| Главная |
| |
| |
|
Портрет Ф.М.Достоевского
работы фотографа К. А. Шапиро. 1879 |
| |
|
| |
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ
(1821 – 1881)
БЕДНЫЕ ЛЮДИ
Роман [ 1] |
| |
Содержание
|
|
|
|
|
Ох уж эти мне сказочники! Нет чтобы написать что-нибудь полезное,
приятное, усладительное, а то всю подноготную в земле вырывают!..
Вот уж запретил бы им писать! Ну, на что это похоже:
читаешь... невольно задумаешься, — а там всякая дребедень и
пойдет в голову; право бы, запретил им писать;
так-таки просто вовсе бы запретил.
Кн. В Ф. Одоевский[2]
|
| |
|
| |
Бесценная моя Варвара Алексеевна!
Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь (вы знаете,
маточка, что я часочек-другой люблю поспать после должности), свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо, вдруг, невзначай, подымаю глаза, — право, у меня сердце
вот так и запрыгало! Так вы-таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего
загнут[3] и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна,
что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали. И как же мне досадно было, голубчик мой, что миловидного личика-то вашего я не мог разглядеть
хорошенько! Было время, когда и мы светло видели, маточка. Не радость старость[4], родная моя! Вот и теперь всё как-то
рябит в глазах; чуть поработаешь вечером, попишешь что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и слезы текут так, что даже совестно перед чужими бывает. Однако же в
воображении моем так и засветлела ваша улыбочка, ангельчик, ваша добренькая, приветливая улыбочка; и на сердце моем было точно такое ощущение, как тогда, как я
поцеловал вас, Варенька, — помните ли, ангельчик? Знаете ли, голубчик мой, мне даже показалось, что вы там мне пальчиком погрозили? Так ли, шалунья? Непременно вы
это всё опишите подробнее в вашем письме.
Ну, а какова наша придумочка насчет занавески вашей, Варенька? Премило, не правда ли? Сижу ли за работой, ложусь ли спать, просыпаюсь ли, уж знаю, что и вы там обо
мне думаете, меня помните, да и сами-то здоровы и веселы. Опустите занавеску — значит, прощайте, Макар Алексеевич, спать пора! Подымете — значит, с добрым утром,
Макар Алексеевич, каково-то вы спали, или: каково-то вы в вашем здоровье, Макар Алексеевич? Что же до меня касается, то я, слава творцу, здорова и благополучна!
Видите ли, душечка моя, как это ловко придумано; и писем не нужно! Хитро, не правда ли? А ведь придумочка-то моя! А что, каков я на эти дела, Варвара Алексеевна?
Доложу я вам, маточка моя, Варвара Алексеевна, что спал я сию ночь добрым порядком, вопреки ожиданий, чем и весьма доволен; хотя на новых квартирах, с новоселья, и
всегда как-то не спится; всё что-то так, да не так! Встал я сегодня таким ясным соколом[5] — любо-весело! Что это какое утро сегодня хорошее, маточка! У нас растворили
окошко; солнышко светит, птички чирикают, воздух дышит весенними ароматами, и вся природа оживляется — ну, и остальное там всё было тоже соответственное; всё в
порядке, по-весеннему. Я даже и помечтал сегодня довольно приятно, и всё об вас были мечтания мои, Варенька. Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для
украшения природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию
небесных птиц[6], — ну, и остальное всё такое же, сему же подобное; то есть я всё такие сравнения отдаленные делаю. У меня
там книжка есть одна, Варенька, так в ней то же самое, всё такое же весьма подробно описано. Я к тому пишу, что ведь разные бывают мечтания, маточка. А вот теперь
весна, так и мысли всё такие приятные, острые, затейливые, и мечтания приходят нежные; всё в розовом цвете. Я к тому и написал это всё; а впрочем, я это всё взял из
книжки. Там сочинитель обнаруживает такое же желание в стишках и пишет —
Зачем я не птица, не хищная птица![7]
Ну и т. д. Там и еще есть разные мысли, да бог с ними! А вот куда это вы утром ходили сегодня, Варвара Алексеевна? Я еще и в должность не
сбирался[8], а вы, уж подлинно как пташка весенняя, порхнули из комнаты и по двору прошли такая веселенькая. Как мне-то было весело, на вас глядя! Ах,
Варенька, Варенька! вы не грустите; слезами горю помочь нельзя; это я знаю, маточка моя, это я на опыте знаю. Теперь же вам так покойно, да и здоровьем вы немного
поправились. Ну, что ваша Федора? Ах, какая же она добрая женщина! Вы мне, Варенька, напишите, как вы с нею там живете теперь и всем ли вы довольны? Федора-то немного
ворчлива; да вы на это не смотрите, Варенька. Бог с нею! Она такая добрая.
Я уже вам писал о здешней Терезе, — тоже и добрая и верная женщина. А уж как я беспокоился об наших письмах! Как они передаваться-то будут? А вот как тут послал
господь на наше счастие Терезу. Она женщина добрая, кроткая, бессловесная. Но наша хозяйка просто безжалостная. Затирает ее в работу, словно
ветошку какую-нибудь[9].
Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира! Прежде ведь я жил таким глухарем[10], сами знаете:
смирно, тихо; у меня, бывало, муха летит, так и муху слышно. А здесь шум, крик, гвалт! Да ведь вы еще и не знаете, как это всё здесь устроено. Вообразите, примерно,
длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую всё двери да двери, точно нумера, всё так в ряд простираются. Ну,
вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте — Ноев
ковчег![11] Впрочем, кажется, люди хорошие, всё такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной
части), человек начитанный:[12] и о Гомере, и о Брамбеусе[13], и о разных у них там сочинителях говорит,
обо всем говорит, — умный человек! Два офицера живут и всё в карты играют.[14] Мичман живет; англичанин-учитель живет.
Постойте, я вас потешу, маточка; опишу их в будущем письме сатирически, то есть как они там сами по себе, со всею подробностию. Хозяйка наша, — очень маленькая и
нечистая старушонка, — целый день в туфлях да в шлафроке ходит[15] и целый день всё кричит на Терезу. Я живу в кухне, или
гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая,
уголок такой скромный... то есть, или еще лучше сказать, кухня большая в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и
выходит как бы еще комната[16], нумер сверхштатный; всё просторное, удобное, и окно есть, и всё, — одним словом, всё удобное. Ну, вот это мой
уголочек. Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был; что вот, дескать, кухня! — то есть я, пожалуй, и в самой
этой комнате за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу. Поставил я у себя кровать,
стол, комод, стульев парочку[17], образ повесил. Правда, есть квартиры и лучше, — может быть, есть и гораздо лучшие, — да удобство-то главное; ведь
это я всё для удобства, и вы не думайте, что для другого чего-нибудь. Ваше окошко напротив, через двор; и двор-то узенький, вас мимоходом увидишь — всё веселее мне,
горемычному, да и дешевле. У нас здесь самая последняя комната, со столом, тридцать пять рублей ассигнациями стоит[18].
