уэст-Пойнт, но за нерадивость в учении его отчисляют. Дело в том, что под сводами Уэст-Пойнта поэзии было делать нечего, а По не собирался от нее отказываться.

Но поэзией сыт не будешь, пришлось и ему в этом убедиться, как многим другим поэтам до и после него. Он перебрался в Балтимор, где его приютила сестра отца, добрая тетушка Мария Клемм. И вот, наконец, первый успех — он получает премию за рассказ «Рукопись, найденная в бутылке» (1833), а спустя некоторое время находит и постоянную работу в журнале «Саузерн литерери мессенджер» — «Южный литературный вестник». После «Южного вестника» были другие журналы, и везде дела шли на лад, потому что у редактора По были практическая цепкость и хватка, но потом, как всегда заявлял о себе По-художник, а в двух каретах одновременно ехать невозможно, и По уходил из очередного журнала. Однако путь собственного творчества тоже не розами был усеян, скорее — одними терниями: его не понимали, его замечательным, но странным рассказам привычно предпочитали обычные сентиментально-мелодраматические поделки, прежде всего, потому, что в общепринятую романтическую стихию По вносил нечто свое: смешное у него соседствовало с гротескным, страшное — с ужасающим, кошмарное — с небесным. Такая тенденция сочеталась с его предрасположенностью воспринимать преимущественно темные тона жизни, чему способствовали постоянные разочарования, неутоленное честолюбие, крайняя бедность и страдания при виде умирающей от чахотки юной Вирджинии. Он женился на двоюродной сестре (дочери Марии Клемм), когда ей не было и четырнадцати, но такие ранние браки были нередки в романтические времена: «С пятнадцатой весною, как лилия с зарею, красавица цветет…» Внешность Вирджинии поражала своей оригинальностью: фиалковые глаза и необыкновенная белизна лица — одни «лилеи», — столь любимый По идеал странной, загадочной красоты. Болезнь Вирджинии повергла По в отчаяние. Его натуре всегда была свойственна любовь и уважение к разуму и классицистической стройности, но они все больше подавлялись неблагоприятными обстоятельствами жизни, что вело к душевному разладу и депрессии. Однако По всеми силами души сопротивлялся мраку и унынию, и лучшее тому доказательство его дюпеновская серия из трех рассказов и «Золотой жук» — триумф ясного, упорядоченного мышления.

Теперь трудно сказать, кто первый назвал Эдгара По отцом современного детективного романа, да это и неважно. Главное, мы получаем точку отсчета: Дюпен — Шерлок Холмс — Пуаро — Мегрэ.

Но позвольте — скажет проницательный читатель, — так ли уж много общего у аристократа духа, интеллектуала Огюста Дюпена с плотным, иногда несколько комичным Эркюлем Пуаро, внезапно выскакивающим из-за садовой ограды, чтобы познакомиться с доктором-злодеем («Убийство Роджера Экройда»)? Непохож Дюпен и на примерного семьянина Мегрэ, который никогда не забывает позвонить мадам Мегрэ и сообщить, что сегодня священный обеденный ритуал обойдется без него. Родство, однако, прямое: хотя одинокие джентльмены-холостяки Огюст Дюпен и Шерлок Холмс детей не имели, они обрели литературных потомков, впоследствии взбунтовавшихся. как положено, против родителей. Но это будет в XX веке. Век же XIX стал временем рождения нового, детективного жанра, и Эдгар По был справедливо назван его отцом.

Но что мы знаем о Дюпене — человеке, а не «думающей машине», как его иногда называют критики? Какова его внешность, какого он происхождения и как, например, одет? Дюпен окутан некоей дымкой таинственности. Это еще молодой человек, потомок знатного рода. Известно, что он испытал превратности судьбы и живет на маленькую ренту. Мы знаем кое-что о пристрастиях и образе жизни Дюпена. Он влюблен в «темноликую богиню» — ночь. Занимается утренняя заря, и сразу же в доме захлопываются тяжелые ставни и возгораются свечи. Тогда Дюпен и его верный друг читают, пишут, беседуют и «предаются грезам».

Мы знаем также, что у Дюпена «сочный тенор, иногда срывающийся на фальцет», если его что-нибудь раздражает, а взгляд у него бывает отрешенный и холодный, и нередко он прячет его под зелеными очками, которые надевает, выходя из дому, а случается и дома, чтобы незаметно вздремнуть, пока сыщик-полицейский излагает свои никчемные соображения… Таков Дюпен в рассказах «Убийства на улице Морг» и «Тайна Мари Роже». Он станет менее таинственным в «Пропавшем письме», и мы узнаем некоторые дополнительные подробности: он, например, уже не беден, так как случайно «забывает» в доме, куда ему надо вернуться, золотую табакерку. Но сначала так и хочется нарядить его в черный бархатный сюртук с выглядывающим из жилета белым жабо. Красив ли он? Скорее всего нет, но в самой его некрасивости есть нечто выразительное, оригинальное, как любили говорить романтики XIX века. Есть искушение внешне сопоставить Дюпена с самим Эдгаром По, каким он изображен на известных портретах: бледный лик, глубокая печаль и даже, говоря словами Блока, «угрюмство поэта», а точнее, желчь и горечь. Очень интересный образ Эдгара По нарисован литератором Дж. Г. Латробом, вспоминавшим, как однажды в редакцию газеты «Субботний гость» пришел По благодарить за премию, присужденную его рассказу «Рукопись, найденная в бутылке».

