Д. Благой. Роман о вожде народного восстания

Пушкин — «взыскательный художник», очень строго относившийся к тому, что писал, но о двух своих вершинных творениях, как поэта-стихотворца,— романе в стихах «Евгений Онегин» и народной исторической трагедии «Борис Годунов» — отзывался как о литературных подвигах. Подобным же литературным подвигом является и вершинное творение Пушкина-прозаика, которое он называл то исторической повестью, то историческим романом, «Капитанская дочка».

Действительно, по своему объему она невелика. Но в эту тесную раму Пушкин со свойственным ему мастерством гениального писателя-художника вместил огромное жизненное содержание. В этом отношении повесть Пушкина не только не уступает, но и далеко оставляет за собой любой многотомный исторический роман.

В своей повести-романе Пушкин в ярких и рельефных образах-картинах раскрывает самые разнообразные стороны русской жизни 70-х годов XVIII века. Читая «Капитанскую дочку», мы переносимся из патриархальной дворянской усадьбы центральных областей России в глухую крепость на далекой окраине; из затерянного в бесконечных снежных просторах казачьего постоялого двора — «умета» — и простой крестьянской избы — штаба повстанцев Пугачева и его ближайших соратников— в великолепную резиденцию императрицы Екатерины II — парки и дворец Царского Села. Перед нами проходят типические образы люден того времени — провинциального и столичного дворянства, высшего и низшего офицерства, солдат, казаков, представителей угнетенных царизмом народностей, крепостных крестьян, безропотно несущих свое иго, и крестьян, восставших против своих вековых угнетателей, против царско-дворянскою правительства. И все эти образы исполнены изумительной небывалой дотоле в литературе жизненности — психологической и исторической правды.

«Сравнительно с «Капитанскою дочкою»,— восхищенно замечал младший современник Пушкина и его восторженный почитатель Гоголь,— все наши романы и повести кажутся приторною размазнею. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственною и карикатурною: в первый раз выступили истинно-русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик». Эти истинно русские характеры, к которым прежде всего относится замечательный образ вождя повстанцев — Пугачева, поставлены в определенные условия места и времени, несут на себе все типичные черты той исторической эпохи, которая, как живая, встает перед нами со страниц «Капитанской дочки».

В основу «Капитанской дочки» положены картины народного крестьянского восстания, крестьянской войны, вызванной тяжелым, бесправным положением закрепощенного народа. Вопрос о крепостничестве — «крепостном праве», как его тогда называли, «праве» дворян-помещиков на бесплатный труд принадлежавших им крестьян,— был основным общественно-политическим вопросом всей жизни русского народа на протяжении XVIII и большей части XIX века.

Подневольный, из-под палки и потому малопроизводительный крепостной крестьянский груд чем дальше, тем все более мешал экономическому развитию страны Помимо того, по самому существу своему он являлся глубоко несправедливым, лишавшим большинство народа — многомиллионную крестьянскую массу, находившуюся в рабской зависимости у сравнительно ничтожного меньшинства,— самых основных человеческих прав Это вызывало естественный и вполне законный отпор со стороны самих же закрепощенных крестьян, отпор, выражавшийся в непрерывном и широком народно-крестьянском движении против поработителей-помещиков. Потеряв всякую меру терпения и не имея возможности добиться правосудия, многие крестьяне сами убивали своих наиболее жестоких господ. То там, то здесь стихийно вспыхивали крестьянские «бунты», выраставшие подчас в большие народные восстания. Крупнейшим из них и было восстание под предводительством Пугачёва, разгоревшееся в первой половине 70-х годов XVIII века (1773—1775) и охватившее огромную часть страны.

Против крепостного права выступали и боролись наиболее передовые русские люди из среды самого дворянства. Таким борном был первый русский писатель-революционер, «рабства враг» (слова о нем Пушкина), Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву», дворянские революционеры-декабристы, восславивший свободу вслед Радищеву великий поэт и одновременно великий гражданин—левей декабристов — Пушкин.

Вскоре после разгрома царским правительством восстания декабристов в 30-е годы XIX века по России прокатилась новая волна крестьянских восстаний — так называемые «холерные бунты», «бунты» в военных поселениях и многие другие. Они привлекали к себе пристальное и взволнованное внимание Пушкина, который, будучи гениальным художником-мыслителем, не мог не отразить в своем творчестве наиболее значительных явлений своей современности, Тема народного горя и вместе с тем народного гнева — народного протеста, выступлений крестьян против помещиков—настойчиво ставится и разрабатывается Пушкиным в целом ряде его произведений ЗО-х годов. Крестьянским «бунтом», но замыслу Пушкина, должна была завершиться его замечательная, но, к сожалению, неоконченная повесть о разорении помещиками крестьян — «История села Горюхина» (1830), уже самое название которой подчеркивало горькую крестьянскую долю. О «бунте» крестьян против жестокого самодура-крепостника Троекурова и народной расправе с покрывавшими его произвол и насилия продажными царскими чиновниками — приказными — рассказывается в романе «Дубровский» (1832—1833) Центральное место в задуманной и частично написанной Пушкиным исторической драме из эпохи западноевропейского средневековья «Сцены из рыцарских времен» (1835) занимает тема восстания крестьян против рыцарей-феодалов. Наконец, тема крестьянского восстания с особенной яркостью и полнотой развернута Пушкиным в одном из величайших его созданий — «Капитанской дочке».

В работе над этой повестью-романом Пушкин соединил в себе и писателя-художника и ученого-исследователя. Задумав написать роман из времен пугачевского восстания и набросав первые планы его, он затем много времени отдал упорному и настойчивому труду по изучению исторической действительности, выбранной им для своего повествования. Пушкин не только внимательно прочитал всю имевшуюся тогда историческую литературу, по тщательно и пытливо по впервые добытым им архивным материалам, как историк-профессионал, самостоятельно изучил заинтересовавшую его эпоху.

Мало того, он посетил Поволжье и Оренбургские степи, как бы реально ощутив географическую и историческую обстановку, в которой развертывается действие его романа. Здесь он пробыл около месяца, объезжая окрестности, осматривая места сражений; жадно слушал и за- писывал песни и рассказы о Пугачеве, встречался со стариками, лично его знавшими, расспрашивал их, делал заметки.

О серьезности этой работы лучше всего свидетельствует написанный им большой исторический труд «История Пугачева», имевший для своего времени крупное научное значение. И только после того, как собранный материал был совершенно освоен, а «История Пугачева» написана и опубликована (в печати, по требованию Николая I, она была названа «Историей пугачевского бунта»), Пушкин приступил к завершающей работе над издавна вынашивавшимся им замыслом своего романа.

Изучение истории восстания Пугачева дало возможность Пушкину точно и правдиво рассказать о тех событиях, которые он изображает в «Капитанской дочке».

