ГДЕ КУРЫ НЕ ПОЮТ
Природа из числа куриных пород наделила только весьма немногих приятным голосом и, в числе их, кое-каким однообразным и крикливым нашего домашнего петуха.
Вещее пение его и перекличка всех его родичей и соседей служат по ночам заменою строго выверенных деревенских часов, а днем – указателем погоды и даже
предсказателем грядущего. Запели первые петухи – это полночь: ворочайся на другой бок; вторые поют перед зарей, третьи на самой заре – вставать пора. Если же
днем или ночью они распоются не вовремя, то либо видят злого духа и гонят его прочь, либо предсказывают покойника, либо новые указы будут, либо начнется ненастье.
Если поют они целую ночь, то напевают всем на голову какую-нибудь непрошеную беду и неминучую напасть.
За это преимущество, предоставленное петуху природою, в исключение перед прочими, за это право петь он получил, в замену коренного и древнего имени "кур" и
наиболее употребительного в деревенском быту названия "кочетом", прямо определяющее и его право, и способность петь – повсеместное имя петуха. Оно равнозначаще
с церковно-славянским "петель", с древненовгородским "пеун", или певун, с нынешним казацким и белорусским "певен" и с малорусским "пивень". Все это он, тот самый
(по художественной картинной характеристике одного из зоологов) гордый, поющий посреди своего гарема султан, украшенный короною, гребнем и хвостом, который
великодушно заботится сначала о слабейшем поле и только потом уже о себе самом. Этот патриарх и ментор вполне совмещает в себе смешную, но все-таки умилительную
поэзию куриного быта. В упорной кровавой битве, сражаясь шпорами, клювом и крыльями, он прогоняет из своих владений чужих пришлецов и тогда возвещает с высокого
места, далеко разносящеюся триумфальною песнью, об унижении бегущего врага. Поэтому называется он уже в санскритском языке (самом древнем из известных языков)
"krikavaka".
Бывают однако, такие случаи, что нарушаются уставы естества, и на грехе курица свищет, силится спеть петухом, как равным образом случается что, по пословице,
кому поведется, у того и петух несется (спорышком – уродливым куриным яичком в твердой скорлупе, без белка, с одним желтком). Тот и другой случай предсказывают
великие беды. Суеверие обратило это уродливое маленькое яичко – "спорыш" или "сносок" – в петушье яйцо, из которого высиживается василиск, т. е. дракон или змей.
Если же заметят, что курица подарила таким спорышком, то твердо убеждаются в том, что она хочет перестать нестись. Большею частью, таким заподозренным птицам
немедленно рубят головы, а потому сложилось и пословичное убеждение: "не петь курице петухом, а и спеть, так на свою голову" {Какая бы птица ни залетела в избу,
надо изловить ее и сорвать голову с приговором "На свою голову!" Это же надо сказать громко, если собака начинает выть по ночам, и при этом обязательно
перевернуть под головою подушку. Как бы собака ни выла, в обоих случаях к худу: воет, держа голову к земле – быть покойнику; задрала голову вверх – быть пожару,
и т. под.}. Впрочем, судя по разным местностям, в этом случае замечается некоторое противоречие: так, например, в южной России таких поющих кур считают плодливыми,
называют "носкими" курами и не режут их. Вообще же наиболее распространено то мнение, что "не к добру курица петухом поет".
Вот на этом же самом юге России нашлось такое село, где куры совсем не поют, по особенно важной причине. Такое знаменитое село отыскалось в Волынской губернии,
в тридцати верстах к западу от уездного городка Староконстантинова. Зовется оно Чернелевка и расположено на реке Случи и при пруде, довольно живописно и удобно:
на большой (не почтовой, а торговой) дороге. По ней несколько раз проезжали цари, а потому и прозвана она "царской". По-видимому, для крестьянского благосостояния
есть уже видимая причина в союзе с тем местным условием, что земля в селе черноземная, способная достаточно вознаградить крестьянский труд. В прямое и законное
последствие того сами жители ничего не знали, кроме земледельческих работ: если кто мало-мальски владел топором, тот уже считался у них и прямо назывался всеми
"мастером". По этому же самому поводу в неурожайные годы сельчане, за ненаходчивость и косность в быту своем, – мученики нужды и кабальные рабочие за самую
ничтожную заработную плату. На пущее бездолье обрекла их недавно изжитая крепостная зависимость. То было такое время, когда крестьяне от хищных и ненасытных глаз
прятали в землю не только деньги, но зарывали в ямах даже самый хлеб, – словом, те времена, когда народ назывался и считался быдлом (скотом) и создалась поговорка:
"плебана для пана, а попа для хлопа". Тамошний народ до сих пор твердо помнит и охотливо рассказывает (оправдывая свою с трудом поправимую бедность) про недавние
"пански времена" и про "войтову пугу или плеть", и про "войтову бирку". На последней безграмотные войты или сельские старосты нарезками замечали количество
принятого зернового хлеба и прочее. Длинною плетью с толстым кнутовищем (которую всякий войт обязан был носить всегда при себе, как знак власти и достоинства)
выгоняли в поле до восхода солнца, а с закатом его распускали по домам без платы. Если во время работы иная мать наведывалась к колыбели грудного ребенка, ее
наказывали этой самой войтовой плетью. Точно также ею же поощрялись ленивые к работе. Ходит войт по полосам и похлопывает. Того войта, который забыл, по
рассеянности, свою пугу дома и, не имея ее в руках, попадался на глаза пану, растягивали тут же и наказывали другой такой же плетью, каковая всегда была на глазах.
Для пущего вразумления обычно брали эту длинную пугу в середине и били так, чтобы она наказывала обоими концами: тонким и толстым за один раз, но в несколько
приемов. Тогда не смотрели на то, что крестьяне по целым месяцам питались одной бульбой (то есть картофелем), а продолжали крепко их мучать...
По словам самих сельчан: "волк ягнят так не душит, как душили нас, – не было к нам никакой жалости". В жаркие летние дни косили панское сено в сермягах,
надетых прямо на голое тело: ни у кого не было рубах. Дадут лен прясть, но при этом не довесят, – надо было добавлять своей пряжей на вес: такова была войтова
бирка! Бывало весной каждой хозяйке в хате раздадут по 20 яиц и велят осенью доставить 20 кур: не донесла этого числа, – либо прикупай у жидовок в корчме, либо
плати по гривеннику за каждую, недостающую до полного счета, птицу. Приводилось больше расплачиваться не птицами, а деньгами. "Село до такой степени запищало,
что не подойди к тому времени воля, – сталось бы большое худо: все бы поднялись бунтом".
"Стали говорить соседи и все проезжие с обозами, не то из жалости к нашей куриной подати, не то на смех, за недостачу всегдашнюю у наших жинок кур, – называть
наше село не настоящим именем, а всегда так-то: "это то село, что куры не поют".
Настоящее название села с языка у соседей пропало. Таким и слывет оно в народе до сих пор, изживая прежние невзгоды, но оставаясь на людских памятях, как
ведомые и видимые горемыки – особняки. В Белоруссии так и говорили в те времена, с полною уверенностью, "что дере коза лозу, а вовк козу, вовка мужык, мужыка
пан, пана юрыста, а юрыста чертов трыста".
|