«Он был… ниже среднего роста, но тем не менее о нем нельзя было сказать, что он невысок. Он был замечательно сложен и держался прямо, как человек, обучавшийся хорошей выправке. Одет он был во все черное, его сюртук был застегнут до самого верха, то есть до черного шейного платка, которые тогда носили повсеместно, так что не было видно ни малейшего клочка белого цвета. Пальто, шляпа, сапоги и перчатки, по всей видимости, уже знавали лучшие времена, но выглядел он настолько прилично, насколько этому могут способствовать самые тщательные чистка и штопка. Его манера держаться была свободна и спокойна, и, хотя он пришел поблагодарить за то, что, по его мнению, заслуживало благодарности, ни в его словах, ни в действиях не было никакой угодливости. Я не в состоянии подробно описать черты его лица. Лоб у него был высокий, и обращали на себя внимание большие выпуклости у висков. Характерное строение головы бросалось в глаза сразу, забыть ее невозможно. Выражение лица было серьезное, почти печальное, за исключением тех моментов, когда он был занят разговором, и тогда оно становилось оживленным и переменчивым. Помню, у него был очень приятный голос, интонация четкая и ритмичная, а речь меткая и уверенная».

Нет, Дюпен легче, благодушнее, что ли, и жизнь его идет без особых тягот. Во всяком случае, ему не приходится голодать, как до конца своих дней голодал По, и, наверное, По никогда не мог похвастаться золотой табакеркой. Он был самым бедствующим американским писателем, и есть особенно горькая ирония в том, что сейчас его рукописи и прижизненные издания его творений на литературных аукционах стоят так дорого, что можно было бы купить роскошное поместье и всю жизнь прожить богачом. Нет, что действительно сближает По и Дюпена — так это их удивительная способность к «рациоцинациям», логическим размышлениям, перед силой которых не может устоять никакая тайна.

Итак, сыщик-любитель шевалье Огюст Дюпен демонстрирует нам силу своего аналитического мышления, то есть искусство дедукции, когда от факта идут к его причинам, и индукции, когда по следствию определяют факт — исходную позицию. Однако этот аналитический метод расследования таинственных обстоятельств По впервые представил читателю в очерке «Шахматный игрок Мельцеля», напечатанном в апреле 1836 года в «Южном вестнике».

Еще в XVII веке ученый, барон Кемпелен соорудил шахматный автомат в виде огромного турка, сидящего, скрестив ноги, на ящике. Когда Кемпелен запускал автомат, турок начинал партию, причем двигал фигуры левой рукой. Легенда говорит, что он обыграл в свое время Екатерину II, Бенджамина Франклина и Наполеона, столь искусен был деревянный шахматист. После смерти Кемпелена автоматом завладел механик Мельцель, который привез его в Америку. Искусство игрального автомата казалось непостижимым и загадочным, но По разгадал эту тайну. Путем логических умозаключений он доказал, что сам характер шахматной игры не терпит автоматизма, что ход шахматного состязания непредсказуем, так как в большой степени зависит от внезапного озарения, которое автомату свойственно быть не может, но является прерогативой исключительно человеческого ума. Следовательно, за турка играл спрятанный в автомате шахматист, который очень редко проигрывал. Самым тщательным образом По обосновывает свои «наблюдения», из которых и делает выводы. Он даже объясняет, каким образом человек мог быть спрятан в автомате, причем так умело, что любопытные, заглядывавшие внутрь автомата, не видели ничего, кроме внутренней поверхности, обтянутой черной тканью. Очевидно, игрок мог спрятаться в ящике, а во время игры — подтягиваться вверх, так что его глаза приходились на уровень глаз турка. Правая рука игрока регулировала механизм, спрятанный у турка в плече, а левой рукой он передвигал фигуры.

Логика рассуждения По в очерке — та же, что и логика Дюпена. А почему По выбрал местом действия своей детективной серии Францию и главный герой — француз? Прежде всего потому, что в Америке в это время еще не существовало государственной сыскной службы. А во Франции она была. В Англии со второй половины XVIII века тоже появились служащие сыска, так называемые Ходоки с Боу-стрит. Эту должность учредил замечательный писатель Генри Филдинг, бывший одно время судьей в лондонском районе Ковент Гарден. После смерти писателя его брат Джон упрочил положение Ходоков, выхлопотав для них постоянное жалованье. Ходоков могли нанять и частные лица, как правило, щедро оплачивавшие их услуги, что иногда не служило делу справедливости. Но так бывало в редких случаях, почему в общественном сознании за Ходоками утвердилась репутация людей исполнительных, храбрых и порядочных. Об их подвигах Эдгар По мог прочитать в анонимном романе «Ричмонд. Сцены из жизни Ходоков с Боу-стрит» (1827). Но «Мемуары» знаменитого французского сыщика Видока были интереснее.

Свою карьеру Франсуа Эжен Видок начал с того, что украл у родной матери 2000 франков. В 21 год попал в тюрьму, но бежал. Последующие десять лет он делит между каторгой и свободой. Видок прекрасно усвоил опыт и своеобразные знания, что преподает уголовный мир. Вырвавшись в очередной раз на свободу и понуждаемый «угрызениями совести», он предложил шефу уголовной полиции Анри услуги доносчика. Предложение было принято, а Видок — «внедрен» в тюрьму, где под видом осужденного исполнял свою осведомительскую службу не за страх, а за совесть и помог напасть на след преступной банды, орудующей на свободе. Ему был устроен «побег», и, попав в Париж, он стал правой рукой Анри, пустив в ход всю свою необычайную изобретательность и ловкость. Великолепное владение уголовным жаргоном, понимание психологии преступников, а также несравненное умение менять внешность и гримироваться он употреблял на то, чтобы «загнать добычу».