Необычайно живо и наглядно показать людей того времени помогло Пушкину и прекрасное знание художественной литературы и искусства XVIII века. В лучших своих образцах они были для него также своего рода художественными документами эпохи, давали живое, картинное изображение людей той поры, их исторически сложившиеся характеры Так, например, для описания внешнего облика «незнакомой дамы», которую Маша Миронова встретила в царскосельском саду и которая оказалась императрицей, он мастерски использовал портрет Екатерины II, написанный одним из самых выдающихся русских портретистов XVIII века — Боровиковским.

Очень помогли Пушкину и литературные произведения того времени: стихотворные комедии видного драматурга XVIII века Княжнина и прежде всего произведения Фонвизина — сатирическое стихотворное «Послание к слугам моим» и знаменитая комедия «Недоросль», в которых художественно закреплены картины жизни и быта, типические характеры и особенности речи людей второй половины XVIII века. Пушкин сам подчеркивает все это эпиграфами, заимствованными из произведений писателей XVIII века, и некоторыми цитатами из них внутри текста.

Однако и этот материал Пушкин подвергает творческой обработке так, например, описание детства и воспитания одного из главных действующих лиц «Капитанской дочки» — Петра Андреевича Гринева, от лица которого ведется все повествование, очень напоминает многими чертами действительно типичную для того времени картину воспитания Митрофанушки из фонвизинского «Недоросля» Но в персонажах комедии Фонвизина — отце, матери и сыне Простаковых, дядюшке Митрофана, Скотинине,— показаны представители грубого, дикого и невежественного большинства провинциальных дворян, вконец развращенных бесчеловечным правом владеть другими людьми, как рабами.

Наоборот, в образе Гринева-отца Пушкин показывает представителя тех немногочисленных лучших людей из числа дворян, которые выведены Фонвизиным в той же комедии в лице Стародума. Не имея образованности Стародума, Андрей Петрович Гринев похож на него своей патриархальной простотой, честностью и глубокой принципиальностью.

XVIII век был веком так называемых «дворцовых переворотов».

Русские монархи обладали неограниченной, «самодержавной» властью. Однако самодержавие не всегда оказывалось для них достаточно надежной защитой. Молодые петербургские дворяне, служившие в гвардейских полках, представлявших собой основную военную силу в столице, неоднократно свергали с престола не угодивших им почему-либо или, как им казалось, недостаточно служивших их классовым интересам русских самодержцев. На их место они сажали других, за что новый самодержец осыпал их всяческими милостями и наградами—чинами, орденами, деньгами, поместьями.

Так в 1741 году был свергнут с царского престола малолетний Иван Антонович, а за десять лет того времени, когда начинается повествование в «Капитанской дочке», был свергнут с престола и убит император Петр III. После него царем по закону должен был стать сын его и Екатерины — Павел. Однако на трон села жена Петра III, умная, широкообразованная, умевшая окружать себя нужными ей людьми — своими «фаворитами», но отвратительно лицемерная и распутная Екатерина II, до замужества захудалая немецкая принцесса, не имевшая никаких — ни юридических, ни моральных — прав на русский престол.

Дворцовые перевороты развращали их участников, которые часто, не обладая никакими личными качествами или государственными заслугами, без всяких усилий делали головокружительную карьеру. При царском дворе господствовала атмосфера бесстыдного цинизма, безудержного мотовства, подлой лести, презрения к низшим и заискивания перед «сильными людьми», как тогда говорили, вошедшими в «случай», то есть пользовавшимися особым царским расположением. Об этом негодующе рассказывает в комедии Фонвизина Стародум, который называет царский двор самым зараженным местом в империи и, не желая оставаться при нем — пресмыкаться в «чужой передней», уходит в отставку.

Именно так поступает Андрей Петрович Гринев, с сообщения о чем и начинается повесть Пушкина Пушкин не указывает года выхода в отставку А П. Гринева, но из упоминания о том, что он служил при графе Минихе, который после дворцового переворота 1741 года был отправлен на двадцать лет в ссылку в Сибирь, можно заключить, что тогда же, не желая нарушать данную им присягу, демонстративно ушел со службы и Гринев-отец. Резко отрицательно относился он к легким. но бесчестным способам делать карьеру при дворе. Потому-то с таким возмущением читал он «Придворный Календарь»; по этому же самому не захотел посылать на службу в Петербург, в гвардию, и своего сына Петрушу. «Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать?— говорит он своей жене.— Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон», то есть шалопай, бездельник, пустой человек.

Однако если сравнить между собой Стародума и Андрея Петровича Гринева, то мы обнаружим и существенную разницу в их изображении. Фонвизин наделяет Стародума одними лишь достоинствами, не показывая ни одной не только отрицательной черты, но хотя бы и самой маленькой человеческой слабости. Равным образом свои отрицательные персонажи, которые Фонвизину удалось показать с большой художественной убедительностью, он рисует сплошь черной краской. В жизни так обычно не бывает, и потому-то при всей обличительной силе своего творчества Фонвизин стоит еще только у истоков критическою реализма, подготовляя пути Грибоедову, Пушкину, Гоголю.

Великий художник-реалист Пушкин создает в лице своего Андрея Петровича Гринева глубоко жизненный, правдивый, разносторонний образ.

Гринев-отец не лишен отрицательных черт, присущих ему как человеку своего времени. Вспомним его суровое обращение с любящей и безропотной женой, матерью Петруши; вспомним его крутую расправу с французом-учителем и, в особенности, возмутительно грубый тон его письма к Савельичу: «Стыдно тебе, старый пес... Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти...». В этом эпизоде перед нами проступает дворянин-крепостник.

Не лишен Гринев-отец и обычных человеческих слабостей. Так, при чтении «Придворного Календаря» он явно испытывает некое смешанное чувство: к возмущению нравами двора и гвардии примешивается у него чувство огорчения и досады, вызывающее «волнение желчи», когда он узнает, что младшие его сверстники достигли столь высоких степеней, а сам он за свою честную службу навсегда остался в сравнительно небольшом офицерском чине.

Однако наряду со всем этим в Гриневе-отце имеются несомненные положительные качества честность, прямолинейность, оппозиционность царскому двору, большая сила характера. Эти черты и вызывают невольную и естественную симпатию читателя к этому суровому, строгому к себе и к другим человеку.

С еще большей разносторонностью и широтой нарисован Пушкиным образ Гринева-сына.

Если в лице Гринева-отца перед нами с самого начала предстает человек с уже вполне сложившимся и окончательно установившимся характером, то характер молодого, шестнадцатилетнего юноши, Петра Андреевича Гринева, замечательно показан Пушкиным вею движении, развитии.