Не по карману! А моя квартира стоит мне семь рублей ассигнациями, да стол пять целковых:[19] вот двадцать четыре с
полтиною, а прежде ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал. Оно, знаете ли, родная моя, чаю
не пить как-то стыдно; здесь всё народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона; а по мне всё равно, я не прихотлив. Положите
так, для карманных денег — всё сколько-нибудь требуется — ну, сапожишки какие-нибудь[20], платьишко — много ль останется?
Вот и всё мое жалованье. Я-то не ропщу и доволен. Оно достаточно. Вот уже несколько лет достаточно; награждения тоже бывают. Ну, прощайте, мой ангельчик. Я там купил
парочку горшков с бальзаминчиком и гераньку — недорого. А вы, может быть, и резеду любите? Так и резеда есть, вы напишите; да, знаете ли, всё как можно подробнее
напишите. Вы, впрочем, не думайте чего-нибудь и не сомневайтесь, маточка, обо мне, что я такую комнату нанял. Нет, это удобство заставило, и одно удобство
соблазнило меня. Я ведь, маточка, деньги коплю, откладываю; у меня денежка водится. Вы не смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом
перешибет. Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично твердой и безмятежной души человеку. Прощайте, мой ангельчик! Расписался
я вам чуть не на двух листах, а на службу давно пора. Целую ваши пальчики, маточка, и пребываю
вашим нижайшим слугою и вернейшим другом
Макаром Девушкиным.
P. S. Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее.[21] Я вам при сем посылаю, Варенька, фунтик
конфет;[22] так вы их скушайте на здоровье, да, ради бога, обо мне не заботьтесь и не будьте в претензии. Ну, так
прощайте же, маточка.
|
| |
Апреля 8.
|
| |
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Знаете ли, что придется наконец совсем поссориться с вами? Клянусь вам, добрый Макар Алексеевич, что мне даже тяжело принимать ваши подарки. Я знаю, чего они вам
стоят, каких лишений и отказов в необходимейшем себе самому. Сколько раз я вам говорила, что мне не нужно ничего, совершенно ничего; что я не в силах вам воздать и за
те благодеяния, которыми вы доселе осыпали меня. И зачем мне эти горшки? Ну, бальзаминчики еще ничего, а геранька зачем? Одно словечко стоит неосторожно сказать, как
например об этой герани, уж вы тотчас и купите; ведь, верно, дорого? Что за прелесть на ней цветы! Пунсовые[23] крестиками. Где это вы достали такую хорошенькую гераньку?
Я ее посредине окна поставила, на самом видном месте; на полу же поставлю скамейку, а на скамейку еще цветов поставлю; вот только дайте мне самой разбогатеть! Федора
не нарадуется; у нас теперь словно рай в комнате, — чисто, светло! Ну, а конфеты зачем? И право, я сейчас же по письму угадала, что у вас что-нибудь да не так — и
рай, и весна, и благоухания летают, и птички чирикают. Что это, я думаю, уж нет ли тут и стихов? Ведь, право, одних стихов и недостает в письме вашем, Макар Алексеевич!
И ощущения нежные, и мечтания в розовом цвете — всё здесь есть! Про занавеску и не думала; она, верно, сама зацепилась, когда я горшки переставляла; вот вам!
Ах, Макар Алексеевич! Что вы там ни говорите, как ни рассчитывайте свои доходы, чтоб обмануть меня, чтобы показать, что они все сплошь идут на вас одного, но от меня
не утаите и не скроете ничего. Ясно, что вы необходимого лишаетесь из-за меня. Что это вам вздумалось, например, такую квартиру нанять? Ведь вас беспокоят, тревожат;
вам тесно, неудобно. Вы любите уединение, а тут и чего-чего нет около вас! А вы бы могли гораздо лучше жить, судя по жалованью вашему. Федора говорит, что вы прежде
и не в пример лучше теперешнего жили. Неужели ж вы так всю свою жизнь прожили, в одиночестве, в лишениях, без радости, без дружеского приветливого слова, у чужих людей
углы нанимая? Ах, добрый друг, как мне жаль вас! Щадите хоть здоровье свое, Макар Алексеевич! Вы говорите, что у вас глаза слабеют, так не пишите при свечах; зачем
писать? Ваша ревность к службе и без того, вероятно, известна начальникам вашим.
Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько денег. Знаю, что вы меня любите, да сами-то вы не богаты... Сегодня я тоже весело встала. Мне было так хорошо; Федора
давно уже работала, да и мне работу достала. Я так обрадовалась; сходила только шелку купить, да и принялась за работу. Целое утро мне было так легко на душе, я так
была весела! А теперь опять всё черные мысли, грустно; всё сердце изныло.
Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба! Тяжело то, что я в такой неизвестности, что я не имею будущности, что я и предугадывать не могу о том, что со
мной станется. Назад и посмотреть страшно. Там всё такое горе, что сердце пополам рвется при одном воспоминании. Век буду я плакаться на злых людей, меня погубивших!
Смеркается. Пора за работу. Я вам о многом хотела бы написать, да некогда, к сроку работа. Нужно спешить. Конечно, письма хорошее дело; всё не так скучно. А зачем вы
сами к нам никогда не зайдете? Отчего это, Макар Алексеевич? Ведь теперь вам близко, да и время иногда у вас выгадывается свободное. Зайдите, пожалуйста! Я видела
вашу Терезу. Она, кажется, такая больная; жалко было ее; я ей дала двадцать копеек. Да! чуть было не забыла: непременно напишите всё, как можно подробнее, о вашем
житье-бытье. Что за люди такие кругом вас, и ладно ли вы с ними живете? Мне очень хочется всё это знать. Смотрите же, непременно напишите! Сегодня уж я нарочно угол
загну. Ложитесь пораньше; вчера я до полночи у вас огонь видела. Ну, прощайте. Сегодня и тоска, и скучно, и грустно![24]
Знать, уж день такой! Прощайте.
Ваша
Варвара Доброселова.
|
| |
Апреля 8.
|
| |
Милостивая государыня, Варвара Алексеевна!