В 1811 году Видок был назначен шефом уголовной полиции Сюрте и занимал эту должность до 1827 года. «Регулярные» полицейские служащие встретили его в штыки. Особенное их негодование вызвало то, что феноменального успеха добился бывший вор и галерный раб, у которого теперь была роскошно обставленная контора и сам он одевался, как завзятый модник. Оппозиция была так велика, что по ложному доносу он снова попадает в тюрьму, но ненадолго.

Уйдя в отставку, Видок основал свое частное сыскное агентство. С ним довольно близкое знакомство свел Бальзак, изобразивший его в «Человеческой комедии» как Вотрена, бывшего каторжника, пошедшего на службу в полицию.

Все рассказы в «Мемуарах» завершались эффектной концовкой, когда «преступник» вдруг объявлял своим «дружкам»: «Я Видок, шеф полиции» — и тут же арестовывал их. Но это была концовка, а вначале он подробно рассказывал о всех стадиях преследования, объяснял свои действия и сдабривал повествование довольно пряными подробностями.

Во Франции к всесильной и тиранически пользовавшейся своей властью полиции население относилось с ненавистью, особенно презирались сыщики-шпионы и доносчики, но постоянные распри Видока с полицейскими властями укрепляли его популярность. Был он широко известен и в Англии, где сразу перевели «Мемуары», а писатель Булвер-Литтон в романе «Ночь и утро» (1841) вывел Видока в образе сыщика мсье Фавара, который преследует банду фальшивомонетчиков. Правда, судьба Фавара трагична: несмотря на искусный грим, преступники его узнают и убивают.

О том, что По был знаком с «Мемуарами», говорит несколько небрежный отзыв Дюпена о сыщике: «Видок был очень догадлив и упорен, но у него не было культуры мышления, поэтому он постоянно ошибался». Метод же самого Дюпена, одновременно созидающий и расчленяющий, безошибочен, он как точная наука позволяет видеть и частности и целое.

Считается, что некоторые черты своего сыщика писатель позаимствовал у двух реально существовавших Дюпенов, представителей родовитой семьи, известной во Франции с XIV века. Андре Мари Жан Жак Дюпен (1783–1865) был одно время генеральным прокурором и оставил несколько трудов по французской процедуре судебных доказательств. Некоторые из его книг были переведены на английский, и одна издана в Бостоне в 1839 году, так что Эдгар По, конечно, мог быть с ней знаком. Младший, Франсуа Шарль Пьер Дюпен (1784–1873), был известным математиком и экономистом. Очень возможно, что По соединил прокурорские способности старшего брата с математическим дарованием младшего, и таким образом возникло сродство талантов, оживших в образе знаменитого шевалье. Возможно также, что в полицейском префекте Э. По изобразил Видока.

По, однако, не был единоличным изобретателем индуктивно-дедуктивного метода, а довел до совершенства тот метод наблюдения и сопоставления частей при воссоздании целого, который уже однажды продемонстрировал великий Вольтер, и французы, читая рассказ «Убийства на улице Морг» (1841), переведенный и опубликованный почти одновременно двумя соперничающими газетами, не могли при этом не вспоминать о «глубокой распознавательной способности» вольтеровского Задига:

«…Молодой человек, — сказал ему первый евнух, — не видели ли вы кобеля царицы?» Задиг скромно отвечал: «Это сука, а не кобель». «Вы правы», — отвечал первый евнух. «Это маленькая болонка, прибавил Задиг, — она недавно ощенилась, хромает на левую переднюю ногу и у нее очень длинные уши». «Вы видели ее?» — спросил первый евнух. «Нет, я никогда ее не видел и даже не знал, что у царицы есть собака».

Задига, заподозренного в краже болонки, приводят в суд и требуют объяснений. И Задиг объясняет:

«Я увидел на песке следы животного и легко распознал, что это следы маленькой собаки. Легкие и длинные борозды, отпечатавшиеся на небольшой возвышенности песка между следами лап, показали мне, что это была сука, у которой соски свисали до земли… Другие следы, бороздившие поверхность песка… по бокам передних лап… дали мне понять, что у нее очень длинные уши. А так как я заметил, что под одной лапой песок везде был менее взрыт… то догадался, что собака немного хромает…»

Интересно отметить, что «подражание» Вольтеру лишь укрепило симпатии французов к неизвестному американскому автору.

По был знаком и с работами видных ученых-естественников, Кювье и Лапласа, поэтому Дюпен мог похвастаться не только обширными познаниями в литературе, но и химии, космогонии, естествознании. Нет, Видоку не под силу было бы тягаться с шевалье Огюстом Дюпеном, цитирующим «Новую Элоизу» Руссо или из драм Кребийона или рассуждающим с ученым видом об «алгебре» расследований. Видок был талантливой ищейкой, но склонностью к «алгебраическому» анализу не обладал. Так, с помощью Дюпена, его удивительно логического хода мысли, умеющего и гармонию алгеброй поверить и разъять, и, что труднее, вновь разъятое соединить, Эдгар По исчислил формулу детективного рассказа:

1) Гвоздь повествования — раскрытие таинственных обстоятельств, при которых совершено преступление (не обязательно убийство).

2) Разгадкой тайны занят сыщик-любитель, обладающий мощной рационалистической логикой. Герою «придан» друг-рассказчик, повествующий о феноменальных способностях и успехах аналитика. В противоположность гениальному сыщику рассказчик, человек обычный, точнее, чересчур здравомыслящий, даже не совсем иногда понятливый. В то же время он достаточно образован, чтобы запечатлеть действия гениального сыщика, и активен, чтобы при случае принять участие в его приключениях.