Поначалу Петруша — беспечный и легкомысленный помещичий сынок, бездельник-недоросль, почти под стать фонвизинскому Митрофану, мечтающий о легкой, исполненной всяческих удовольствий жизни столичного гвардейского офицера. Все эти черты его характера наглядно выступают в эпизоде встречи в Симбирске с гусарским офицером Зуриным и в обращении, в связи с этим, с преданным ему не за страх, а за совесть Савельичем. Подражая взрослым, он грубо и несправедливо ставит Савельича на «подобающее», как это ему кажется, место крепостного раба «Я твой господин, а ты мой слуга советую не умничать и делать то, что тебе приказывают»,— говорит он Савельичу. Но в этом же эпизоде сказываются и хорошие стороны натуры молодого Гринева. Он кричит на Савельича и в то же время сознает, что кругом неправ, и ему глубоко «жаль бедного старика». Через некоторое время он просит у него прощения.

В Петруше Гриневе как бы соединились доброе, любящее сердце его матери с большой внутренней честностью, прямотой, смелостью — качества, которые мы уже видели в его отце и которые последний еще более укрепил в нем своим твердым прощальным напутствием: «Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся, на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

Присущая Петруше доброта проявилась и в щедром подарке вожатому заячьего тулупа — случай, который неожиданно сыграл такую решающую роль во всей его дальнейшей судьбе,— и в острой жалости к несчастному, зверски изуродованному царским «правосудием» башкирцу. Его доброта проявилась и во многом другом; например, в том, как он бросился на выручку захваченному в плен Савельичу. Глубина натуры Петруши Гринева сказалась в том большом и чистом чувстве, которое возникло в нем на всю жизнь к Маше Мироновой,— чувстве, ради которого он готов был пойти на любую опасность, на любую жертву.

Всем своим поведением в Белогорской крепости и позднее Петр Андреевич Гринев доказал свою верность заветам отца, не изменил тому, что считал своим долгом и своей честью, как бы ни было самое понятие чести и долга определено и ограничено его классовыми, дворянскими предрассудками.

Хорошие черты и задатки, свойственные натуре Петруши Гринева, окрепли, закалились и окончательно восторжествовали под действием той суровой жизненной школы, в которую отдал его отец, послав вместо Петербурга и гвардии на глухую степную окраину. Здесь под влиянием больших исторических событий, грандиозного крестьянского восстания сообщилось его душе «сильное и благое потрясение».

Эти же события, участником которых он стал, не позволили ему, по его собственным словам, после испытанных больших личных огорчений — отказа отца дать разрешение на брак с Машей Мироновой — пасть духом и опуститься.

Вследствие своих дворянских понятий Петр Гринев не только не смог перейти на сторону крестьянского восстания, но и отнесся к нему резко отрицательно и даже, считая это своим воинским долгом и выполнением заветов отца, активно боролся с ним. Но тем замечательнее несомненное и большое сочувствие Гринева к главе восстания Пугачеву, сочувствие, которое было вызвано не только признательностью за все то, что Пугачев для него сделал, но и прямой, непосредственной симпатией к этому сильному, смелому, незаурядному человеку из народа.

Полной противоположностью честному и прямому Гриневу является его соперник, Алексей Иванович Швабрин.

Верный своему методу «поэта действительности» художника реалиста, Пушкин не лишает Швабрина известных положительных черт. Он образован, умен, наблюдателен, остер на язык, интересный собеседник. Но ради своих личных целей Швабрин готов совершить любой бесчестный поступок. Он бесстыдно клевещет на Машу Миронову; походя, ради красного словца, бросает тень на её мать. Он наносит Гриневу вероломный удар на дуэли и вдобавок пишет лживый донос на него Гриневу-отцу. На сторону Пугачева Швабрин переходит отнюдь не по идейным побуждениям: он рассчитывает сохранить свою жизнь, надеется в случае успеха Пугачева сделать при нем карьеру временщика, а главное, хочет, расправившись со своим соперником, насильно жениться на девушке, которая его не любит.

В лишенном каких бы то ни было моральных устоев Швабрине Пушкиным дан тип того развращенного фаворитизмом, столичными, придворными нравами, интригами, заговорами, дворцовыми переворотами офицера-гвардейца, каким ни за что не хотел видеть своего сына старик Гринев. По контрасту со Швабриным, болтающим по-французски и презирающим отечественную действительность, особенно выпукло выступают «истинно-русские характеры» презираемых и высмеиваемых им обитателей Белогорской крепости — ее коменданта, капитана Миронова, его энергичной и верной жены и боевой подруги Василисы Егоровны, их дочери Маши, наконец, добродушного кривого поручика, потерявшего глаз в боевых походах «под шведа и под турку».

XVIII век был трудным временем для русского народа, развитию которого, как великой нации, старались всячески помешать многочисленные соседи-враги. Блестящими победами над ними русский народ был обязан, конечно, не столичным «шаматонам» вроде Швабрина, а рядовому боевому русскому офицерству и в особенности героическим русским солдатам, о которых так красочно и выразительно пелось в народной песне того времени, посвященной исторической победе русских над шведами под Полтавой:

Распахана шведская пашня.
Распахана солдатской белой грудью,
Орана шведская пашня
Солдатскими ногами,
Воронёна шведская пашня
Солдатскими руками,
Посеяна новая пашня
Солдатскими головами,
Поливана новая пашня
Горячею солдатской кровью.

К рядовому офицерству, тесно связанному с солдатской массой, принадлежали и кривой гарнизонный поручик Иван Игнатьевич и сам капитан Миронов, даже и не бывший по происхождению дворянином, «вышедший,— как это подчеркивает Пушкин,— в офицеры из солдатских детей».

И капитан, и его жена, и кривой поручик были люди необразованные, с весьма ограниченным кругозором, который не давал им никакая возможности разобраться в происходивших событиях — в причинах и целях народного восстания Не лишены они были и обычных для того времени недостатков. Вспомним хотя бы своеобразное «правосудие» энергичной капитанши, подобно Простаковой управлявшей и своим простоватым супругом, и всем хозяйством крепости: «Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи».

Но в то же время всё это были люди в высшей степени простые и добродушные, преданные своему долгу, готовые, как и Гринев-отец, бесстрашно умереть за то, что они считали «святыней своей совести».

С особенной симпатией и теплотой дан Пушкиным образ Маши Мироновой — капитанской дочки. Совсем необразованная и простая, как и ее родители, девически наивная н робкая, «трусиха», она в трудные минуты обнаруживает замечательные свойства своей натуры Под нежностью внешнего облика в Маше Мироновой таятся стойкость и сила, раскрывающиеся в глубокой и искренней любви к Гриневу, в решительном сопротивлении Швабрину, во власти которого она полностью оказалась, и в ее отважной поездке в Петербург, предпринятой с целью спасти своего жениха. Образ Маши Мироновой перекликается до известной степени с другим замечательным женским образом, созданным Пушкиным в романе «Евгений Онегин»,— с его «русской душою» Татьяной Лариной. Но Маша Миронова в еще большей степени, чем Татьяна, близка и родственна народной среде, связана с жизнью простого народа. Это очень тонко подчеркивается и оттеняется Пушкиным.