Да, маточка, да, родная моя, знать, уж денек такой на мою долю горемычную выдался! Да; подшутили вы надо мной, стариком. Варвара Алексеевна! Впрочем, сам виноват,
кругом виноват! Не пускаться бы на старости лет с клочком волос в амуры да в экивоки... И еще скажу, маточка: чуден иногда человек, очень чуден. И, святые вы мои! о
чем заговорит, занесет подчас! А что выходит-то, что следует-то из этого? Да ровно ничего не следует, а выходит такая дрянь, что убереги меня,
господи![25] Я, маточка, я не сержусь, а так досадно только очень вспоминать обо всем, досадно, что я вам написал так фигурно и глупо. И в
должность-то я пошел сегодня таким гоголем-щеголем; сияние такое было на сердце. На душе ни с того ни с сего такой праздник был; весело было! За бумаги принялся
рачительно — да что вышло-то потом из этого! Уж потом только как осмотрелся, так всё стало по-прежнему — и серенько и темненько. Всё те же чернильные пятна, всё те же
столы и бумаги, да и я всё такой же; так, каким был, совершенно таким же и остался, — так чего же тут было на Пегасе-то ездить? Да из чего это вышло-то всё? Что
солнышко проглянуло да небо полазоревело! от этого, что ли? Да и что за ароматы такие, когда на нашем дворе под окнами и чему-чему не случается быть! Знать, это мне
всё сдуру так показалось. А ведь случается же иногда заблудиться так человеку в собственных чувствах своих да занести околесную. Это ни от чего иного происходит, как
от излишней, глупой горячности сердца. Домой-то я не пришел, а приплелся; ни с того ни с сего голова у меня разболелась; уж это, знать, всё одно к одному. (В спину,
что ли, надуло мне.) Я весне-то обрадовался, дурак дураком, да в холодной шинели пошел[26]. И в чувствах-то вы моих ошиблись,
родная моя! Излияние-то их совершенно в другую сторону приняли. Отеческая приязнь одушевляла меня, единственно чистая отеческая приязнь, Варвара Алексеевна; ибо я
занимаю у вас место отца родного, по горькому сиротству вашему; говорю это от души, от чистого сердца, по-родственному. Уж как бы там ни было, а я вам хоть дальний
родной, хоть, по пословице, и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник, и теперь ближайший родственник и покровитель; ибо там, где вы ближе всего имели право
искать покровительства и защиты, нашли вы предательство и обиду. А насчет стишков скажу я вам, маточка, что неприлично мне на старости лет в составлении стихов
упражняться. Стихи вздор! За стишки и в школах теперь ребятишек секут... вот оно что, родная моя.
Что это вы пишете мне, Варвара Алексеевна, про удобства, про покой и про разные разности? Маточка моя, я не брюзглив и не требователен, никогда лучше теперешнего не
жил; так чего же на старости-то лет привередничать? Я сыт, одет, обут; да и куда нам затеи затевать! Не графского рода! Родитель мой был
не из дворянского звания[27] и со всей-то семьей своей был беднее меня по доходу. Я не неженка! Впрочем, если на правду пошло, то на старой квартире
моей всё было не в пример лучше; попривольнее было, маточка. Конечно, и теперешняя моя квартира хороша, даже в некотором отношении веселее и, если хотите,
разнообразнее; я против этого ничего не говорю, да всё старой жаль. Мы, старые, то есть пожилые, люди, к старым вещам, как к родному чему, привыкаем. Квартирка-то была,
знаете, маленькая такая; стены были... ну, да что говорить! — стены были, как и все стены, не в них и дело, а вот воспоминания-то обо всем моем прежнем на меня тоску
нагоняют... Странное дело — тяжело, а воспоминания как будто приятные. Даже что дурно было, на что подчас и досадовал, и то в воспоминаниях как-то очищается от
дурного и предстает воображению моему в привлекательном виде. Тихо жили мы, Варенька; я да хозяйка моя, старушка, покойница. Вот и старушку-то мою с грустным чувством
припоминаю теперь! Хорошая была она женщина и недорого брала за квартиру. Она, бывало, всё вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных
спицах;[28] только этим и занималась. Огонь-то мы с нею вместе держали, так за одним столом и работали. Внучка у ней Маша была — ребенком еще помню
ее — лет тринадцати теперь будет девочка. Такая шалунья была, веселенькая, всё нас смешила; вот мы втроем так и жили. Бывало, в длинный зимний вечер присядем к
круглому столу, выпьем чайку, а потом и за дело примемся. А старушка, чтоб Маше не скучно было да чтоб не шалила шалунья, сказки, бывало, начнет сказывать. И какие
сказки-то были! Не то что дитя, и толковый и умный человек заслушается. Чего! сам я, бывало, закурю себе трубочку, да так заслушаюсь, что и про дело забуду. А дитя-то,
шалунья-то наша, призадумается; подопрет ручонкой розовую щечку, ротик свой раскроет хорошенький и, чуть страшная сказка, так жмется, жмется
к старушке[29]. А нам-то любо было смотреть на нее; и не увидишь, как свечка нагорит, не слышишь, как на дворе подчас и вьюга злится и метель метет.
Хорошо было нам жить, Варенька; и вот так-то мы чуть ли не двадцать лет вместе прожили. Да что я тут заболтался! Вам, может быть, такая материя не нравится, да и мне
вспоминать не так-то легко, особливо теперь: время сумерки. Тереза с чем-то возится, у меня болит голова, да и спина немного болит, да и мысли-то такие чудные, как
будто и они тоже болят; грустно мне сегодня, Варенька! Что же это вы пишете, родная моя? Как же я к вам приду? Голубчик мой, что люди-то скажут? Ведь вот через двор
перейти нужно будет, наши заметят, расспрашивать станут, — толки пойдут, сплетни пойдут, делу дадут другой смысл. Нет, ангельчик мой, я уж вас лучше завтра у
всенощной увижу[30]; это будет благоразумнее и для обоих нас безвреднее. Да не взыщите на мне, маточка, за то, что я вам
такое письмо написал; как перечел, так и вижу, что всё такое бессвязное. Я, Варенька, старый, неученый человек; смолоду не выучился, а теперь и в ум ничего не пойдет,
коли снова учиться начинать. Сознаюсь, маточка, не мастер описывать, и знаю, без чужого иного указания и пересмеивания, что если захочу что-нибудь написать
позатейливее, так вздору нагорожу. Видел вас у окна сегодня, видел, как вы стору опустили. Прощайте, прощайте, храни вас господь! Прощайте, Варвара Алексеевна.
Ваш бескорыстный друг
Макар Девушкин.
P. S. Я, родная моя, сатиры-то ни об ком не пишу теперь. Стар я стал, матушка, Варвара Алексеевна, чтоб попусту зубы скалить! и надо мной засмеются, по русской
пословице: кто, дескать, другому яму роет, так тот... и сам туда же[31].
|
| |
|
| |
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Ну, как вам не стыдно, друг мой и благодетель, Макар Алексеевич, так закручиниться и закапризничать. Неужели вы обиделись! Ах, я часто бываю неосторожна, но не думала,
что вы слова мои примете за колкую шутку. Будьте уверены, что я никогда не осмелюсь шутить над вашими годами и над вашим характером. Случилось же это всё по моей
ветрености, а более потому, что ужасно скучно, а от скуки и за что не возьмешься? Я же полагала, что вы сами в своем письме хотели посмеяться. Мне ужасно грустно
стало, когда я увидела, что вы недовольны мною. Нет, добрый друг мой и благодетель, вы ошибетесь, если будете подозревать меня в нечувствительности и неблагодарности.