3) Задача — тайна преступления — как всякая задача, имеет условия решения. Они должны быть честно изложены читателю. Сыщик, приступая к раскрытию тайны, знает столько же, сколько и читатель, и как бы вызывает читателя на состязание.

4) Блестящий аналитик, сыщик-любитель презирает полицейских, умеющих собрать вещественные доказательства, но сделать единственно верный вывод — в этом они слабы.

5) Изложение «условий» задачи обычно происходит в кабинетном обсуждении между сыщиком и другом.

6) Отправной точкой следствия часто бывает несправедливое подозрение или обвинение.

7) Разрешение тайны всегда должно удивлять.

8) Автор умеет применить принцип «очевидного-невероятного», то есть представить ситуацию, при которой самое таинственное имеет самое простое объяснение.

9) Иногда он прибегает к «инсценировке» происшествия, чтобы заставить преступника или подозреваемого выдать себя.

10) Конечное объяснение. Оно происходит в кабинете сыщика и напоминает лекцию, которую снисходительный наставник читает не слишком сообразительному ученику.

Но как сам отец детектива следовал собственному канону?

Вот, например, как он его осуществляет в рассказе «Убийства на улице Морг». Для начала он дает экспозицию или «первую фразу», которая должна отозваться эхом в последнем предложении. Для человека, одаренного талантом анализа, — высшее наслаждение что-то прояснить или распутать: «Его проницательность уму заурядному кажется чуть ли не сверхъестественной». Но успех зависит от качества наблюдения: оно неотделимо от воображения и интуиции. А потом другу-рассказчику сразу дается образец аналитического мышления в действии, когда во время прогулки Дюпен, следуя путем далеких ассоциаций, казалось бы, ничем меж собой не связанных, а также внимательно наблюдая за выражением лица и поступками друга, угадывает ход его мыслей.

Но вот как бы поднимается занавес над сценой или, говоря современным языком, раздвигается широкоформатный экран, где будет показано главное действие рассказа. Дюпен и его друг в кабинете сыщика читают «Судебную газету» и узнают о зверском убийстве пожилой мадам Дэспане и ее дочери. Убийство произошло в запертой комнате, на пятом этаже дома, «при плотно закрытых окнах». Когда полиция арестовывает клерка Лебона, некогда оказавшего Дюпену услугу, он решает сам расследовать таинственные обстоятельства убийства. Его друг, естественно, жаждет узнать, что думает Дюпен о причинах трагедии. Дюпен не торопится удовлетворить его любопытство, но вскользь замечает, что преступники могли скрыться только через окно спальни, хотя полиция это признала невозможным, так как окно было заперто, а от окна до громоотвода, по которому можно вскарабкаться на уровень пятого этажа, — расстояние несколько футов.

Все это, как и бегство с места преступления, требовало просто нечеловеческой ловкости. Однако эти наводящие на размышления обстоятельства «полицейские проморгали… ибо в их герметически закупоренных мозгах не могла возникнуть мысль, что окна все же отворяются». Ну, а Дюпен, сопоставив мельчайшие подробности, убедившись, что преступник необычайно силен, приходит к верному выводу, что убийца несчастных женщин не человек, но огромная обезьяна, а вот и вещественное доказательство, и Дюпен показывает другу-рассказчику клок странной шерсти, который он тайком от полицейских вынул из окоченевшей руки мадам Дэспане. Кто же может быть владельцем обезьяны? Скорее всего пришедший из дальнего плавания матрос. И вот матрос входит в кабинет Дюпена и сейчас расскажет, как произошло ужасное убийство.

Итак, формула, вычисленная Эдгаром По, налицо. Сначала друзья узнают из газет об убийстве. Дюпен ставит себе и читателю «задачу». Он сразу же проявляет скептическое отношение к действиям полиции. Не доверяя ей, Дюпен сам осматривает место преступления и тела жертв, тщательно собирает все улики в поисках ключа к разгадке. Он выдерживает изнемогающего от любопытства друга в неведении. И наконец, триумфальное шествие, блестящий парад объяснения, явно унаследованный у Вольтера и переданный по наследству бесчисленным, большим и малым, мастерам детективного жанра. Первое неукоснительное правило при расследовании — надо все подвергать сомнению. И Дюпен подвергает сомнению такую, казалось бы, неопровержимую улику, что убийство было совершено «при запертых окнах». Таким образом, осуществляется принцип «очевидного-невероятного», или заурядности и простоты таинственного и непостижимого.

В ходе расследования Дюпен совершил действие, которое потом, на взгляд сыщика-любителя Шерлока Холмса, будет недопустимо: он тайком от полиции вынул клок волос из руки мертвой мадам Дэспане, а это уже не совсем по правилам честной игры, потому что, знай полиция о существовании «странных волос», она бы, возможно, тоже напала на след виновника-орангутанга. Шерлок Холмс в подобных обстоятельствах ведет себя иначе. Он ни в чем не хочет улучшать свои изначальные позиции по сравнению со Скотланд-Ярдом; на старте все в равном положении, и поэтому, когда Холмс находит вещественное доказательство — пепел от сожженного порошка, он оставляет половину для полиции, хотя и не уверен, что она его обнаружит и приобщит к уликам («Дьяволова нога»).

