| Главная |
| |
|
Портрет И.С. Тургенева
работы К.А. Горбунова. 1872. |
| |
|
Портрет И.С. Тургенева работы Ф.Е. Бурова. 1883.
Дом-музей И.С. Тургенева[ 2] |
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
|
| |
ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ТУРГЕНЕВ
(1818 – 1883)
ТУРГЕНЕВ В ПЕТЕРБУРГЕ[ 1] |
|
| |
ГЛАВА VII.
Похороны Тургенева
|
| |
Тургенев умер 22 августа 1883 года в Буживале, близ Парижа, — умер от рака спинного мозга, в
страшных мучениях, продолжавшихся около года. Во время кратких облегчений он мечтал еще раз приехать в Россию, но этому не суждено было сбыться.
В России с тревогой следили за состоянием здоровья Тургенева. Русские, навещавшие писателя в 1882 и 1883 годах, привозили всё более неутешительные известия, которые
перепечатывались в газетах. Конца ждали, и тем не менее он был неожиданным. «Смерть Тургенева произвела потрясающее впечатление на русское общество...
Смерть Тургенева — горе общее, всенародное», — писала газета «Новости»[2]. «За скорбной вестью, прилетевшею
из-за границы, стушевывается и бледнеет остальное» — так объясняла «Петербургская газета» отсутствие обычных сообщений, помещавшихся в
разделе «Ежедневная беседа»[3]. Многие газеты вышли в траурной рамке. На несколько месяцев статьи о Тургеневе, воспоминания о
нем, некрологи, сообщения о похоронах вытеснили на страницах русской прессы другие злободневные известия.
Тургенев завещал похоронить себя в Петербурге, на Волховом кладбище, там, где покоилось тело Белинского. На организацию похорон потребовался целый месяц. Власти
боялись, что в день похорон Тургенева могут возникнуть беспорядки в столице. Недаром Александр III, узнав о смерти Тургенева, сказал: «Одним
нигилистом меньше!»[4]. Принимались срочные полицейские меры.
Обстановка накалилась после того, как 22 августа 1883 года в парижской газете «Justice» было напечатано письмо П. Лаврова, в котором сообщалось, что Тургенев
оказывал материальную помощь нелегальному русскому журналу «Вперед!». Две недели спустя, 10 сентября, «Московские ведомости» Каткова, единственная, пожалуй,
русская газета, демонстративно не поместившая некролога Тургеневу, перепечатала письмо Лаврова, вызвав тем самым целый поток статей, заметок и опровержений.
С опровержением выступили и друзья Тургенева М. М. Стасюлевич и Я. П. Полонский. Либеральная часть русского общества склонна была даже подвергнуть сомнению
достоверность утверждения Лаврова, или же, веря сообщенному им факту, высказывала мнение, что Тургенев оказывал помощь лично редактору «Вперед!». Испуг либералов был
тем сильнее, что Катков настойчиво повторял свои давние утверждения о сочувствии Тургенева не только деятелям революционных партий в России, но и их целям.
«Над не зарытой еще могилой поэта, у его свежего трупа происходит настоящая свалка» — так начиналась известная прокламация П. Ф. Якубовича, ярче многих
статей определившая истинное значение творчества умершего писателя. В этой прокламации говорилось и о трусливости русских либералов, которые, ополчившись на Лаврова,
«клянутся всеми существующими клятвами в чистоте своих помыслов и намерений». Якубович писал: «Гг. Стасюлевичами, Я. Полонскими и комп., якобы друзьями покойного,
опубликованы как письменные, так и устные мнения И. С. Тургенева о русской революции, в которую он будто бы не верил и которой не служил. Но мы и не утверждаем, что он
верил. Нет, он сомневался в ее близости и осуществимости путем геройских схваток с правительством; быть может, он даже не желал ее и был искренним постепеновцем, —
это для нас безразлично. Для нас важно, что он служил русской революции сердечным смыслом своих произведений, что он любил революционную молодежь, признавал ее
„святой“ и самоотверженной... Катков с нами согласен. Согласно и правительство, разославшее 17-го сентября всем петербургским редакциям циркуляры следующего
содержания: ,,Не сообщать решительно ничего о полицейских распоряжениях, предпринимаемых по случаю погребения И. С. Тургенева, ограничиваясь сообщением лишь тех
сведений по этому предмету, которые будут опубликованы в официальных изданиях“»[5].