Я умею оценить в моем сердце всё, что вы для меня сделали, защитив меня от злых людей, от их гонения и ненависти. Я вечно буду за вас бога молить, и если моя молитва
доходна к богу и небо внемлет ей, то вы будете счастливы.
Я сегодня чувствую себя очень нездоровою. Во мне жар и озноб попеременно. Федора за меня очень беспокоится. Вы напрасно стыдитесь ходить к нам, Макар Алексеевич. Какое
другим дело! Вы с нами знакомы, и дело с концом!.. Прощайте, Макар Алексеевич. Более писать теперь не о чем, да и не могу: ужасно нездоровится. Прошу вас еще раз не
сердиться на меня и быть уверену в том всегдашнем почтении и в той привязанности, с каковыми честь имею пребыть наипреданнейшею
и покорнейшею услужницей вашей
Варварой Доброселовой.
|
| |
|
| |
Милостивая государыня, Варвара Алексеевна!
Ах, маточка моя, что это с вами! Ведь вот каждый-то раз вы меня так пугаете. Пишу вам в каждом письме, чтоб вы береглись, чтоб вы кутались, чтоб не выходили в дурную
погоду, осторожность во всем наблюдали бы, — а вы, ангельчик мой, меня и не слушаетесь. Ах, голубчик мой, ну, словно вы дитя какое-нибудь! Ведь вы слабенькие, как
соломинка слабенькие, это я знаю. Чуть ветерочек какой, так уж вы и хвораете. Так остерегаться нужно, самой о себе стараться, опасностей избегать и друзей своих в
горе и в уныние не вводить.
Изъявляете желание, маточка, в подробности узнать о моем житье-бытье и обо всем меня окружающем. С радостию спешу исполнить ваше желание, родная моя. Начну сначала,
маточка: больше порядку будет. Во-первых, в доме у нас, на чистом входе, лестницы весьма посредственные[32]; особливо парадная
— чистая, светлая, широкая, всё чугун да красное дерево. Зато уж про черную и не спрашивайте: винтовая, сырая, грязная[33],
ступеньки поломаны, и стены такие жирные, что рука прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке стоят сундуки, стулья и шкафы поломанные, ветошки развешаны,
окна повыбиты; лоханки стоят со всякою нечистью, с грязью, с сором, с яичною скорлупою да с рыбьими пузырями; запах дурной... одним словом, нехорошо.
Я уже описывал вам расположение комнат; оно, нечего сказать, удобно, это правда, но как-то в них душно, то есть не то чтобы оно пахло дурно, а так, если можно
выразиться, немного гнилой, остро-услащенный запах какой-то. На первый раз впечатление невыгодное, но это всё ничего; стоит только минуты две побыть у нас, так и
пройдет, и не почувствуешь, как всё пройдет, потому что и сам как-то дурно пропахнешь, и платье пропахнет, и руки пропахнут, и всё пропахнет, — ну, и привыкнешь. У нас
чижики так и мрут[34]. Мичман уж пятого покупает, — не живут в нашем воздухе, да и только. Кухня у нас большая, обширная,
светлая. Правда, по утрам чадно немного, когда рыбу или говядину жарят, да и нальют и намочат везде, зато уж вечером рай. В кухне у нас на веревках всегда белье висит
старое; а так как моя комната недалеко, то есть почти примыкает к кухне, то запах от белья меня беспокоит немного; но ничего: поживешь и попривыкнешь.
С самого раннего утра, Варенька, у нас возня начинается, встают, ходят, стучат, — это поднимаются все, кому надо, кто в службе или так, сам по себе; все пить чай
начинают. Самовары у нас хозяйские, большею частию, мало их, ну так мы все очередь держим; а кто попадет не в очередь со своим чайником, так сейчас тому голову вымоют.
Вот я было попал в первый раз, да... впрочем, что же писать! Тут-то я со всеми и познакомился. С мичманом с первым познакомился; откровенный такой, всё мне рассказал:
про батюшку, про матушку, про сестрицу, что за тульским заседателем[35], и про город
Кронштадт[36]. Обещал мне во всем покровительствовать и тут же меня к себе на чай пригласил. Отыскал я его в той самой комнате, где у нас обыкновенно
в карты играют. Там мне дали чаю и непременно хотели, чтоб я в азартную игру с ними играл. Смеялись ли они, нет ли надо мною, не знаю; только сами они всю ночь
напролет проиграли, и когда я вошел, так тоже играли. Мел, карты, дым такой ходил по всей комнате, что глаза ело. Играть я не стал, и мне сейчас заметили, что я про
философию говорю. Потом уж никто со мною и не говорил всё время; да я, по правде, рад был тому. Не пойду к ним теперь; азарт у них, чистый азарт! Вот у чиновника по
литературной части бывают также собрания по вечерам. Ну, у того хорошо, скромно, невинно и деликатно; всё на тонкой ноге[37].
Ну, Варенька, замечу вам еще мимоходом, что прегадкая женщина наша хозяйка, к тому же сущая ведьма. Вы видели Терезу. Ну, что она такое на самом-то деле? Худая, как
общипанный, чахлый цыпленок. В доме и людей-то всего двое: Тереза да Фальдони[38], хозяйский слуга. Я не знаю, может
быть, у него есть и другое какое имя, только он и на это откликается; все его так зовут. Он рыжий, чухна какая-то[39],
кривой, курносый, грубиян: всё с Терезой бранится, чуть не дерутся. Вообще сказать, жить мне здесь не так чтобы совсем было хорошо... Чтоб этак всем разом ночью
заснуть и успокоиться — этого никогда не бывает. Уж вечно где-нибудь сидят да играют, а иногда и такое делается, что зазорно рассказывать. Теперь уж я все-таки пообвык,
а вот удивляюсь, как в таком содоме семейные люди уживаются. Целая семья бедняков каких-то у нашей хозяйки комнату нанимает, только не рядом с другими нумерами, а по
другую сторону, в углу, отдельно. Люди смирные! Об них никто ничего и не слышит. Живут они в одной комнатке, огородясь в ней перегородкою. Он какой-то чиновник без
места, из службы лет семь тому исключенный за что-то. Фамилья его Горшков; такой седенький, маленький; ходит в таком засаленном, в таком истертом платье, что больно
смотреть; куда хуже моего! Жалкий, хилый такой (встречаемся мы с ним иногда в коридоре); коленки у него дрожат, руки дрожат, голова дрожит, уж от болезни, что ли,
какой, бог его знает; робкий, боится всех, ходит стороночкой; уж я застенчив подчас, а этот еще хуже. Семейства у него — жена и трое детей. Старший, мальчик, весь в
отца, тоже такой чахлый. Жена была когда-то собою весьма недурна, и теперь заметно; ходит, бедная, в таком жалком отребье. Они, я слышал, задолжали хозяйке; она с
ними что-то не слишком ласкова. Слышал тоже, что у самого-то Горшкова неприятности есть какие-то, по которым он и места лишился... процесс не процесс, под судом не
под судом, под следствием каким-то[40], что ли — уж истинно не могу вам сказать. Бедны-то они, бедны — господи,
бог мой! Всегда у них в комнате тихо и смирно, словно и не живет никто. Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж
это худой знак. Как-то мне раз, вечером, случилось мимо их дверей пройти; на ту пору в доме стало что-то не по-обычному тихо; слышу всхлипывание, потом шепот, потом
опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, так жалко, что у меня всё сердце надорвалось, и потом всю ночь мысль об этих бедняках меня не покидала, так
что и заснуть не удалось хорошенько.
Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам всё, как умел. Сегодня я весь день всё только об вас и думаю. У меня за вас, родная моя, все сердце
изныло. Ведь вот, душечка моя, я вот знаю, что у вас теплого салопа нет[41]. Уж эти мне петербургские весны, ветры
да дождички со снежочком, — уж это смерть моя, Варенька! Такое благорастворение воздухов[42], что убереги меня,
господи! Не взыщите, душечка, на писании; слогу нет, Варенька, слогу нет никакого. Хоть бы какой-нибудь был! Пишу, что на ум взбредет, так, чтобы вас только
поразвеселить чем-нибудь. Ведь вот если б я учился как-нибудь, дело другое; а то ведь как я учился? даже и не на медные
деньги[43].
Ваш всегдашний и верный друг
Макар Девушкин.
|
| |
|
| |
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Сегодня я двоюродную сестру мою Сашу встретила! Ужас! и она погибнет, бедная! Услышала я тоже со стороны, что Анна Федоровна всё обо мне выведывает. Она, кажется,
никогда не перестанет меня преследовать. Она говорит, что хочет простить меня, забыть всё прошедшее и что непременно сама навестит меня. Говорит, что вы мне вовсе не
родственник, что она ближе мне родственница, что в семейные отношения наши вы не имеете никакого права входить и что мне стыдно и неприлично жить вашей милостыней и
на вашем содержании... говорит, что я забыла ее хлеб-соль, что она меня с матушкой, может быть, от голодной смерти избавила, что она нас поила-кормила и с лишком два
с половиною года на нас убыточилась, что она нам сверх всего этого долг простила. И матушку-то она пощадить не хотела! А если бы знала бедная матушка, что они со мною
сделали! Бог видит!.. Анна Федоровна говорит, что я по глупости моей своего счастия удержать не умела, что она сама меня на счастие наводила, что она ни в чем
остальном не виновата и что я сама за честь свою не умела, а может быть, и не хотела вступиться. А кто же тут виноват, боже великий! Она говорит, что господин Быков
прав совершенно и что не на всякой же жениться, которая... да что писать! Жестоко слышать такую неправду, Макар Алексеевич! Я не знаю, что со мною теперь делается. Я
дрожу, плачу, рыдаю; это письмо я вам два часа писала. Я думал, что она по крайней мере сознает свою вину предо мною; а она вот как теперь! Ради бога, не тревожьтесь,
друг мой, единственный доброжелатель мой! Федора все преувеличивает: я не больна. Я только простудилась немного вчера, когда ходила на Волково к матушке панихиду
служить[44]. Зачем вы не пошли вместе со мною; я вас так просила. Ах, бедная, бедная моя матушка, если б ты встала из гроба,
если бы ты знала, если б ты видела, что они со мною сделали!..
В. Д.
|
| |
|
| |
Голубчик мой, Варенька!
Посылаю вам винограду немного, душечка; для выздоравливающей это, говорят, хорошо, да и доктор рекомендует для утоления жажды, так только единственно для жажды. Вам
розанчиков намедни захотелось[45], маточка; так вот я вам их теперь посылаю. Есть ли у вас аппетит, душечка? —
вот что главное. Впрочем, слава богу, что всё прошло и кончилось и что несчастия наши тоже совершенно оканчиваются. Воздадим благодарение небу! А что до книжек
касается, то достать покамест нигде не могу. Есть тут, говорят, хорошая книжка одна и весьма высоким слогом написанная; говорят, что хороша, я сам не читал, а здесь
очень хвалят. Я просил ее для себя; обещались препроводить. Только будете ли вы-то читать? Вы у меня на этот счет привередница; трудно угодить на ваш вкус, уж я вас
знаю, голубчик вы мой; вам, верно, всё стихотворство надобно, воздыханий, амуров, — ну, и стихов достану, всего достану; там есть тетрадка одна переписанная.
Я-то живу хорошо. Вы, маточка, обо мне не беспокойтесь, пожалуйста. А что Федора вам насказала на меня, так всё это вздор; вы ей скажите, что она налгала, непременно
скажите ей, сплетнице!.. Я нового вицмундира совсем не продавал[46]. Да и зачем, сами рассудите, зачем
продавать? Вот, говорят, мне сорок рублей серебром награждения выходит[47], так зачем же продавать? Вы, маточка,
не беспокойтесь; она мнительна, Федора-то, она мнительна. Заживем мы, голубчик мой! Только вы-то, ангельчик, выздоравливайте, ради бога, выздоравливайте, на огорчите
старика. Кто это говорит вам, что я похудел? Клевета, опять клевета! Здоровехонек и растолстел так, что самому опять становится совестно, сыт и доволен по горло; вот
только бы вы-то выздоравливали! Ну, прощайте, мой ангельчик; целую все ваши пальчики и пребываю вашим вечным, неизменным другом
Макаром Девушкиным.
P. S. Ах, душенька моя, что это вы опять в самом деле стали писать?.. о чем вы блажите-то! да как же мне ходить к вам так часто, маточка, как? я вас спрашиваю.
Разве темнотою ночною пользуясь; да вот теперь и ночей-то почти не бывает[48]: время такое. Я и то, маточка моя, ангельчик,
вас почти совсем не покидал во всё время болезни вашей, во время беспамятства-то вашего; но и тут я и сам уж не знаю, как я все эти дела обделывал; да и то потом
перестал ходить; ибо любопытствовать и расспрашивать начали. Здесь уж и без того сплетня заплелась какая-то. Я на Терезу надеюсь; она не болтлива; но всё же, сами
рассудите вы, маточка, каково это будет, когда они всё узнаю про нас? Что-то они подумаю и что они скажут тогда? Так вот вы скрепите сердечко, маточка, да переждите до
выздоровления; а мы потом уж так, вне дома, где-нибудь рандеву дадим[49].
Продолжение: Июня 1. >>>
|
|
1. «Бедные люди» – впервые: в «Петербургском сборнике», 1846, с
подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. – 12 января 1846 г.; дата выхода в свет – 21 января 1846 г.).