…И наконец, высшая точка торжества Дюпена: он представляет доказательства пристыженному полицейскому префекту Г., который признает выводы Дюпена неопровержимыми и сразу освобождает из-под ареста Лебона, но вместе с тем, предвосхищает обычную реакцию Лестрейда на дедуктивные выводы Холмса: «При всей благосклонности к моему другу сей чинуша не скрыл своего разочарования по случаю… конфуза и даже отпустил в наш адрес две-три шпильки насчет того, что не худо бы каждому заниматься своим делом». Характерна и философская реакция Дюпена на сарказмы префекта:

— Пусть ворчит, — сказал мне потом Дюпен, не удостоивший префекта ответом. — Пусть утешается. Надо же человеку душу отвести. С меня довольно того, что я побил его на его территории (курсив мой. — М.Т.). Так Эдгар По возвращается к началу повествования, к тому, что можно считать его первой фразой, когда он говорит об аналитической проницательности, которая уму заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной: «Впрочем, напрасно наш префект удивляется, что загадка ему не далась… Вся его наука сплошное верхоглядство».

Но откуда у По это изначальное противостояние: сыщик-любитель и полиция? Очевидно, это еще одно следствие знакомства с «Мемуарами» Видока, у которого отношения с полицейскими властями складывались очень негладко. Это соперничество сыщика и полиции стало, с легкой руки По, стереотипом. Так оно у Кристи — Пуаро и Раглан. Так, Мегрэ у Сименона находится на государственной полицейской службе, но в то же время соперничает с другим ведомством — Сюртэ. След неповиновения начальству, вернее, напряженные отношения Мегрэ со следователем Комельо, которого сыщик презирает в душе за непрофессиональность, но которому обязан давать отчет в своих действиях по долгу службы, тоже напоминают о стереотипе, заданном По грядущим поколениям писателей-детективщиков.

Итак, По выстроил сюжет детективного рассказа вокруг трех определенных фигур: главного «игрока»-детектива, его друга-энтузиаста и представителя власти-полицейского чинуши, и это трио в постоянном составе возникает и в других рассказах дюпеновского цикла. Но так будет и у Конан Дойла: Шерлок Холмс — доктор Уотсон — Лестрейд (или Грегсон, или Джонс). Считается, что этот художественный прием обыгрывание в разных ситуациях одних и тех же персонажей По заимствовал из «Человеческой комедии» Бальзака, у которого, например, Эжен Растиньяк или врач Бьяншон, впервые появившиеся в «Отце Горио», будут действующими лицами других романов, как и мошенник Вотрен. Точно так же Дюпен, с его «алгеброй расследования», друг-рассказчик и полицейский переходят в рассказы «Тайна Мари Роже» и «Пропавшее письмо».

По тогда же обосновал и основные требования к детективному рассказу или роману, чему способствовало одно литературное обстоятельство. В начале 1841 года в Англии начинает печататься, как всегда журнальными выпусками «с продолжением», роман Чарлза Диккенса «Барнеби Радж», в котором есть детективная тайна.

Диккенс не ставил себе целью создать роман детективный, как это сделает, например, Уилки Коллинз в «Женщине в белом» и «Лунном камне». Диккенс писал роман исторический, социальный, темой которого было событие шестидесятилетней давности — антикатолический «бунт» лорда Гордона. Однако поджоги и грабежи были тогда направлены против всех богачей, и католиков, и протестантов. И Диккенс прекрасно уловил направленность гордоновского бунта и не хотел, чтобы события повторились, так как восстание, по мнению Диккенса, это общее безумие множества людей. Вот почему герой романа и один из главных бунтовщиков — безумец Барнеби Радж. Но в историческую тему Диккенс вплетает и детективную нить.

…Незадолго до рождения Барнеби в усадьбе Уоррен, где его отец служил управляющим, случилось загадочное убийство. Был убит владелец усадьбы, а в пруду обнаружили труп в одежде управляющего. Тогда же из усадьбы исчез садовник, на которого пало подозрение в двойном убийстве. У жены управляющего, потрясенной трагическими событиями, преждевременно родился сын. Это и есть слабоумный Барнеби.

А в главе пятой романа Диккенс знакомит читателя с матерью Барнеби, в лице которой «чувствовалось, что оно в любую минуту способно выразить безграничный ужас».

Короче говоря, прочитав пятую главу, а в романе их восемьдесят две, Эдгар По сразу догадался, что появившийся в начале романа таинственный незнакомец не кто иной, как истинный убийца, а именно бывший управляющий Радж, который убил и хозяина, и садовника и переодел убитого в свое платье. Да, Диккенсу, по мнению По, надо было искуснее замаскировать все перипетии, касающиеся таинственного незнакомца. А сейчас тайна стала очевидной прежде, чем на это рассчитывал автор. И Эдгар По печатает в «Грэмз Мэгэзин» рецензию на роман с анализом детективной интриги «Барнеби Раджа» и предсказанием, как роман кончится, но рассматривает он роман Диккенса исключительно как детектив, не обращая внимания на то, что у автора были другие цели, а не только желание заинтриговать читателя тайной преступления. Но главное, в рецензии По даются технические советы, как нужно было построить роман. Коль скоро автор кладет в основу произведения загадочное происшествие — заявляет По, — он берет на себя обязательство удивить читателя разгадкой-развязкой, ну, а если тайна все же обнаружилась раньше, чем того желает автор, значит, он неверно рассчитал композицию и, значит, больше не может владеть интересом читателя. Эдгар По не отказал себе в удовольствии попенять Диккенсу и за «допущенную неточность»: так, сначала в романе говорится, что со времени убийства в усадьбе Уоррен прошло двадцать четыре года, а потом — двадцать два. Когда Диккенс приехал в 1842 году в Америку и был в Филадельфии, По пришел к нему в гостиницу и подарил оттиск рецензии. Предание рассказывает, что, прочитав ее, Диккенс воскликнул: «Да он настоящий сатана, этот По»— так поразило его предвидение финала «Барнеби Раджа», сделанное за несколько месяцев до окончания романа.