Якубович недаром говорил о полицейских мерах: подготовка к похоронам Тургенева в Петербурге проходила под неусыпным надзором полиции. «Мертвый Тургенев
продолжает пугать министров и полицию, — записал В. П. Гаевский в своем дневнике. — Сегодня объявлено в комиссии распоряжение министра внутренних дел, чтоб
не было никаких речей, а министр юстиции переполошился от намерения присяжных поверенных участвовать в процессии»[6].
Подобных фактов было очень много в сентябрьские дни 1883 года. Власти опасались политической демонстрации в день похорон.
Как только стало известно о смерти Тургенева, 24 августа состоялось экстренное заседание петербургской городской думы, на котором городской голова, издатель сочинений
Тургенева, И. И. Глазунов произнес речь, закончившуюся словами: «Тургенев — наш петербуржец, по преимуществу: он в Петербурге воспитывался, в Петербурге вышли из-под
его пера лучшие, его произведения, в Петербурге его гениальные труды появились в печати и, наконец, в Петербурге он пожелал быть похороненным. Поэтому петербургской
думе и должна принадлежать честь идти впереди России в чествовании памяти великого писателя»[7]. После этих слов историк и
издатель «Русской старины» М. И. Семевский предложил принять участие в похоронах Тургенева депутацией от думы во главе с городским головой, учредить в Петербургском
университете стипендии имени Тургенева и основать в столице городское училище, которое бы носило имя Тургенева. Вскоре дума постановила взять на себя расходы по
организации похорон. Однако все эти намерения вызвали резкое недовольство правительства и лично Александра III. Постановление думы о выделении средств было
опротестовано градоначальником П. А. Грессером, потом попало в Сенат, где пролежало около 12 лет. после чего дело было прекращено.
Но правительство было обеспокоено не только решениями петербургской думы, которая, по его понятиям, намеревалась устроить похороны, по торжественности своей
подобающие разве что коронованным особам. Еще больше оно было обеспокоено тем, что самые разнообразные слои населения России принимали решения об участии в похоронах,
собирали средства на венки и на памятник писателю, который предлагалось установить в самом центре Петербурга, в Александровском саду. Высказывались мнения о
необходимости учреждения различных стипендий имени писателя, о переименовании улиц и площадей и т. д. Возникла даже вероятность приостановки работы на некоторых
заводах и фабриках в Петербурге. Не исключено было, что рабочие примут участие в похоронах. Этого полиция боялась особенно. Народовольцы организовывали
чтения произведений писателя среди рабочих, разъясняя «значение Тургенева для народа и освободительного движения»[8]. 26
августа на Невском проспекте в витрине фотографии К. А. Шапиро, тесно связанного с народническими организациями, появился траурный портрет Тургенева. Через день,
по распоряжению полиции, портрет был снят. Факт этот получил широкую огласку. Английская газета «Times», комментируя его, писала в корреспонденции из Петербурга:
«Здесь много говорят о том, что на похоронах Тургенева возможны демонстрации политического характера»[9]. |
И. С. Тургенев.
Фотография К. А. Шапиро. 1879 год |
В достоверности этого сообщения не приходилось сомневаться. Полиции были известны многочисленные факты, свидетельствовавшие о революционном возбуждении молодежи.
Вскоре после похорон выяснилось, что у того же Шапиро состоялась сходка студентов Петербургского университета, на которой решался вопрос о возможной
демонстрации 27 сентября.
3 и 10 сентября состоялись панихиды по Тургеневу в Казанском соборе, на которых присутствовали многие русские и иностранные ученые и литераторы, «но из лиц высшей
администрации — никого». Это было тоже не случайно. 11 сентября стало известно о запрещении студентам университета и чинам гвардейского корпуса принимать участие в
подписке на венок и даже — в похоронной процессии. 17 сентября, под давлением Общественного мнения, запрещение студентам было отменено. Но 22 сентября юрист В. Д.
Спасович, один из распорядителей комиссии, созданной Литературным фондом для организации похорон, с тревогой сообщил о том, что «по требованию
министра юстиции из числа депутации [от юристов] исключены мировые судьи и присяжные поверенные»[10].
Полиция тщательно разработала план всей церемонии погребения Тургенева; предусмотрены были мельчайшие подробности. Был определен маршрут траурного шествия:
Варшавский мост, Измайловский проспект, 4-я Рота (ныне 4-я Красноармейская улица), Забалканский проспект (ныне Московский), Клинский проспект, Рузовская улица,
Загородный проспект, Звенигородская улица, Обводный канал, Лиговка, Расстанная улица, Волково кладбище.