Ко всем главам повести, в которых видная роль отведена капитанской дочке, даны эпиграфы, заимствованные из народного творчества — из народных песен, пословиц (глава V — «Любовь», глава XII — «Сирота», глава XIV — «Суд»). Совсем в духе и почти словами народной песни, из которой заимствован второй эпиграф к главе «Любовь», говорит Маша Гриневу о том, что не пойдет за него замуж против воли его родителей: «Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую — бог с тобою, Петр Андреич...».

С не меньшей правдой и теплотой показаны в повести Пушкина и образы людей из самого народа Таков образ крепостного крестьянина, дядьки Гринева — Савельича. В уже упоминавшемся выше «Послании к слугам моим» Фонвизина крепостной дядька Шумилов в ответ на обращенный к нему мудреный вопрос барина о смысле и цели всего существующего, о том, «на что сей создан свет»,— не мудрствуя лукаво, отвечает:

...не знаю я того.
Мы созданы на свет и кем и для чего
Я знаю то, что нам быть должно век слугами
И век работать нам руками и ногами.
Что должен я смотреть за всей твоей казной.
И помню только то, что власть твоя со мной.

Именно так и думали в ту нору многие крепостные крестьяне, именно так думал в простоте сердечной и пушкинский Савельич Но преданность его своим господам далека от рабской приниженности. Вспомним его слова в письме к своему барину — Гриневу-отцу в ответ на грубо несправедливые упреки последнего: «...а я, не старый пес, а верный ваш слуга господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда служил и дожил до седых волос». В письме сам Савельич называет себя «рабом», как это было принято тогда при обращении крепостных к своим господам, но весь тон его письма дышит чувством большого человеческого достоинства, проникнут горьким упреком за незаслуженную обиду. «Взгляните на русского крестьянина, есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего»,— замечал Пушкин в наброске одной из своих статей, писавшихся им как раз в те годы, когда он работал над «Капитанской дочкой».

Таким предстает перед нами и Савельич. Большое внутреннее благородство, душевное богатство его натуры полностью раскрываются в совершенно бескорыстной и глубоко человеческой привязанности бедного, одинокого старика к своему питомцу.

Образом Савельича Пушкин наглядно и убедительно опровергает тех современных ему дворян-крепостников, которые облыжно заявляли, что крепостные неспособны ни на какие благородные чувства и поступки, и тем самым оправдывали свое «право» обращаться с ними, как с рабочим скотом. Образ Савельича ярко доказывает глубокую несправедливость, бесчеловечность такого «права» Это сразу же поняли и оценили некоторые наиболее чуткие читатели-современники. «Савельич чудо! Это лицо самое трагическое, то есть которое больше всех жаль в повести», писал один из них, писатель В. Ф. Одоевский, Пушкину. Но Пушкин не ограничился тем, что дал в своей повести в лице Савельича типический образ крепостного крестьянина, который покорно и безропотно сносит крепостнический гнет. Самым значительным и ценным в романе-повести Пушкина является яркий показ им народного протеста против крепостного ига, непокоренности народа, вольного и мятежного народного духа.

Еще за десять лет до появления «Капитанской дочки», в период своей ссылки в Михайловском, Пушкин живо интересовался носителями этого непокоренного, вольного и мятежного народного духа, вождями народных восстаний — Степаном Разиным, Емельяном Пугачевым.

В 1826 году Пушкин написал три «Песни о Стеньке Разине», полностью выдержанные в духе и стиле народного творчества и рисующие яркий образ грозного и бурно мятежного народного вождя.

В 30-е годы, как уже сказано, Пушкин усиленно занимается историей Пугачева, которому Николай I отказывал, как «бунтовщику», в самом праве на историю. Потому-то он и потребовал изменения заглавия пушкинского труда.

Изучение истории помогло Пушкину создать в «Капитанской дочке» правдивый и художественно убедительный образ Пугачева. Этот образ резко отличается от тех его изображений, которые имелись в допушкинской литературе.

Дворянские писатели изображали Пугачёва бездушным «злодеем», зверем, не имеющим ничего человеческого, изливали на него все мыслимые ругательства, именуя «драконом», «крокодилом» и т. д. Так, например, называл Пугачева в своих стихах поклонник Вольтера, очень известный в свое время поэт XVIII века, находившийся вместе с тем в оппозиции самодержавию, А. П. Сумароков.

Совсем по-другому рисует Пугачева Пушкин. Образ вождя народного восстания дан им без всяких прикрас, во всей его суровой — порой весьма жестокой — реальности. В то же время Пушкин замечательно раскрывает в нем и некоторые лучшие черты, некоторые типичные стороны русского национального характера. Пугачев в изображении Пушкина отличается исключительной «сметливостью» — ясностью ума, вольным и мятежным духом, героическим хладнокровием и удалью, орлиной широтой натуры. Вспомним рассказываемую им Гриневу народную калмыцкую сказку об орле и вороне, смысл которой, не понятый Гриневым, заключается в том, что миг вольной и яркой жизни лучше многих лет прозябания. Вспомним народную песню — любимую песню Пугачева — «Не шуми, мати зеленая дубровушка», которую он и его товарищи поют хором и которая дышит большим внутренним достоинством, спокойной отвагой, твердой решимостью перед лицом неминуемой смерти. Вспомним его слова, обращенные к тому же Гриневу: «Казнить так казнить, миловать так миловать». Снова повторит это почти теми же словами, характерно добавив: «таков мой обычай», в главе «Сирота». И действительно, Пугачев беспощаден к своим классовым врагам: он казнит офицеров — защитников Белогорской крепости, которые не хотят признавать народной власти; но в то же время он справедлив, заступается за народ, за слабых и обиженных. Пугачев способен к чувству глубокой признательности, обладает замечательной памятью за сделанное ему добро. Вспомним его удивительное великодушие по отношению к ласково обошедшемуся с ним в свое время Гриневу, которому он не только сохраняет жизнь, но и устраивает его личное счастье.

Образ Пугачева — лучшее доказательство того, как глубоко сумел величайший русский национальный поэт Пушкин понять и высокохудожественно отразить могучую, щедрую и раздольную натуру руководителя народного восстания. Недаром этот образ во всем основном совпадает с тем, как воспринимал Пугачева сам народ, с тем, как он изображен в дошедших до нас народных песнях, народных преданиях и рассказах.

Замечательно даны Пушкиным и образы ближайших сподвижников Пугачева, в особенности образ предводительствовавшего отрядами восставших уральских рабочих Афанасия Соколова по прозвищу Хлопуша. Ничего «зверского» нет и в рядовых участниках восстания. Вспомним хотя бы рассказ Гринева о том, как его потащили на виселицу: «Не бось, не бось», повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить».

В отношении Пушкина к народному восстанию, в частности к крестьянской войне XVIII века под предводительством Пугачева, в известнoй мере проявилась его классовая принадлежность — то, что сам он называл своими дворянскими «предрассудками». Пушкин не поднялся на революционно-демократический уровень, которого достиг в данном случае Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву», прямо призывавший народ к восстанию против его вековых угнетателей.

