Получив задание оформить трагедию Пушкина «Борис Годунов», я прежде всего обратился к статье Белинского о трагедии Пушкина «Борис Годунов»;
и должен сказать, что не совсем с ним согласился. Белинский считает, что вообще в русской истории не могло быть героев трагедии и что если считать,
что трагедия заключается в раскаянии Бориса, то это слишком мелко для трагедии.
На самом же деле трагедия заключается в том, что народ, в сущности, не признает Бориса царем, не любит и отвергает его. Таким образом, народ становится
героем трагедии, ее главным действующим лицом. Это я и хотел выразить в своих иллюстрациях.
В этом и должен был сказаться стиль вещи: надо было передать сложность отношения Бориса к окружению, к народу; его властность и приниженность,
разумность и жестокость.
Переплет книги очень лаконичный. В нем я употребил орнамент годуновского времени.
За переплетом следует узорный орнаментальный форзац.
Затем фронтиспис (общая иллюстрация для всей книги, передающая как бы душу книги), в данном случае портрет автора — портрет Пушкина с пером в руке; и
титульный лист, на котором заставка изображает «мужика на амвоне», и там же предок поэта — Гаврила Пушкин, так что Александр Сергеевич как бы смотрит
в глубь истории на своего предка. Портрет Пушкина я сделал подробно, обстоятельно, а титул сделал легким, воздушным.
Для того чтобы иллюстрация была достоверной, чтобы зритель верил в изображенное событие, нужно воссоздать те обстоятельства, в которых произошло событие:
время и место действия, костюмы участников события.
И еще очень важно передать свет, освещение, особенно необходимое, когда нужно подчеркнуть психологическое состояние героев.
Причем свет может быть обычным; скажем, фигуры освещены справа или слева. А может быть частный случай света — какой-нибудь луч через щелку ставней.
Следя за светом, я часто подчеркивал именно частный случай света; например, когда предметы находятся против света, заслоняют свет — ты смотришь на свет
сквозь главных действующих лиц. Когда передаешь психологическое состояние людей, изображение получается более натуральным, и частный случай света повышает
у зрителя чувство достоверности, вероятности изображаемого события.
В иллюстрациях мне нужно было рассказать о Борисе Годунове, а также о Лжедмитрии.
У меня были взяты разные форматы иллюстраций: иллюстрации на всю страницу — страничные, большие развороты из двух страничных иллюстраций и малые
развороты из двух иллюстраций, занимающих только часть страницы.
Для изображения разных событий в трагедии я подбирал те форматы иллюстраций, которые им наиболее подходят. Прежде всего большой разворот — воцарение
Бориса; потом страничная иллюстрация — Пимен; опять страничная — монолог Бориса; малый разворот — корчма; страничная иллюстрация — Борис у детей;
тоже страничная — сцена у фонтана; потом большой разворот — Борис и Юродивый; страничная — смерть Бориса; сцена у Лобного места — малый разворот;
и в конце трагедии
концовка — «народ безмолвствует».
Самая ответственная иллюстрация для меня была — Борис и Юродивый, кульминационный момент всей трагедии. Поэтому я выбрал разворот — одну из самых
больших иллюстраций. Здесь Юродивый обвиняет Бориса при всем народе в преступлении, и Борис не оправдывается, а смиряется с обвинением.
Надо сказать, что изображать Бориса, его смятение, было трудно. Помогли, как аккомпанемент, лица бояр, и гневные и недоумевающие, и ритм шапок, делающий
фриз (некий ритмический ряд) из лиц.
Народ смотрит недоумевающе то на Юродивого, то на Бориса, слепой слушает и не верит ушам, стрельцы тоже недоумевают.
Из трудных страничных иллюстраций был еще монолог Бориса. Я поместил фигуру Бориса у самой рамы, и это чем-то мне помогло.
Затем — смерть Бориса. Ее выразить трудно — он умирает и говорит с сыном.
Довольно значительными для иллюстрирования трагедии — для раскрытия ее смысла — получились малые развороты: корчма и сцена у Лобного места.