Роман Достоевского представляет собой пятьдесят четыре письма, которыми обменялись Макар Девушкин и Варвара Доброселова. История героев романа открывается перед
читателем в письмах за полгода: первое письмо Девушкина – от 8 апреля, последнее Варенькино – от 30 сентября.
Эпистолярная форма позволяла передать в романе слово самим персонажам и при этом, по примеру Гоголя, сделать их язык и стиль своеобразным масштабом, отражающим уровень
их духовной жизни, выявляющим их силу и слабость, их ограниченность и нравственную силу. Кульминация переписки – письма Макара Девушкина от 1 и 8 июля, в которых он
делится впечатлениями о двух прочитанных произведениях, «Станционном смотрителе» Пушкина и «Шинели» Гоголя. В обоих случаях Девушкин узнаёт в главном герое себя, но
если судьбе Самсона Вырина он сопереживает, то изображение Акакия Акакиевича лишь вызывает у него гнев.
О времени замысла и начале работы Достоевского над «Бедными людьми» высказывались разноречивые мнения. Некоторые мемуаристы, К. А. Трутовский, например, предполагали,
что замысел «Бедных людей» возник у Достоевского еще в Инженерном училище (РО. 1893. № 1. С. 215; Достоевский в воспоминаниях, 1990. T . 1. С. 173), а А. И. Савельев,
служивший в училище ротным офицером, ссылаясь на позднейшее (устное) признание самого писателя, утверждал, что Достоевский «начал писать (...) роман еще
до поступления своего в училище» и продолжал работать над ним там по ночам (см.: Биография. С. 43). Опираясь на это свидетельство, А. Л. Бем высказал предположение,
что в работе над «Бедными людьми» Достоевский использовал «более старые записи, свои юношеские опыты» (Бем, Первые шаги. С. 69 – 70).
Однако в январе и ноябре 1877 г. Достоевский дважды заявил в «Дневнике писателя», что «Бедные люди» «были начаты (...) в 1844 году» (ДП. 1877. Ноябрь. Гл. 1, § 2 –
Акад. ПСС. Т . 26. С. 65) «вдруг», «в начале зимы» (ДП. 1877. Январь. Гл. 2, § 4 – Акад. ПСС. Т . 25. С. 28), и эти свидетельства нужно признать более достоверными.
Высоко оцененный Белинским и Некрасовым роман Достоевского уже 7 июня 1845 г. был передан Некрасовым цензору А. В. Никитенко (которого он просил взять на себя цензуру
«Петербургского сборника») с просьбой просмотреть рукопись «хоть к сентябрю месяцу». В письме к цензору Некрасов попутно рекомендовал ему роман как «чрезвычайно
замечательный» (см.: Некрасов, 1981–2000. Т. 14, кн. 1. С. 52). ( вернуться)
2. Ох уж эти мне сказочники!.. – эпиграф взят из рассказа В. Ф . Одоевского «Живой мертвец»
(О3 . 1844. Т . 32. Февраль. С. 331—332 (выпуск в свет — 3 февраля); Одоевский В. Ф . Соч. СПб., 1844. Ч. 3. С. 140 (поступил в продажу в августе)).
Сопоставление разночтений эпиграфа с журнальным и книжным текстами отрывка обнаруживает, что «Достоевский воспользовался первым, журнальным вариантом и затем, по
выходе „Сочинений” Одоевского в свет, его не скорректировал» (Турьян М. А. Об эпиграфе к «Бедным людям». Материалы и исследования. Т. 14. С. 89).
В эпиграфе допущено несколько нарушений исходного текста: в фразе «Ох уж мне эти сказочники» переставлены два слова, глагол «задумываешься» изменен на «задумаешься»,
и в конце отрывка слово «запретить» дважды переделано на «запретил». ( вернуться)
3. Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут ... – параллель рассказу М. И. Воскресенского
«Замоскворецкие Тереза и Фальдони» (ЛГ. 1843. № 7. С. 127–134; № 8. С. 147–158), герои которого также живут в квартирах, расположенных напротив, «так что из окон одной
половины можно всегда глазами хозяйничать в другой, если только окно не завесилось занавескою». ( вернуться)
4. Не радость старость... – первая часть русской пословицы: «Старость не радость, а молодость
(горб) не корысть» (Даль. Т. 4. С. 8, 316). ( вернуться)
5. ...ясным соколом... – молодцем (фольклорное выражение). ( вернуться)
6. ...и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию
небесных птиц... – аллюзия на изречение из Нагорной проповеди Иисуса Христа: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы;
и Отец ваш Небесный питает их» (Мф. 6, 26). ( вернуться)
7. Зачем я не птица, не хищная птица! – слова, открывающие комментируемую цитату, совпадают
буквально с первым полустихом начальной строки стихотворения М. Ю. Лермонтова «Желание» («Зачем я не птица, не ворон степной...», 29 июля 1831), что
дало основание сопоставлять оба стиха и видеть в приводимом Девушкиным свободную вариацию лермонтовского, принадлежащую автору
«Бедных людей». Однако в 1844 г. Достоевский не мог знать этого произведения: оно было напечатано впервые пятнадцатью годами позднее (О3 . 1859. Т . 127. № 11. Отд.
I. С. 259–260), а знакомство с ним в устной передаче или в списке убедительно отводится тем обстоятельством, что своим источником Девушкин определенно называет
имеющуюся у него «книжку». Таким образом, совпадение полустихов «Зачем я не птица...» случайное. ( вернуться)
8. А вот куда это вы утром ходили сегодня, Варвара Алексеевна? Я еще и в должность не сбирался...
– рабочий день государственного служащего в 1840-е гг. начинался в 9 – 10 часов утра и продолжался до 3 – 4 часов дня (Писаръкова А. Ф. Чиновник на
службе в конце XVII – середине XIX века // Отеч. зап. 2004. № 2. С. 360). ( вернуться)
9. Затирает ее в работу словно ветошку какую-нибудь. – словj «ветошка» в значении забитого и
униженного человека. ( вернуться)
10. Прежде ведь я жил таким глухарем... – глухарь – человек, ведущий замкнутый образ жизни,
сторонящийся общества (подобно тому как птица глухарь живет одиночкою, кроме периодов токования). ( вернуться)
11. Ноев ковчег! – восходящее к Библии крылатое выражение, означающее скученность людей в
ограниченном помещении, подобную тесноте, которая царила на корабле, построенном библейским праведником Ноем для спасения своей семьи и «каждой твари по паре» во
время Всемирного потопа (Быт. 6, 7). В этом же смысле выражение употреблено в рассказе М. И. Воскресенского «Замоскворецкие Тереза и Фальдони», где герои живут в доме,
который «внизу доверху набит, как Ноев ковчег, разнородными обитателями».