Но, в противоположность своим персонажам — Гриневым, капитану Миронову и другим,— сам Пушкин проницательно осмыслил исторические причины и социальный антикрепостнический характер восстания под предводительством Пугачева, которое он правильно рассматривал как широкое общенародное движение. «Весь черный народ был за Пугачева... Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства»,— писал он в «Замечаниях» к своей «Истории Пугачева» и тут же пояснял, что «выгоды» дворян и восставшего народа «были слишком противуположны». Народный характер восстания под предводительством Пугачева Пушкин неоднократно подчеркивает в своей повести.

В так называемой «пропущенной главе» «Капитанской дочки», которая не была включена в окончательный текст, Пушкин ярко — одним выразительным образом — показывает основной состав участников восстания. Гринев встречает на Волге «плывучую виселицу», одну из тех, которые, по приказу царского правительства, пускались по реке для устрашения восставшего народа На ней висят рядом трупы крепостного крестьянина, крепостного же уральского рабочего и «старого чуваша», то есть представителя одной из угнетенных царским самодержавием национальностей. Так неоднократно подсказывает Пушкин читателю и ту мысль, что причиной восстания были тяжесть угнетения, невероятные жестокости и самовластие царских генералов и чиновников.

Из всего этого видно, как глубоко смог Пушкин понять ход и развитие исторических событий.

Замечательной стороной «Капитанской дочки» является язык, которым она написана.

Многие современники Пушкина писали излишне усложненным и изукрашенным цветистым слогом, произведения их отличались ненужным многословием, искусственной и ложной «поэтичностью». Пушкин всегда подчеркивал, что язык художественной прозы должен быть «языком мысли». Мыслить следует ясно, точно и наивозможно более кратко и просто. Так же надо и писать. «Капитанская дочка» является непревзойденным в своем роде, классическим образцом ясной, точной и простой русской речи.

Пушкин был наделен от природы исключительным художественным дарованием. Но для того, чтобы сделать то, что он сделал,— первым заложить на века основы русской литературы, как великого национального искусства слова, поднятого на уровень величайших мировых шедевров,— одного дарования было мало, необходим был гигантский, упорный, настойчивый, целеустремленный труд. Гениальный писатель-художник, он был и неутомимым тружеником. Без постоянного труда, говаривал он, не может быть создано ничего «истинно великого». Увлекательная и поучительная картина именно такого труда ярко предстает перед нами, если мы обратимся к истории создания, завершающего всю его литературную работу, истинно великого произведения — романа «Капитанская дочка».

Как и «Евгений Онегин», «Капитанская дочка» — «многолетний труд» Пушкина-прозаика, работа над которым продолжалась около четырех лет и потребовала как многочисленных специально исторических изучений, так и длительного художественного вынашивания. Об этом свидетельствуют целых пять дошедших до нас планов романа, существенно отличающихся от окончательного текста и во многом отличающихся друг от друга. Правда, это различие (как ни для какого другого произведения Пушкина) предварительных планов, и в особенности отличие от них окончательного текста, объясняется весьма трудными поисками наиболее цензурно приемлемого варианта для воплощения очень острой политически темы — о переходе дворянина на сторону народного восстания. Но наряду с этим планы отражают и специфически художественные искания Пушкина, вызванные его неизменным стремлением к предельному художественному лаконизму, к наивозможному сжатию фабулы, числа действующих лиц. Стремление к устранению всего лишнего, ненужных подробностей, необязательных деталей, наглядно обнаруживается и при изучении последующей работы Пушкина над текстом «Капитанской дочки».

Например, описывается степной «умёт» — постоялый двор, куда вожатый привез Гринева и Савельича во время бурана. Умет содержал «яицкий казак... мужик лет шестидесяти, еще свежий и бодрый». В первоначальных вариантах читаем: «Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, где горела лучина (в другом варианте: «хозяйка засветила лучину») и где на столе стоял горшок со щами», «ввел меня в горницу довольно чистую — лучина освещала ее. На столе стоял горшок щей. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка». Из окончательного текста Пушкин устраняет и «хозяйку», и «горшок щей». Остается только один хозяин и предметы, имеющие прямое отношение к боевому казачьему быту: «Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала се На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка».

Винтовка хозяина умета, висящая на стене, указана Пушкиным не зря; из последующих глав мы видим, как застреляли вскоре винтовки яицких казаков! Равным образом «высокая шапка» является в дальнейшем постоянной приметой самого Пугачева (в главе седьмой «На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза», в главе одиннадцатой: «Пугачев сидел в красном кафтане, в высокой шапке...»).

Таким образом, винтовка на стене и высокая шапка не просто живописные бытовые детали, они — своего рода интродукция к основному историческому содержанию романа — к «пугачевщине». Наоборот, «горшок щей», имеющийся в черновом варианте, является как раз таким «ружьем», которое «не стреляет». Щей в дальнейшем ходе данного эпизода никто не ест, а как еще одна бытовая деталь это только рассеивало бы внимание, отвлекало от главного и потому единственно нужного — от винтовки и высокой шапки. И во всей «Капитанской дочке» нет ни одного «нестреляющего ружья» — ни одного ненужного штриха, ни одной лишней детали.

В романе довольно мною персонажей, но среди них почти нет случайных, так сказать, «проходных» лиц (появился и исчез). Все они обычно связаны между собой в общий композиционный узел.

Гусарский ротмистр Зурин, который в начале романа (первая глава) учит молодого Гринева «привыкать к службе» и, пользуясь его совершенной неопытностью, жестоко обыгрывает его на бильярде, снова появляется в конце романа (предпоследняя глава), чтобы помочь Гриневу в трудную для него минуту.

Ещё более важную, прямо-таки решающую роль в судьбе Гринева играет случайно встретившийся ему в Оренбургской степи во время бурана вожатый, оказавшийся впоследствии не кем иным, как самим Пугачевым. В первоначальных планах этот эпизод излагался иначе. По одному из планов герой, который назывался здесь не Гринев, а Башарин (документально засвидетельствованная фамилия одного офицера, перешедшего на сторону Пугачева), встречает во время бурана не Пугачева, а «изувеченного» башкирца. «Башарин дорогою во время бурана спасает башкирца (le motile). Башкирец спасает его но взятии крепости.— Пугачев щадит его, сказав башкирцу — Ты своею головою отвечаешь за него.— Башкирец убит — etc ».

В другом плане (герой зовется здесь Шванвич — тоже офицер, который перешел к Пугачеву; имя Гринева Пушкин, кстати, также взял из исторических источников о восстании Пугачева) читаем: «Мятель — кабак — разбойн<ик> вожатый — Шванвнч ст<арый>... Мол<одой> Шва<нвич> встречает разб<ойника> вожатого — вступает к Пугачеву».