Особая забота была проявлена о том, чтобы не допустить антиправительственных речей. В плане церемонии предусматривалось: «Предполагаемые к произнесению
речи должны быть заявлены предварительно г. градоначальнику, и затем комитет обязан не допускать произношения каких-либо других речей, кроме заявленных». Газетам и
журналам запрещено было оглашать эти распоряжения. Несмотря на всё желание придать плану вид меры, необходимой для поддержания порядка, в документе чувствовалась
боязнь волнений и манифестаций.
Кроме этого документа было также выработано специальное «Распоряжение со стороны полиции», в котором говорилось: «Особый наряд на вокзал от полиции и жандармов. Часть
этого наряда сопровождает шествие, и, кроме того, по пути следования усиленный наряд полиции. Волково кладбище с утра будет очищено от публики, и
затем усиленные наряды полиции займут посты около двух входных ворот и у Новой церкви, близ которой приготовлена могила. Кроме того, в шествии будут находиться
100 человек наблюдательной охраны, а на кладбище 130 человек наблюдательных агентов. На случай потребности в усилении наряда, в помещении Ямской команды
будет находиться полицейский резерв». Далее предусматривалось после похорон, в течение двух дней, посылать на кладбище наряд полиции и
«наблюдательных агентов»[11].
Все эти распоряжения были выполнены в точности. Но
несмотря на это, похороны Тургенева в Петербурге вылились в волнующую демонстрацию.
19 сентября (1 октября) состоялись торжественные проводы тела Тургенева на Северном вокзале в Париже в присутствии многих русских и французских знакомых и
почитателей писателя. Среди них были Э. Золя, Э. Ожье, А. Доде и другие. Был П. Лавров с группой русских революционных эмигрантов. Пришли и сановные люди, например
русский посланник в Париже граф А. Ф. Орлов, который был немало шокирован тем, что оказался в неподходящей для него компании русских «рефюжье». Речи
произнесли французский философ Э. Ренан, художник А. П. Боголюбов, французский писатель Э. Абу, русский философ Г. Н. Вырубов.
23 сентября траурный вагон пересек русскую границу и, задержавшись на пограничной станции Вержболово на три дня, во вторник 27 сентября в 10 часов 20 минут прибыл
наконец на Варшавский вокзал в Петербурге. На платформе вокзала находились только священники, распорядители и некоторые из наиболее близких Тургеневу людей. Но зато
возле вокзала начала похоронной процессии ожидала многотысячная толпа. Здесь были известные литераторы, артисты, студенты, учителя, рабочие, мастеровые, гимназисты.
Некоторые газеты сообщали даже явно преувеличенную цифру — 400 тысяч человек. Не было ни военных, ни представителей официальной администрации.
Лишь градоначальник Грессер лично наблюдал за церемонией, появляясь в самых опасных местах.
Процессия тронулась в 11 часов, в строгом порядке, по плану, составленному распорядителями. Впереди несли венок от бывших крестьян Тургенева, далее шли 176 депутаций,
заранее заявивших о своем желании участвовать в процессии. Шествие растянулось на две версты и проходило сквозь многотысячную толпу, занявшую тротуары
и мостовые на всем пути похоронной процессии от Варшавского вокзала до Расстанной улицы; многие наблюдали из окон домов. «Везде, на всем протяжении пройденного нами
пространства, толпа облегала улицы сплошными шпалерами, — писал один из очевидцев. — Крыши, заборы, деревья, балконы, подъезды, фонарные столбы,
рогатки, которыми были загорожены боковые улицы, — всё это было унизано народом. ...Толпа вела себя безукоризненно. В ее минорном, печальном настроении, в ее
несколько экзальтированном, но вместе с тем и благоговейном отношении чуялось нечто величественное...»[12].
Другой участник похорон, корреспондент нелегальной газеты «Общее дело», издававшейся в Женеве, так передал свои впечатления: «Вот Расстанная улица, ведущая к
Волкову кладбищу. Одна сторона ее заставлена спешившимися казаками: они стоят лицом к процессии, „вольно“, чтобы не дать повода думать, что призваны для от-’
дачи почести телу. За рядами людей вдоль домов стоят ряды лошадей головами к домам. Вход на Волково кладбище узок; с одной стороны могилы, с другой — домики
сторожей. Между домиками, как в засаде, виднеются полицейские. Они отличаются той напряженной вежливостью, в которой так и слышится: „Чуть что р-р-азнесу!“
Они раздражены от утомления и беспокойства. Люди, напором массы неожиданно втиснутые в их толпу, слышат, как они сердито ворчат: „Всё социалисты эти... только
пикни... увидят, что будет... казаки в нагайки... стреляй!“ Теснота всюду ужасная. Прилегающие к кладбищу улицы запружены более чем стотысячной толпой, и среди этой
давки — казаки, стоящие, начеку, и полиция, нервно ждущая чего-то». Тот же корреспондент сообщал такие подробности: «Были аресты. Два моряка: Прибытков (флотский
офицер), издатель сатирического листка Ребуа и морской артиллерист Надсон оказались на похоронах. Вина их была небольшая: они не знали о существовании
запретительного приказа, потому что он был послан в Кронштадт в то время, как они находились в Петербурге, но имена их были все записаны
плац-майором, как ослушников»[13]. |
Похороны Тургенева. Процессия на Измайловском проспекте.