На протяжении всего XIX в. перенаселенность петербургских «доходных домов» была одной из постоянных тем русской публицистики. ( вернуться)
12. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек начитанный... – Ратазяев мог
быть либо одним из сотрудников младшего персонала Цензурного комитета, либо литератором, имевшим там дополнительную службу. Кроме цензоров, в Петербургском цензурном
комитете был небольшой штат низших чиновников для канцелярской работы. ( вернуться)
13. ...о Брамбеусе... – барон Брамбеус – псевдоним О. И. Сенковского (1800–1858), редактора
журнала «Библиотека для чтения», статьи и повести которого сделали его (что отметил еще Гоголь в «Ревизоре») одним из кумиров чиновничества и вообще малообразованной
публики.
Намекая на эту же особенность популярности Сенковского, Достоевский не имел в виду иронической оценки самого журнала, читателем которого сам ко времени работы над
«Бедными людьми» был уже долгое время. С 1835 г. в семье Достоевских была подписка на «Библиотеку для чтения», причем, как отмечает брат писателя Андрей Михайлович,
это издание было «исключительным достоянием» старших братьев, Михаила и Федора (Достоевский А. М., 1992. С. 71). В 1843 г. Достоевский брал в кондитерской свежие
номера журнала на дом (Достоевский в воспоминаниях, 1990. T . 1. С. 181–182). «Библиотеку для чтения» выделял среди литературных журналов преподаватель литературы в
Инженерном училище В. Т. Плаксин (Якубович, 1991. С. 44). ( вернуться)
14. Два офицера живут и всё в карты играют. – как вспоминал А. М. Достоевский, в годы,
непосредственно предшествующие написанию «Бедных людей», Ф. М. Достоевский «увлекался игрою в карты» с офицерами, товарищами по обучению в Главном инженерном
училище (Достоевский А. М., 1992. С. 120). ( вернуться)
15. ...в шлафроке ходит... – шлафрок (нем. Schlafrock) – разновидность домашнего халата без
пуговиц; обычно подпоясывался толстым шнуром с кистями. ( вернуться)
16. ...у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната... – в
подобного рода помещении, во флигеле Мариинской больницы для бедных, жил в раннем детстве Ф. М. Достоевский: «...в задней части этой довольно глубокой передней
отделялось помощию дощатой столярной перегородки, не доходящей до потолка, полутемное помещение для детской» (Достоевский А. М., 1992. С. 33). ( вернуться)
17. Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку... – при найме жилья в Петербурге
существовала возможность получения в аренду мебели из запасов домовладельца. ( вернуться)
18. ...35 руб. ассигн. стоит. – ассигнации – бумажные деньги, имевшие хождение в России в
1769–1849 гг. параллельно с серебряным рублем. Денежные расчеты в «Бедных людях» и других произведениях Достоевского этого периода осуществляются по действовавшему в
то время курсу 1 рубль серебром – 3 рубля 50 копеек ассигнациями. ( вернуться)
19. ...пять целковых... – целковый – монета достоинством рубль. ( вернуться)
20. ...чай пивал не всегда ~ ну, сапожишки какие-нибудь... – в письмах Достоевского к отцу с
просьбами о материальной помощи, в период учебы в Главном инженерном училище (например, от 5 – 10 мая 1839 г.), в числе первоочередных назывались расходы на чай и
приобретение сапог; в качестве аргументов, подтверждающих обоснованность просьб, выставлялся подобный тому, который приводит Макар Девушкин: «...не пив чаю, не умрешь
с голода. Проживу как-нибудь! Но я прошу у Вас хоть что-нибудь мне на сапоги в лагери (...) Неужели Вы можете думать, что сын Ваш, прося от Вас денежной помощи, просит
у Вас лишнего (...) Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества» (Акад. ПСС. Т . 28, кн. 1. С. 58, 60).
( вернуться)
21. ...отвечайте мне, ангелъчик мой, как можно подробнее. – такого рода просьбами в годы,
предшествовавшие написанию романа «Бедные люди», Достоевский обычно завершал свои письма к брату Михаилу: «Пиши же, сделай одолженье, утешь меня и пиши
как можно чаще. Отвечай немедля на это письмо (...) Пиши же или ты меня замучаешь» (9 августа 1838 г.) и др. ( вернуться)
22. ...фунтик... – русский фунт равен 0,41 кг. ( вернуться)
23. Пунсовые – пунцовые. ( вернуться)
24. ...и скучно, и грустно! – начальные слова стихотворения М. Ю. Лермонтова: «И скучно, и
грустно, и некому руку подать...» (1840). ( вернуться)
25. ...выходит такая дрянь, что убереги меня, Господи! – аллюзия на характерную особенность
стиля Н. В. Гоголя. Например, в «Тяжбе»: «Вся дрянь, какая ни есть на душе – у него на языке» (Гоголь. Т. 5. С. 111); в «Мертвых душах» (Гоголь. Т. 6. С. 36, 41,
78).
В «Петербургской летописи» Достоевский подтверждает аллюзивный характер этого словоупотребления: «Всё, всё, какая ни есть внутри дрянь, как говорит Гоголь, всё
летит с языка в дружеское сердце» (Акад. ПСС. Т. 18. С. 13). ( вернуться)
26. ...в холодной шинели пошел. – согласно уставу гражданской службы, государственный служащий
в классном чине обязан был иметь несколько мундиров и шинелей, соответствующих разным временам года. ( вернуться)
27. Родитель мой был не из дворянского звания... – фамилия Девушкин встречается в 1498 г. в
Обонежье как крестьянская (Веселовский С. Б. Ономастикой: Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М ., 1974. С. 93), происходившая предположительно от одной из
«комнатных, дворовых, сенных и других „девушек”», чьи «прижитые (...) дети получали матронимичные прозвания, которые переходили в разряд худородных фамилий»
(Владимирцев. С. 87). ( вернуться)
28. ...вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных спицах... – речь идет о заимствованном из
Англии модном в первой половине X I X в. виде рукоделия «пэтчворк»: одеяла и пледы изготавливались из разноцветных шерстяных или хлопчатобумажных лоскутов,
которые соединялись между собой вязаным швом.
Аршин – русская мера длины, равная 16 вершкам, т. е. 71,12 см. ( вернуться)
29. ...сказки, бывало, начнет сказывать. И какие сказки-то были ~ чуть страшная сказка, так жмется, жмется к
старушке. – отражение личных впечатлений Достоевского, который в детстве слушал русские народные сказки от крестьянских кормилиц Дарьи, Лукерьи и
Катерины, а также няни Алены Фроловны Крюковой; сказки рассказывались «часа по три, по четыре» в «темной (неосвещенной) зале», и «некоторые сказки казались (...)