Наряду с большими иллюстрациями я сделал много мелких иллюстраций в тексте, изображающих разные моменты: Чудов монастырь, крестный ход, разговор Шуйского
с Воротынским и монолог Григория; потом Шуйский с Пушкиным и Шуйский у Бориса; затем Лжедмитрий с Курбским, он же с поэтом и он же с пленным.
Потом изображение поляков: Мнишек и Вишневецкий. Бегущие русские воины, их спор с Маржеретом; разговор Бориса с Басмановым; лагерь Басманова; Басманов
и Пушкин. Словом, много иллюстраций, передающих разные моменты.
За описательным материалом я обратился к современному Годунову писателю — Ив. Мих. Катыреву-Ростовскому.
В древней русской письменности был очень распространен словесный портрет, и часто мы находим и лаконичное и выразительное описание какого-нибудь лица,
— прямо удивляешься выразительности.
У Катырева-Ростовского, который жил во время Бориса, видался с ним, есть словесные портреты всей семьи Бориса, и Гришки, и Шуйского. К Борису
Годунову он пристрастен, он его превозносит, так что портрет его не конкретный, а приподнятый, отвлеченно-изобразительный.
О Ксении, дочери Бориса, он очень ярко пишет:
«Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица суща, отроковица чюдного домышления. Зелною красотой лепа, бела велми, ягодами румяна, червлена губами,
очи имея черны великия, светлостью блистаяся. Когда же в жалости слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостью зелною блисташе. Бровми союзна,
телом изобилна, млечною белостью облияна, возрастом ни высока, ни низка, власы великия имея черны, аки трубы по плечам лежаху… Воистину во всех женах
благочиннейша, и писанию книжному навычна, многим цветуща благоречием»[
2].
Таким образом, Ксения для меня становилась совсем живой…
Затем портрет Григория. Его многие описывали. Но вот у того же Катырева-Ростовского: «Рострига же возрастом мал, груди имея широки, мышцы толсты.
Лицо же свое имея не царского достояния, препростое обличие имея, и все тело его велми помраченно. Остроумен же паче и в научении книжном доволен,
дерзостен и многоречив зело, конское ристание любяше, на враги свои ополчитель смел, храбрость и силу имея, воинство же велми любяше[
3].
И, наконец, Василий Шуйский, который много раз фигурирует в этой трагедии:
„Царь Василий возрастом мал, образом же нелепым, очи подслепы имея; книжному поучению доволен и в рассуждении ума зело смыслен; скуп велми и неподатлив;
ко единым же к тем тщание имея, которые во уши ему ложное о людях шептаху, он же сих веселым лицом воспринимаша и в сладость их послушати желаше. И к
волхвованию прилежаше…“[
4]
Все это служило мне материалом, и на основании его я искал и создавал типы, нужные мне.
Для Бориса Годунова я взял красивое и выразительное лицо, выдававшее тюркское происхождение.
Образ Бориса проходит через всю книгу, начиная с воцарения и кончая смертью. И через всю книгу проходит образ Лжедмитрия, начиная
с беседы с Пименом и кончая сценой с пленным. Важное место занимает Шуйский, начиная с разговора с Воротынским в большом развороте, где он отрекается от своих слов, и
кончая сценой в Думе, где он слушает рассказ патриарха.
Пушкин составил трагедию из картин.[
5] Я самовольно расчленил эти картины как бы на шесть сцен и выделил некоторые иллюстрации, которые начинают эти
сцены как заставки. Это помогло оформить всю книгу, так как расчлененное легче свести к цельности.
Большие и малые иллюстрации я сопроводил орнаментом, стараясь ритмом и сюжетом орнамента передать подоплеку того, что происходит. Орнамент, сопровождающий
трагедию — смерть Бориса, носит мрачный характер; сопровождающий сцену у фонтана — легкомысленный, польский; а вот у Пимена орнамент суровый, и т. д.
Надо сказать, что орнаментальная передача темы подобна музыкальной. Иногда не совсем даже понятно, чем передается то, что нужно. Рассказать это словами,
как и музыку, трудно.
Вот так я оформил всю книгу.