Рецензии По на роман Диккенса предшествовала публикация рассказа «Тайна Мари Роже» в «Грэмз Мэгэзин». Эта новелла — дополнение к первой, и По от лица рассказчика объясняет, что же их связывает, а это, прежде всего, «особенности умственного склада моего друга шевалье С. Огюста Дюпена (первый инициал так никогда и не был расшифрован автором, но можно предположить, что это — начало имени «Шарль» — Charles, — а мы помним, что оно принадлежало одному из братьев Дюпенов). Самое интересное в рассказе — блестящая способность нашего Дюпена, С. Огюста, к логическому рассуждению, почему «Тайна Мари Роже» скорее не рассказ даже, а исследование на тему о силе индуктивно-дедуктивного метода. Для По важна не столько Мари Роже, сколько тайна — тот оселок, от соприкосновения с которым брызжут искры замечательных догадок.

Поводом к написанию рассказа послужило злодейское убийство девушки-американки Мэри Сесилии Роджерс, которая однажды в августе 1841 года вышла из дому, а через несколько дней ее труп со следами насилия был обнаружен в реке Гудзон. Прошло несколько месяцев, но старания полиции Нью-Йорка были бесплодны, убийцу не находили. Тогда По, внимательно изучавший все газетные отклики, связанные с исчезновением девушки и расследованием таинственных обстоятельств ее убийства, решил «вовлечь» в дело своего Дюпена, но «из соображений такта» перенес преступление на берега Сены, а имя Мэри Роджерс, произнесенное на французский лад, превратилось в Мари Роже. В письме от июня 1842 года к знакомому, доктору Джозефу Снодграссу, По следующим образом объясняет историю создания «Тайны Мари Роже»: «Рассказ основан на действительном происшествии, убийстве Мэри Сесилии Роджерс, которое вызвало такое возбуждение умов несколько месяцев назад в Нью-Йорке. Я использовал коллизию в очень необычном, совершенно новом виде. Молодая гризетка, некая Мари Роже убита при совершенно таких же обстоятельствах, как Мэри Роджерс. Таким образом, под предлогом показать, как Дюпен (герой рассказа «Убийства на улице Морг») расследует тайну убийства Мари, я сам фактически начинаю очень тщательное расследование трагедии, действительно совершившейся в Нью-Йорке. Я рассматриваю поочередно все суждения и аргументы, высказанные нашей прессой по данному поводу, и показываю (надеюсь убедительно), что к решению загадки по-настоящему даже не подступились. Пресса пошла по совершенно ложному следу. По сути дела, я уверен, что не только продемонстрировал ложность посылки, будто девушка стала жертвой нападения банды, но и указал, кто истинный преступник. Моей главной целью было, однако… проанализировать принципы расследования двух подобных случаев, используемые Дюпеном, тщательно продумывающим это дело».

Рассказ По был опубликован в ноябре 1842 года. Спустя несколько лет «Тайна Мари Роже» вместе с другими рассказами вошла в отдельный сборник с примечаниями, из которых следовало, будто предположения Дюпена самым точным образом подтвердились и тайна убийства Мэри Роджерс была прояснена. К сожалению, это не так, убийца (или убийцы) Мэри Роджерс найден не был, но умозаключения Дюпена-По настолько логичны, что читатель удовлетворен: он верит Дюпену, признает его выводы единственно убедительными и вполне проясняющими загадку преступления.

Конечно, «Тайна Мари Роже» по форме — другой рассказ, нежели «Убийства на улице Морг», — «лекция» Дюпена и его упражнение в логике оттесняют сюжет, почему американский критик Хауэрд Хэйкрафт жалуется на «скукоту» слишком затянувшегося дедуктивного анализа. В рассказе мало динамизма, и он, действительно, больше похож на эссе, но скучным его назвать никак нельзя. Метод расследования здесь, в общем, тот же, что и в «Убийствах на улице Морг». На этот раз, однако, аналитик-детектив применяет к разгадке тайны математическую теорию вероятности и то, что он называет «теорией параллелизма» или совпадения. Представьте — как бы говорит он любопытствующему читателю, — какое несчастье произошло с молодой и красивой парижской гризеткой, совсем как с бедной нашей соотечественницей. Так с помощью своей теории совпадений По находит оригинальный способ переключиться на вымышленную историю француженки Мари Роже и применить точность математического расчета «к теням и призракам» мира воображения.

В полном соответствии со своей детективной формулой Дюпен, после изложения обстоятельств происшествия, приступает к ритуалу кабинетного обсуждения. Это дело гораздо более запутанное, чем «Убийства на улице Морг», говорит Дюпен другу, и сложность таится в его «заурядности». Именно эта «заурядность» преступления заставила полицейских думать, будто раскрыть его будет очень просто, и Дюпен презрительно называет легковерных полицейских «мирмидонянами» — классическая аллюзия: так назывался у Гомера народ, отличившийся способностью очень усердно трудиться, но не размышлять. — Мы располагаем газетными сообщениями, продолжает Дюпен, «но следует помнить, что наши газеты думают главным образом о том, как создать сенсацию, а не о том, как способствовать обнаружению истины». Так с помощью еще одного прозрачного параллелизма По высказывает нелестное мнение о современной американской журналистике, переадресовав его французской бульварной прессе. Дюпен искусно слагает частности в единую цепь доказательств, по ходу дела высказывая нелестное мнение о современной судебной практике: «Суды совершают значительный промах, ограничивая рассмотрение улик и свидетельских показаний лишь теми, связь которых с делом представляется непосредственной и очевидной. Однако, как не раз показывал прежний опыт и как покажет истинная философия, значительная, если не подавляющая часть истины раскрывается через обстоятельства, на первый взгляд совершенно посторонние. История накопления человеческих знаний непрерывно доказывает одно: наибольшим числом самых ценных открытий мы обязаны сопутствующим, случайным или непредвиденным обстоятельствам».