очень страшными» (Достоевский в воспоминаниях, 1990. T. 1. С. 60–61; Летопись. T. 1. С. 16–17). ( вернуться)
30. ...завтра у всенощной увижу... – всенощная (всенощное бдение) – вечерняя служба
православной церкви накануне воскресений и праздников, состоящая из вечерни, утрени и 1-го часа. Следовательно, 8 апреля, которым датировано письмо Девушкина, было
или пятницей (если речь идет о встрече во время вечерни), или субботой (если подразумевается утреня, что более вероятно, так как 8 апреля 1844 г. приходилось именно
на этот день недели). В обоих случаях попадает под сомнение поддерживаемая рядом ученых интерпретация исходной даты переписки Макара Девушкина и Варвары Доброселовой
как аллюзии на восьмой день творения, напоминающей «о счастливом начале общей человеческой судьбы, о ее блаженно-райском истоке» (Ветловская. С. 62–65, 76).
( вернуться)
31. ...кто, дескать, другому яму роет, так тот... и сам туда же. – русская пословица «Кто
другому яму роет, сам в нее ввалится» (Даль. Т. 4. С. 676), парафраз Библии: «Кто копает яму, тот упадет в нее» (Екк. 10, 8). ( вернуться)
32. ...на чистом входе, лестницы весьма посредственные... – чистый вход – передний вход в
дом; посредственные – (здесь) вполне приличные. ( вернуться)
33. Зато уж про черную и не спрашивайте: винтовая, сырая, грязная ~ одним словом, нехорошо. –
параллель «Шинели» Н. В. Гоголя, где черная лестница «умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как
известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов» (Гоголь. Т. 3. С. 148). ( вернуться)
34. У нас чижики так и мрут... не живут в нашем воздухе... – чиж не выносит шума и отсутствия
свежего воздуха. Хорошее самочувствие этих птиц, которое выражается в пении, свидетельствовало о благоприятных условиях в жилище горожанина (Венцеславский А. О
певчих птицах и содержании их. СПб., 1851. С. 27). ( вернуться)
35. ...про сестрицу, что за тульским заседателем ... – упоминание о «тульском заседателе»,
возможно, навеяно пушкинскими «Отрывками из путешествия Онегина» («Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе?..»). ( вернуться)
36. ...и про город Кронштадт. – Кронштадт – военно-морская база, основанная Петром I в 1704 г.
на острове Котлин в Финском заливе. ( вернуться)
37. ...всё на тонкой ноге. – деликатно, с достоинством. ( вернуться)
38. ...Тереза да Фальдони... – имена несчастных героев-любовников популярного в конце
XVIII – начале XIX в. сентиментального романа французского писателя Н.-Ж. Леонара (Léonard; 1744–1793) «Тереза и Фальдони, или Письма двух любовников, живших
в Лионе» (1783; русский перевод М. Т. Каченовского. – М., 1804; 2-е изд. 1816) в 1840-е гг. употреблялись в качестве нарицательных.
В упоминавшемся выше рассказе М. И. Воскресенского «Замоскворецкие Тереза и Фальдони» добродетельные герои уподоблялись героям Леонара. ( вернуться)
39. ...чухна какая-то... – пренебрежительное именование
финнов (полная форма «чухонец» употреблялась в Петербурге и без этого насмешливого оттенка). ( вернуться)
40. ...места лишился... процесс не процесс, под судом не под судом, под следствием каким-то, что ли...
– чиновник, оказавшийся под следствием, уходил в бессрочный отпуск без сохранения содержания. В случае оправдания период вынужденного отпуска засчитывался
как оплачиваемое рабочее время, денежную компенсацию за этот период он получал немедленно после решения суда. Проигрыш дела в суде означал полную невозможность
получения каких-либо премий, наград и других поощрений начальства, а также возможное увольнение или понижение в должности. ( вернуться)
41. ...у вас теплого салопа нет. – салоп (фр. salope) – длинное и широкое женское пальто с
пелериной, иногда с капюшоном, обычно подбитое мехом или на вате, с прорезами для рук или с небольшими рукавами, с бархатным или меховым отложным воротником,
скреплявшееся лентами или шнурами. Вышедший еще в 1830-е гг. из моды, салоп оставался в употреблении женщин из малоимущих слоев населения, в мелкокупеческой,
чиновничьей и мещанской среде. ( вернуться)
42. ...благорастворение воздухов... – выражение из «Великой Ектеньи» (литургия Иоанна
Златоуста), молитвы «о благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных и временах мирных...».
Употребляется в значении: тишина, спокойствие, чудесная погода. ( вернуться)
43. ...как я учился? даже и не на медные деньги. – речь идет о самых началах образования,
полученных под руководством малосведущего учителя, в роли которого чаще всего подвизался за малую плату местный дьячок. Ср.: «Мы, бедные, учимся на медные, а
богачи на рублевички»; «Он учился на медные деньги» (Даль. Т. 2. С. 367). ( вернуться)
44. ...простудилась немного вчера, когда ходила на Волково к матушке панихиду служить. –
комментируемая фраза содержится в письме от 25 апреля; следовательно на православное Волково (Волковское) кладбище (название возникло от общего названия кладбищ,
заложенных в XVIII в. по обоим берегам р. Волковка, в районе Волковой Деревни) героиня ходила 24 апреля. На это число в 1845 г. приходился родительский день, день
поминовения усопших и посещения кладбищ, называемый Радоницей (Радуницей) и отмечаемый на девятый день после Пасхи. ( вернуться)
45. Вам розанчиков намедни захотелось... – розан (розанчик) – булочка с верхом в виде
сходящихся лепестков. ( вернуться)
46. Я нового вицмундира совсем не продавал. – вицмундир – форменный фрак гражданских чиновников;
его внешнее отличие от обычного мундира заключалось в том, что он имел «один только шитый кант» особого рисунка.
В 1830-е гг. из-за резкой девальвации рубля ассигнациями множество чиновников низших классов впали в бедность и оказались не в состоянии выполнять строгие нормативы
соблюдения формы одежды. Используя лазейку, которая содержалась в указе Николая I от 27 февраля 1834 г. о форменной одежде, они стали пользоваться только вицмундиром.
Причина заключалась в его дешевизне (в Петербурге около 25 рублей ассигнациями) и универсальности (он мог служить одеждой и для «будней», и для официального
присутственного места). Ношение вицмундира указывало на низкий чин его владельца. ( вернуться)
47. ...сорок рублей серебром награждения выходит ... – чиновникам гражданской службы
предусматривалось единовременное денежное поощрение «третным, полугодовым или годовым окладом жалованья» («Положения о наградах гражданских чиновников во
время прохождения службы», от 3 июня 1842 г.). Указанная Девушкиным сумма награждения — 40 рублей серебром (140 руб. ассигнациями) – это примерно треть его
годового оклада (так, в «Шинели» Акакий Акакиевич Башмачкин, равный Девушкину в чине и выполняющий ту же работу, имеет 400 рублей годового жалования; см.: Гоголь.
Т. 3. С. 146). ( вернуться)
40. ...теперь и ночей-то почти не бывает ... – конец мая в Петербурге — время белых ночей.
( вернуться)
49. Рандеву (фр. rendez-vous) – свидание. ( вернуться)
|
| |
| |
|
| |
|
|
|