Гравюра из журнала "Всемирная иллюстрация" с рис. С. Л. Шамоты. 1883 г. |
В начале третьего часа процессия достигла Волкова кладбища. В три часа дня началась гражданская панихида. Речи произносили: ректор Петербургского университета А. Н.
Бекетов, либеральный профессор Московского университета С. А. Муромцев, Д. В. Григорович и А. Н. Плещеев, прочитавший свое стихотворение, посвященное памяти
Тургенева, в котором были такие строки об авторе «Записок охотника»:
Когда, исполненный смиренья,
Народ наш в рабстве изнывал,
Великий день освобожденья
К нему ты страстно призывал.
Было в этом стихотворении упомянуто и имя Белинского, рядом с которым Тургенев хотел быть похороненным, о чем он не раз говорил в предчувствии смерти. «Таких похорон
еще не бывало в России, да и едва ли будет,— записал В. П. Гаевский. — Замечательно отсутствие всякой официальности: ни одного военного мундира, ни
одного не только министра, но сколько-нибудь высокопоставленного лица. Администрация, видимо, была напугана. На кладбище послано было, независимо от полиции, 500
казаков, а на дворах домов и в казармах по пути шествия находились войска в походной форме. Думал ли бедный Тургенев, самый миролюбивый из людей, что
он будет так страшен по смерти!»[14].
Газеты вынуждены были ограничиться только сообщениями о внешней стороне неслыханной «посмертной овации»[15] писателю в
столице Российской империи. П. Лавров имел все основания сказать: «Мертвый Тургенев, окруженный пением православных попов, которых он ненавидел, и многочисленными
делегациями групп, в политическую состоятельность которых он не верил, продолжал бессознательно дело своей жизни, выполнение „аннибаловой клятвы“. Как его чисто
художественные типы, так и его покрытый бесчисленными венками гроб были ступенями, по которым неудержимо и неотразимо шла к своей
цели русская революция»[16].
Неудивительно, что ее деятели приняли непосредственное участие в похоронах писателя. М. М. Ковалевский, например, вспоминал, что «полицмейстер Грессер вырвал
из рук каких-то двух дам небольшой венок с надписью „От заживо погребенных“»[17]. Другой мемуарист свидетельствовал, что
«среди множества венков был один с надписью „От умерших — бессмертному!“. И многие толковали эту надпись так: от повешенных и всячески
казненных»[18]. Понятно, что такие факты на страницы легальных газет не попали.
Партия «Народная воля» отказалась от мысли о политической демонстрации на похоронах Тургенева и даже — от возложения венка. Но обойти молчанием кончину великого
писателя она не сочла возможным. Тогда возникла мысль о выпуске уже упоминавшейся прокламации. Она была написана П. Ф. Якубовичем и распространялась во
время похорон. От имени революционной России Якубович говорил о значении творчества Тургенева для русской молодежи: «Образы Рудина, Инсарова, Елены, Базарова,
Нежданова и Маркелова, — писал он, — не только живые и выхваченные из жизни образы, но, как ни странным покажется это с первого взгляда, — это типы, которым подражала
молодежь и которые сами создавали жизнь»[19].