По-видимому, здесь разбойник-вожатый и Пугачев также не одно и то же лицо, чем-то располагает к себе вожатого, видимо, не сам герой, а Шванвич-отец; в благодарность же за это разбойник-вожатый спасает сына.

Таким образом, по обоим планам между героем и Пугачевым оказывалось еще одно лицо (по второму плану, по-видимому, даже два). В окончательном тексте Пушкин, сразу же сталкивая героя лицом к лицу с самим Пугачевым, сжимает круг действующих лиц и дает возможность полнее н глубже развернуть характер вождя народного восстания.

Что касается весьма характерной в историческом отношении (с точки зрения состава участников восстания Пугачева) фигуры изувеченного башкирца, она тоже не пропала. В главе «Пугачевщина» (в окончательном тексте романа) рассказывается что «схвачен был башкирец с возмутительными листами». Затем следует допрос башкирца с применением пытки, причем оказывается, что за участие в восстании 1741 года у него не только были отрезаны царскими усмирителями нос и уши, но и вырезан язык. Не удивительно, что в следующей же главе («Приступ») именно этот самый башкирец вешает допрашивавшего его накануне коменданта Белогорской крепости капитана Миронова: «Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На ее перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздернутого на воздух».

Не менее характерна в романе и другая фигура — казачьего урядника Максимыча, который во главе своих казаков переходит на сторону Пугачева и, подобно изувеченному башкирцу, активно содействует гибели капитана Миронова, «Который комендант?» — спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузмича». Но — в целях художественной экономии — Пушкин не только заставляет казачьего урядника выполнить в романе определенную историческую функцию — явиться наглядной иллюстрацией кровной связи между Пугачевым и яицким казачеством, а и крепко вплетает его в романтическую фабулу «Капитанской дочки», дважды сталкивая непосредственно с Гриневыым. В первый раз урядник догоняет Гринева, помилованного Пугачевым и отправлявшегося вместе с Савельичем пешком в Оренбург, и вручает ему по приказанию Пугачева лошадь и овчинный тулуп. Во второй раз, очевидно, не только по просьбе единственной крепостной Мироновых, Палаши, которая заставляла урядника «плясать по своей дудке», а и в благодарность за то, что Гринев не потребовал с него посланной Пугачевым «полтины денег» (повторение, хотя и в ослабленном виде, мотива со знаменитым «заячьим тулупчиком»), урядник доставляет ему в Оренбург письмо от Маши Мироновой.

Туго затянутый фабульный узел дает возможность крепко сладить и общую композицию романа — расположение его отдельных частей по отношению ко всему целому, к основному идейному замыслу.

Первые две главы до приезда в Белогорскую крепость — экспозиция; друг подле друга поставлены два главных лица, история отношений которых и составляет основную внутреннюю тему романа: молодого дворянина Гринева и вождя крестьянского восстания Пугачева. Это композиционное расположение подчеркнуто названием глав «Сержант гвардии», «Вожатый». А в том сне, который видит Гринев сразу же после встречи с неведомым вожатым и в котором сам он усматривает «нечто пророческое», как бы предсказывается «странная» история их будущих взаимоотношений, образно выражена основная внутренняя тема романа.

Совершенно очевидно, что если бы вместо вожатого — самого Пугачева — Гринев встретил в степи, как это предполагалось первоначальными планами, «изувеченного башкирца» или кого-нибудь из приверженцев Пугачева, такая стройная и четкая композиция не могла бы иметь места.

Следующие семь глав (III-IX) повествуют о приезде Гринева в Белогорскую крепость и о жизни его там. Первые три из этих семи глав (III —V) представляют собой как бы непосредственное продолжение самой первой главы романа — первой части экспозиции. Пугачева здесь нет, и все эти главы не выходят за рамки семейной истории Гринева, перипетий его романа. В них дается подробное описание семейства Мироновых, рассказывается о возникновении чувства Гринева к Маше Мироновой, столкновение его из-за нее со Швабриным, объяснении в любви между раненым Гриневым и Машей. Однако после резкого письма Гринева-отца, категорически отказавшего в согласии на брак сына с капитанской дочкой, роман их заходит в тупик, ибо Маша столь же решительно отказывается выйти замуж за Гринева «без благословения» его родителей.

«Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в единении и час от часу становилось мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство. Неожиданные происшествия, имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение». Так заканчивает последнюю из этих трех глав Гринев.

О «неожиданных происшествиях», которые принесли с собой ряд суровейших испытаний и для самого Гринева и для Маши Мироновой, но вместе с тем сообщили душе Гринева «сильное и благое потрясение» и вывели его роман с Машей из тупика, повествуется в главе «Пугачевщина». В этой главе дается совсем краткая историческая справка о политическом положении в Оренбургском крае в годы, непосредственно предшествовавшие восстанию под предводительством Пугачева, рассказывается о начале восстания и о приближении войск Пугачева к Белогорской крепости. Глава «Пугачевщина» является как бы водоразделом, членящим семь «белогорских» глав на две почти равные половины, отделяющим первые три, чисто «семейные» главы от других трех глав, в которых романтические отношения Гринева и Маши вовлекаются в вихрь исторических событий и политических потрясении, разграничивающим белогорскую идиллию, нарушенную на короткое время лишь поединком между Гриневым и Швабриным, от белогорской трагедии. Соответственно меняется и самый темп рассказа. В первых трех белогорских главах описывается то, что происходило в течение почти целого года (с начала зимы 1772 года до октября 1773 года); в трех последних — то, что произошло на протяжении всего около суток.

Подобно тому как три первые белогорские главы связаны с первой частью экспозиции, три последние непосредственно связаны и как бы продолжают вторую ее часть (вторую главу). Снова рядом с Гриневым оказывается Пугачев, причем прямым связующим звеном между этими главами и второй главой является «пророческий» сон, который видит во время бурана Гринев.

Гринев во сне возвращается домой и узнает, что отец его при смерти. Однако, став на колени у его постели, чтобы получить последнее отцовское благословение, Гринов вдруг видит, что перед ним совсем не отец:

«Вместо отца моего вижу в постели лежит мужик с черной бородою весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: «Что это значит? Это не батюшка. И с какой мне стати просить благословения у мужика?» — «Все равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой посажёный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит...» Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната наполнилась мертвыми телами, я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: «Не бойсь, подойди под мое благословение...» Ужас и недоумение овладели мною...»

Яркая символика сна («топор», которым размахивает «мужик», «мертвые тела», «кровавые лужи») подчеркнуто преобразует реальные события, свидетелем которых является Гринев после взятия Пугачевым Белогорской крепости. А слова «страшный мужик ласково меня кликал» точно определяют отношения, складывающиеся в дальнейшем между Пугачевым н Гриневым, так же как и отношение Пугачева к Маше после того, как он узнал, что она — сирота и невеста Гринева: «Потом обратился он к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь». То же слово «ласково» находим и в эпиграфе, который Пушкин предпосылает главе «Мятежная слобода», непосредственно связывая его с Пугачевым:

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп
«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» —
Спросил он ласково.