Между прочим, на этом принципе поиска на первый взгляд совершенно постороннего доказательства с помощью точного, практического, математического расчета построил свою адвокатскую практику будущий президент Соединенных Штатов, почитатель и ревностный читатель детективных рассказов Эдгара По Авраам Линкольн. Так, он однажды спас от смертной казни мнимого убийцу, на которого свидетель донес, будто убийство совершено при свете луны, почему подсудимый и был якобы узнан свидетелем. С помощью календаря Линкольн неопровержимо доказал, что в момент убийства луны, по астрономическим данным, не было и не могло быть, а значит, «при свете луны» не могла быть установлена и личность «убийцы». Таким образом рушилось главное доказательство обвинения и свидетельство было признано несостоятельным. Как видим, По создал не только формулу детективного рассказа, но попутно еще и совершенствовал отечественную юриспруденцию.

В деле Мари Роже Дюпен также доверяется больше побочным, второстепенным обстоятельствам, и, конечно, когда он излагает свои соображения другу, жаждущему объяснений, тот и «вообразить не может», как они будут согласовываться между собой. Для Дюпена же демонстрация этих побочных свидетельств и обстоятельств, на которые полиция не обратила внимания, — лишний повод показать ее непростительную небрежность и глубину собственной проницательности. В «Мари Роже» нам демонстрируются и другие детективные приемы Дюпена, в частности умение поставить себя на место другого человека, в одном случае — жертвы, Мари Роже, в другом — ее предполагаемого убийцы.

Дюпен далее говорит о склонности человеческого ума мыслить параллелями, искать подтверждения в подобном. И вдруг он оставляет теорию и, к удовольствию друга-рассказчика, переключается на конкретные вещественные доказательства, а из них следует: Мари Роже была убита не шайкой преступников, а своим прежним возлюбленным, морским офицером, вернувшимся из дальнего плавания. Однако это относится к Мари Роже, вдруг «перебивает» Дюпена сам По, я совсем не утверждаю, что убийство Мэри Роджерс свершилось при подобных же обстоятельствах. Отодвинув таким образом Дюпена в сторону, автор снова возвращается к разговору о параллелизме. «Не доверяйтесь совпадениям», — лукаво поучает он читателя, который уже, конечно, убежден, что с Мэри Роджерс все так и произошло, как с Мари Роже, доверяться совпадениям (параллелизмам) свойственно заурядному интеллекту, почему обычного человека почти невозможно убедить, что «при игре в кости двукратное выпадение шестерки делает почти невероятным выпадение ее в третий раз». Но если дело обстоит действительно так, то очень жаль, что пушкинский Германн не мог быть знаком с теорией вероятности По-Дюпена и так неосторожно поверил в возможность выиграть три раза кряду (а Чекалинский, наверное, об этой теории догадывался).

Блестящий аналитик, Дюпен был, однако, великим парадоксалистом и знал цену маленькой, но существенной частности, которая внезапно может вырваться в разряд закономерностей, что он и продемонстрировал в последнем рассказе из дюпеновского цикла «Пропавшее письмо».

Этот рассказ — шедевр По, он вобрал динамизм «Улицы Морг» и аналитичность «Мари Роже». И сам Дюпен тут несколько иной Дюпен. Он теперь штатный консультант и не беден, как прежде, обзавелся даже золотой табакеркой и, наверное, живет в собственном доме Рассказ — воплощение детективной формулы По. Не случайно именно «Пропавшее письмо» взял Конан Дойл как образец для новеллы «Скандал в Богемии» и десятки раз воспроизвел в своей шерлокиане классическое начало этого рассказа: сыщик-любитель и друг-рассказчик уютно устроились у камина, покуривая трубки, а за окном ненастная погода, воет ветер. Друзья вспоминают успешно завершенное дело, но тут их уединение нарушает Лестрейд, или Грегсон, или Джонс…

Итак, попыхивая пенковыми трубками, друг-рассказчик и шевалье Огюст Дюпен мирно беседуют, как вдруг распахивается дверь и в кабинете появляется мсье Г., префект парижской полиции, мыслящий еще прямолинейнее и «общепринятее», чем обычно. Пожалуй, и Дюпен здесь язвительнее, чем прежде, и рассказчик чуть-чуть непонятливее, но в общем все соответствует детективному канону По.

Есть и внутренняя преемственность тем: тут и сочетание заурядного и необыкновенного, и рассуждение о преимуществах поэтического склада ума над сугубо математическим, и способность замечать то, чего не видит полицейское хитроумие — маленькую, но решающую частность, которая внезапно становится парадоксальной закономерностью, когда, например, тайна сбивает с толку потому, что «чуть-чуть слишком прозрачна», а ведь любая тайна должна быть сокрыта, иначе что же это за тайна! Так полагает и префект Г., не раз обыскавший особняк министра Д. Министр Д. средь бела дня, на глазах у присутствующих, украл письмо, компрометирующее некую даму. В отчаянии она обратилась за помощью к префекту Г., но письмо как сквозь землю провалилось, и теперь префект рассчитывает на помощь Дюпена.