В сентябрьском номере «Отечественных записок» Тургеневу посвящена была большая статья Н. К. Михайловского, которая заканчивалась поэтической картиной прощания героев
Тургенева с их почившим создателем: «...Они пришли поклониться его праху. Вот группа полюбивших девушек с рыданиями целует мертвые руки, изобразившие их такими
возвышенными чертами. К ним пристроилась и Машурина. Она не целует рук, но она пришла сюда: покойник признал за ней честность и готовность жертвовать собой, а что до
поэтического ореола, а тем более красоты, так ведь она меньше всего об этом думает. Гамлетик — Нежданов, безвольный Санин и другие с стыдливой грустью смотрят на
труп того, кто призвал на их несчастные головы столько участия и жалости. Шубин, косясь на сурового и тусклого Инсарова, с нервно подергивающимися от приступа слез
губами, дрожащими руками готовит материал для маски, которую он сейчас будет снимать с покойника. В стороне стоит Базаров, с презрительно-жесткой миной поглядывающий
на всех. Для него безразлично, какого об нем мнения был покойник, любил он его или нет; он сделал свое дело, стараясь до последней возможности поддержать жизнь в этом
теле. И сановные люди „Дыма“ и „Нови“ пришли: им пояснили, что нельзя не прийти, что того требует приличие, что хоронят общепризнанную русскую и даже европейскую
славу. Их шокирует, что тут же вертится какой-то Паклин, что какой-то Остродумов наследил на полу тяжелыми, грязными сапогами, что какой-то Веретьев с очевидными
признаками перепоя протискался к самому гробу, но нельзя... И Рудин говорит немножко туманную, но пламенную речь, от музыки которой в юных сердцах
Натальи и Басистова загорается огонь любви к правде и свету»[20].
В том же номере «Отечественных записок» помещен был написанный М. Е. Салтыковым-Щедриным некролог, где дана была оценка деятельности и личности Тургенева.
«...Главными, основными чертами его характера были: благосклонность и мягкосердечие, — писал автор некролога. — ...Воспроизведенные им жизненные образы были
полны глубоких поучений. ...Литературная деятельность Тургенева имела для нашего общества руководящее значение, наравне с деятельностью Некрасова, Белинского
и Добролюбова».
В устах руководителя революционно-демократического журнала приведенные строки были высшей мерой признания литературных заслуг Тургенева. Они звучали как речь
на могиле, как слова прощания, которыми демократический Петербург проводил в последний путь писателя, в течение долгих лет поддерживавшего в обществе «глубокую
веру в торжество света, добра и нравственной красоты»[21].
Продолжение: Хронологический указатель "Тургенев в Петербурге" >>>
|
|
1. Источник: Г. А. Бялый.
А. Б. Муратов. Тургенев в Петербурге. – Л.: Лениздат, 1970.
На страницах этой книги пойдет речь о тех этапах жизни и творчества Тургенева, которые теснейшим образом связаны с Петербургом. (вернуться)
2. «Новости», 1883, 26 августа. (вернуться)
3. «Петербургская газета», 1883, 24 августа. (вернуться)
4. Это свидетельство содержится в дневнике юриста и историка
литературы В. П. Гаевского («Красный архив», 1940; № 3, стр. 231). (вернуться)
5. «И. С. Тургенев в воспоминаниях», стр. 3, 7–8. (вернуться)
6. «Красный архив», 1940, № 3, стр. 231. (вернуться)
7. «Литературное наследство», т. 76, стр. 646–647. (вернуться)
8. И. И. Попов. Минувшее и пережитое. Воспоминания за 50 лет, ч. 1. Детство и годы борьбы.
Л., «Колос», 1924, стр. 109–110. (вернуться)
9. «Литературное наследство», т. 76, стр. 655. (вернуться)
10. «Красный архив», 1940, № 3, стр. 230, 232. (вернуться)
11. Цит. по статье: Ю. Никольский. Дело о похоронах
И. С. Тургенева. – «Былое», 1917, № 4, стр. 150–151. (вернуться)
12. «Литературное наследство», т. 76, стр. 683–684. (вернуться)
13. «Общее дело», [Женева], 1883, № 56, стр. 14–15. (вернуться)
14. «Красный архив», 1940, № 3, стр. 233. (вернуться)
15. Слова передовой статьи в петербургской французской газете «Journal de St.-Pétersbourg». –
См. «Литературное наследство», т. 76, стр. 686. (вернуться)
16. «И. С. Тургенев в воспоминаниях», стр. 79. (вернуться)
17. М. М. Ковалевский. Московский университет в конце 70-х и начале 80-х годов прошлого века. –
«Вестник Европы», 1910, № 5, стр. 207. (вернуться)
18. «Общее дело», [Женева], 1883, № 56, стр. 15. (вернуться)
19. «И. С. Тургенев в воспоминаниях», стр. 7. (вернуться)
20. Н. К. Михайловский. Литературно-критические статьи.
М.: ГИХЛ, 1957, стр. 287. (вернуться)
21. М. Е. Салтыков (Н. Щедрин). Полн. собр. соч., т. XV, М.: ГИХЛ, 1940, стр. 611–612. (вернуться)
|
| |
| |
|
| |
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
| |
|
| |
|
| |
| |
|
И. С. Тургенев.
Фотоателье Тиссье.
Париж. 1861. |
| |
|