Эта тесная связь между сном и последующей явью усиливается и прямыми текстуальными перекличками казаки-«губители», которые тащат Гринева к виселице, повторяют: «Не бось, не бось». Помилованного Пугачевым Гринева приводят к нему и ставят перед ним «на колени». «Пугачев протянул мне жилистую свою руку. «Целуй руку, целуй руку» — говорили около меня. «Батюшка Петр Андреич! — шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня.— Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуи у злод.. (тьфу!) поцелуй у него ручку».

Нетрудно установить и другие параллели. Слова Гринева в рассказе о сне: «вижу в постели лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая»,— перекликаются с последующим описанием облика Пугачева. О его черной бороде неоднократно упоминается, начиная с той же второй главы: «Где же вожатый?» — спрашивает Гринев у Савельича после приезда на постоялый двор. «Здесь, ваше благородие», — отвечал мне голос сверху. Я взглянул на полати и увидел черную бороду и два сверкающих глаза». Через несколько строк снова: «В черной бороде его показывалась проседь». В восьмой главе: «Пугачев на первом месте сидел, облокотясь на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком». То же и о веселости Пугачева: «Пугачев смотрел па меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему» (восьмая глава). «Пугачев весело со мною поздоровался...» (одиннадцатая глава).

Прием «пророческого» сна применяется Пушкиным неоднократно (вспомним сон Татьяны в «Евгении Онегине», сон Григория в «Борисе Годунове»). В «Капитанской дочке» Пушкин дает этому психологическую, то есть, по сути дела, реалистическую мотивировку, вкладывая в уста Гринева следующее «извинение» перед читателями: «Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам». Однако в данном случае мотив «пророческого» сна интересует нас не сам по себе, а по тому, с каким мастерством использовал его Пушкин в чисто художественных целях, плотно скрепив этим мотивом отдельные звенья романа в единое и стройное композиционное целое.

Если в экспозиции Пугачев оказывает серьезную услугу Гриневу во время бурана, если в белогорских главах он из благодарности за «стакан вина и заячий тулуп», которыми вознаградил его Гринев, дарует ему жизнь, то в этих четырех главах он является своего рода земным провидением Гринева, устраивает его семейное счастье, то есть в сущности играет по отношению к нему ту роль, которую Петр I играет по отношению к своему крестнику Ганнибалу в пушкинском «Арапе Петра Великого». Эта благодетельная роль вождя крестьянского восстания выступает особенно выпукло, поскольку от представителей противоположного — правительственного — лагеря Гринев никакой поддержки не получает.

Узнав из письма Маши о требовании Швабрина не позже трех дней выйти за него замуж под угрозой — в противном случае выдать ее Пугачеву в качестве дочери капитана Миронова, — Гринев бросается к немцу-генералу, коменданту Оренбурга. «Ваше превосходительство,— сказал я ему,— прибегаю к вам как к отцу родному; ради бога, не откажите мне в моей просьбе; дело идет о счастии всей моей жизни». В ответ на это генерал предлагает ему «взять терпение» и простодушно утешает его тем, что Маше лучше «быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог даст, сыщутся ей и женишки».

Именно после этого-то Гринев и решает обратиться за помощью к Пугачеву. Этот важнейший, можно сказать, кульминационный момент в развитии внутренней темы романа первоначально так и излагался. Гринев сам приехал в Бердскую слободу к Пугачеву искать у него суда и защиты. На вопрос Пугачева: «От кого и зачем ты ко мне послан?» «Я приехал сам от себя,— отвечал Гринев,— прибегаю к твоему суду. Жалуюсь на одного из твоих людей, и прошу тебя защитить сироту, которую он обижает».

Однако работая над «Капитанской дочкой» — произведением весьма рискованным в политическом отношении, Пушкину приходилось, как уже сказано, все время думать о цензуре. И вот по соображениям явно цензурного порядка он вынужден был несколько смягчить это место: в окончательном тексте после отказа генерала помочь Гриневу он едет в Белогорскую крепость, по дороге его схватывают караульные Пугачева и насильно приводят в Бердскую слободу; таким образом, в «пристанище Пугачева» он попадает не намеренно, а случайно. Но это автоцензурное смягчение не нарушило главного. Реакция Пугачева, услышавшего, что обижают сироту, в обоих случаях одна и та же:

«Глаза у Пугачева засверкали. «Кто из моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. — Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?»

— Швабрин виноватый,— отвечал я.— Он держит в неволе ту девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться.

— Я проучу Швабрина,— сказал грозно Пугачев.— Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу».

Реакция эта не только диаметрально противоположна тому, как принял известие об участи Маши генерал Р., но и яркое свидетельство народности дела Пугачева, поднявшегося на защиту народа, который обижают. Причем здесь, как и в ряде других мест романа, Пушкин даст характер, душевный облик Пугачева совершенно таким, каким воспринимал его сам народ, каким он рисовался в народном творчестве — песнях, преданиях.

Контраст двух лагерей — правительства и Пугачева — подчеркивается и композиционно расположением двух глав — оренбургской («Осада города») и бердскои («Мятежная слобода») — непосредственно друг подле друга. Мало того, этот контраст проводится, но только в обратном порядке, и расположением двух следующих глав — «Сирота» и «Арест».

В главе «Осада города» генерал отказывает Гриневу в помощи, в главе «Мятежная слобода» Пугачев ее обещает. И в главе «Сирота» сдерживает свое обещание, едет вместе с Гриневым в Белогорскую крепость, освобождает Машу из-под власти Швабрина и даже предлагает Гриневу (опять в соответствии с его «пророческим» сном) быть его «посажёным отцом».

В следующей главе («Арест») представители правительственного лагеря сперва грубо схватывают Гринева и Машу (все обошлось благополучно лишь потому, что правительственным отрядом начальствует старый знакомец Гринева — гусар Зурин), а затем, в конце главы, Гринева арестуют и под конвоем, как преступника, отправляют в страшную «Следственную комиссию», учрежденную по делу Пугачева: «Меня посадили в тележку. Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой дороге».

После главы «Арест» следует еще одна — и последняя, заканчивающая весь роман, — глава «Суд». И, как это почти всегда у Пушкина, начало «Капитанской дочки» гармонически перекликается с концом. В начале романа птенец вылетает из своего дворянского гнезда; в конце романа, после ряда волнующих событий и происшествий, выпавших на его долю, он снова в него возвращается. И такая композиция так же закономерна, создает такую же типическую обстановку для произведения, оформленного в качестве семейных дворянских мемуаров, как композиция «Пиковой дамы» — повести об игроке, начинающейся и заканчивающейся за картами.