Через месяц Дюпен передаст потрясенному префекту искомое письмо и получит в награду пятьдесят тысяч франков. Но каким же образом Дюпен письмо нашел? Опять же, следуя собственной методе. Он полагает, что министр Д. — человек гораздо более сообразительный, чем это допускает префект, который считает, что если министр не только государственный чиновник, но еще поэт, то, значит, он — «дурак». Префект уверен, что сверхважное письмо спрятано самым тщательным образом, он не может и вообразить такую поэтическую вольность со стороны министра, что письмо вообще не спрятано, а лежит на самом видном месте. Однако это понимает Дюпен, и вот он наносит министру визит. Тщательно осматривая кабинет из-под зеленых очков, Дюпен замечает грязноватый конверт. На нем печать и надпись женским почерком «Министру Д. в собственные руки», так что вполне можно принять письмо за любовное. Но Дюпен давно знает министра: замусоленный конверт у столь аккуратного человека? Интимное письмо, положенное так, чтобы каждому бросаться в глаза? Быть того не может!

В первый свой приход Дюпен и «забывает» золотую табакерку, а на следующий день, придя за ней, он, выбрав момент, молниеносно заменяет конверт на точно сделанную копию. И конечно, письмо то самое, пропавшее.

Третий детективный рассказ Эдгара По самый слаженный, он проще, короче и как-то деловитее. Повествование сразу переходит к действию, а в заключении, не лишенном блесток юмора, Дюпен не только вызывает восторг своими логическими способностями, но и симпатию. Это — уже не тень, не символ, не туманная, загадочная фигура, а живой человек. Он любезен с префектом, но в его отсутствие может и пройтись на его счет (впрочем — заслуженно). А с другом-рассказчиком он еще благодушнее и терпеливее, чем прежде, хотя тот иногда встречает умозаключения Дюпена недоверчивым смехом.

Иначе их «встречал» читатель, успевший полюбить новый тип рассказа, написанного не для того, чтобы устрашить его кошмарами и ужасами (как это было свойственно готическому роману), но чтобы заставить думать, сопоставлять, следить за блестящей логической игрой ума. Читателю было очень интересно также сравнивать свои догадки с объяснениями Дюпена, неизменно вызывающими восхищение и непреодолимое желание помериться силой анализа с сыщиком-любителем еще и еще. Молодой француз Эмиль Габорио так «влюбился», по его словам, в Дюпена, что попытался создать его литературного двойника в сыщике Лекоке, что ему и удалось — отчасти.

Прочитав рассказ «Убийства на улице Морг» (1843), опубликованный французскими газетами, Александр Дюма-отец испытал такое сильное впечатление от блистательного дедуктивного мастерства Дюпена, что сразу же использовал новое впечатление в «Графе Монте-Кристо» (1844–1845), к которому тогда приступал. В Замке Иф аббат Фариа, узнав историю несчастного Эдмона Дантеса, тоже делает верный вывод на основе дедуктивной догадки: юношу предали, и убедительно доказывает Эдмону, кто и почему был заинтересован в его аресте. А когда Дантес становится графом Монте-Кристо, он тоже действует как искусный сыщик-любитель, выслеживая и разоблачая своих врагов.

Интересна сцена из романа «Виконт де Бражелон» (1848–1850), где во всем блеске демонстрируются дедуктивные способности Д’Артаньяна, которому король Людовик XIV повелел узнать обстоятельства дуэли между двумя придворными:

«— Я прошу у вас точных сведений.

— Я постараюсь быть как можно более точным. Погода благоприятствовала только что произведенному мною расследованию: сегодня вечером шел дождь и дороги размокли… восемь копыт явственно отпечатались на мягкой глине…

— Вам неизвестны имена, не правда ли?

— Совершенно неизвестны, государь. Но один (из всадников. — М. Т.) сидел на вороной лошади.

— Откуда вы узнали это?

— Несколько волос из ее хвоста остались на колючках кустарника у опушки…»

А вот описание дуэли и поведения одного из дуэлянтов:

«— Подойдя поближе, он остановился, заняв прочную позицию, так как его каблуки отпечатались рядом, выстрелил и промахнулся.

— Откуда вы знаете, что он промахнулся?

— Я нашел пробитую пулей шляпу.

— А, улика! — воскликнул король.

— Недостаточная, государь, — холодно отвечал д’Артаньян. — Шляпа без инициалов, без герба…»

Источник: М. П. Тугушева. Под знаком четырёх. О судьбе произведений Э. По, А. К. Дойла, А. Кристи, Ж. Сименона. — М.: Книга, 1991.
 

1. Тугушева Майя Павловна – литературовед, переводчик, кандидат филологических наук. Родилась 27 февраля 1927 г. в Москве.
Книга "Под знаком четырёх" – исследование развития жанра классического детектива.
Автор рассказывает о судьбе произведений Э.По, А.К.Дойла, А.Кристи, Ж.Сименона. Знакомит с историей создания детективов и литературных персонажей — О.Дюпена, Шерлока Холмса, Пуаро, Мегрэ. (вернуться)

 
Ф. Т. Ликс. Иллюстрация к рассказу Эдгара По «Похищенное письмо».
"Модный магазин" (Fashion magazine), 1864, №23, декабрь
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Главная страница
 
 
Яндекс.Метрика