Между первой и последней главами Пушкин протягивает нити соответствий и даже прямых совпадений. В середине последней главы мы — снова в симбирском поместье Гриневых Перед нами опять те же старики Гриневы — властный и суровый отец, безропотная, любящая мать; та же обстановка; повторяются и те же характерные детали (чтение отцом «Придворного Календаря», упоминание о влиятельном петербургском родственнике, князе Б.). Но подле стариков Гриневых новое лицо — полюбившаяся им невеста сына, Марья Ивановна Миронова, и нет самого сына, Петруши, осужденного за участие «в замыслах бунтовщиков» и приговоренного к ссылке «в отдаленный край Сибири на вечное поселение».

И вот всё, словно бы то же самое, предстает совсем по-иному. Поместная идиллия первой главы, перекликающаяся с первыми тремя белогорскими главами, оборачивается, как в трех последних белогорских главах, трагедией. В последней главе, как и в первой, батюшка — с «Придворным Календарем» в руках. Но в первой главе он внимательно читает его. «Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи...» В последней главе он рассеянно переворачивает листы: «...но мысли его были далеко, и чтение не производило над ним обыкновенного своего действия». В первой главе — «матушка варила в гостиной медовое варенье»; в последней — в той же гостиной «матушка молча вязала шерстяную фуфайку, и слезы изредка капали на ее работу». Совершенно очевидно, что каждая из этих деталей органически связана со всем остальным, полностью соответствует данной ситуации и потому ложится нужной краской в общий колорит каждой из сцен. Варить варенье матушка должна была именно в первой, в основном идиллической главе; наоборот, так естественно, что в последней главе она вяжет «шерстяную фуфайку» (сперва Пушкин написал было «вязала чулок», но поправил: «фуфайку»), конечно, для сосланного теперь в Сибирь Петруши, которым в первой главе, «облизываясь, смотрел на кипучие пенки».

Дальше ход действия в обеих параллельных сценах развертывается совершенно симметрично. В первой главе принимается решение об отъезде Петруши не в Петербург, а в Белогорскую крепость; в последней главе повествуется о решении Марьи Ивановны, приехавшей из Белогорской крепости, ехать в Петербург. И в том и в другом случае упоминается о слезах матушки. Но «слезы» эти тоже разные. В первом случае матушка плачет горькими слезами при мысли о разлуке с сыном; во втором случае — радостными слезами, слезами надежды на то, что Марье Ивановне удастся ее замысел — добиться оправдания Петруши.

Симметрия в развертывании сюжета и действия романа проводится и далее, до самого конца. Гринев смело явился к вождю крестьянского восстания Пугачеву (я уже говорил, что в окончательном тексте это несколько смягчено), в его «резиденцию» — «мятежную слободу» — для спасения своей невесты и достиг этого Маша едет к императрице в ее резиденцию — Царское Село для спасения своего жениха и также добивается этого: в свою очередь спасает своего спасителя И, как всегда у Пушкина, это отнюдь не только внешний композиционный прием.

«В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании»,— замечает Пушкин. Путем параллельного развертывания сюжета «Капитанской дочки» Пушкин получает возможность непосредственно сопоставить между собой двух главных антагонистов — вождя крестьянского восстания и дворянскую императрицу, на столкновении которых основана историческая канва романа, и наряду с этим наиболее полно раскрыть характеры двух главных персонажей «вымышленного повествования».

Нет никаких сомнений, что в изображении императрицы Пушкин должен был чувствовать себя особенно стесненным политическими и цензурными условиями. Резко отрицательное отношение к «Тартюфу в юбке и короне», как называл он Екатерину II, засвидетельствовано его многочисленными суждениями и высказываниями. Между тем так показать Екатерину в произведении, предназначенном для печати, он, понятно, не мог. Пушкин нашел двойной выход из этих затруднений.

Во-первых, образ Екатерины дастся восприятием дворянина восемнадцатого века Гринева, который, при всем своем сочувствии Пугачеву как человеку, остается верным подданным императрицы. Во-вторых, в своем описании Екатерины Пушкин опирается, как уже сказано, на определенный художественный «документ». Изображение «дамы» с «белой собачкой», которую встретила в царскосельском саду Маша Миронова, в точности воспроизводит знаменитый портрет Екатерины II Боровиковского. «Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую». Вместе с тем Пушкин необыкновенно тонко — без всякого нажима и в то же время в высшей степени выразительно — показывает, как эта привычная «тартюфовская» маска мгновенно спадает с лила Екатерины, когда она узнает, что Маша просит за Гринева. От «прелести неизъяснимой» облика незнакомки не остается и следа. Перед нами не приветливо улыбающаяся «дама», а разгневанная, властная императрица, от которой бесполезно ждать снисхождения и пощады.

Тем ярче по сравнению с этим проступает глубокая человечность в отношении к Гриневу и его невесте Пугачева.

Именно на этом то отношении Пушкин получает возможность и как художник, и в обход цензурных рогаток развернуть — в духе народных песен и сказаний о Пугачеве — замечательный, с ярко выраженными национально-русскими чертами характер вождя крестьянского восстания, показать, наряду с его суровой беспощадностью по отношению к угнетателям народа и их защитникам, вольный дух, «орлиную» удаль и широту его натуры, глубоко заложенное в нем чувство справедливости, щедрость душевную, благодарность за оказанное ему добро.

С другой стороны, лучшие черты характера Гринева также особенно рельефно проступают на отношениях его с Пугачевым, которого он покоряет своей отзывчивостью и добротой (все тот же эпизод с «заячьим тулупом»), честностью, смелостью, прямотой, искренностью.

Наконец, в параллельном эпизоде — встреча Маши с императрицей — по-настоящему раскрывается нам и характер капитанской дочки, простои русской девушки, отец которой, мы знаем, вышел «в офицеры из солдатских детей», в сущности без всякого образования, нашедшей, однако, в себе в необходимую минуту достаточно «ума и сердца», твердости духа и непреклонной решительности, чтобы добиться оправдания своего ни в чем не повинного жениха.

Замечательный образ вождя крестьянского восстания и пафос конечного торжества простых хороших людей — именно эти черты и сообщают пушкинскому историческому роману присущую ему глубокую внутреннюю демократичность Наиболее полному и яркому выражению этих черт служат все художественные средства и приемы, применяемые здесь Пушкиным. Среди них одно из важнейших мест принадлежит, как мы только что могли убедиться, продуманной и стройной, сложной и в то же время в высшей степени простой композиции романа. Она реализируется автором не только в замечательном соответствии, но и в тесном взаимодействии с развертыванием сюжета, движением фабулы, развитием характеров, определена всеми этими задачами и вместе с тем помогает их наиболее полному художественному разрешению.

Необычайная гармоничность «Капитанской дочки» придает пушкинскому роману в прозе исключительную поэтичность, ставит его в ряд величайших образцов мирового искусства слова. Гениальный мастер стиха, Пушкин предстает перед нами и как гениальный художник-прозаик.

Источник: А. С. Пушкин. Капитанская дочка /Послесл. Д. Благого. Рис. Д. Шмаринова. — М.: Детская литература. 1982.