Фрагмент из рассказа «Невеста»
Черновая рукопись		Окончательный текст
Когда Саша говорил, то большие глаза его не мигали, и говорил он убедительно, тихим, протяжным баском, который от разговора скоро утомлялся у него и терял свою чистоту. – Как вы тут можете ничего не делать, – сказал он, пожимая плечами, – удивляюсь! Вы и мама не делаете решительно ничего, и, честное слово, смешно сказать, точно я где-нибудь в гареме, в Турции или Персии. Мне все это как-то дико с непривычки. И жених Андрей Андреевич ничего не делает, и бабушка... От чего вы все тут отдыхаете, скажите пожалуйста? – Мой жених делает, – сказала Надя, – только чем он занимается, никак не пойму. – Ничего он не делает. Он хороший человек, славный, спора нет, ну, и умный там, что ли, только такие, как он, никому в России не нужны.		Когда Саша говорил, то вытягивал перед слушателем два длинных, тощих пальца. – Мне все здесь как-то дико с непривычки, – продолжал он. – Черт знает, никто ничего не делает. Мамаша целый день только гуляет, как герцогиня какая-нибудь, бабушка тоже ничего не делает, вы — тоже. И жених, Андрей Андреевич, тоже ничего не делает. Надя слышала это и в прошлом году, и, кажется, в позапрошлом, и знала, что Саша иначе рассуждать не может, и это прежде смешило ее, теперь же почему-то ей стало досадно. – Все это старо и давно надоело, – сказала она и встала. – Вы бы придумали что-нибудь поновее.

Что же изменилось, почему Чехов решил исправить черновую рукопись?

Во-первых, вместо пространной авторской ремарки, описывающей манеру речи Саши, дан выразительный жест героя («вытягивал перед слушателем два длинных, тощих пальца»). В этом жесте — и убедительность Сашиной речи, и болезненность Саши. Но в черновой рукописи Чехов сам открывал читателю эти черты. В окончательном тексте автор заставляет читателя увидеть жест, позволяющий самостоятельно заметить их в герое. На первый взгляд кажется, что чеховский лаконизм в окончательном тексте делает фразу проще, в действительности же характер восприятия текста читателем усложняется. Читатель должен стать активнее, он сам делает теперь выводы.

Изменение фразы, вводящей слова Саши, несколько меняет и облик героя. В жесте, обнаруженном Чеховым, больше видна резкость напряжения, чем терпеливая усталость. «Тихий, протяжный басок» не вяжется с обликом энтузиаста. И Чехов убирает эту деталь, а впоследствии (глава II) замечает: «Закашлял грубым басом Саша».

Это усиление резкости слов Саши видно и в изменении его реплик. Вместо полупрезрительного удивления («Как вы тут можете ничего не делать, — сказал он, пожимая плечами, — удивляюсь!») теперь слышится энергичный протест, возмущение: «Черт знает, никто ничего не делает».

Далее Чехов убирает из фразы все то, что дробит ее. Саша теперь неумолимо выстраивает бездельничающих в один ряд, нагнетая ощущение всеобщей праздности повторяющимися «тоже».

Сняты и извинительные слова Саши об Андрее Андреевиче («хороший человек, славный» и пр.).

Это усиление резкости осуждения меняет и реакцию Нади. Она уже не может робко защищать своего жениха, брошен вызов всему образу ее жизни, и она сердится, сердится потому, что знает: Саша прав и теперь уже невозможно посмеяться над его словами, как это было в прошлом и позапрошлом году.

Вот к каким выводам приводят несколько на первый взгляд незначительных изменении в рассказе. А сколько таких изменений во всей «Невесте»! И разве только в ней...

Чехов не только шлифует и отделывает вновь написанное, он перерабатывает множество ранних рассказов, которые должны войти в собрание сочинений, издаваемое Марксом. Издатель торопит, и работы — горы, ведь в молодости Чехов писал удивительно много. И сейчас все написанное выдерживает строгий экзамен перед лицом самого автора. Дело не только в том, что у Чехова вкус стал строже, он многое переосмыслил, и поэтому переработке, переделке, кажется, нет конца. К полудню Чехова начинают одолевать посетители. А. Куприн вспоминает: «Бывали у него люди всех слоев, всех лагерей и оттенков. Несмотря на утомительность такого постоянного человеческого круговорота, тут было нечто и привлекательное для Чехова: он из первых рук, из первоисточников, познакомился со всем, что делалось в данную минуту в России». Посетители бывали разные. Некоторые приходили для того, чтобы, поговорив с известным писателем о «высоком», почувствовать уважение к себе. Но Чехов мягко и непреклонно «опрощал» людей, заставлял их быть самими собой. Это не было «срыванием масок» (резкости Антон Павлович не любил), просто в его присутствии люди сами чувствовали ненужность «маскарада» и переставали позировать. Как-то М. Горький оказался свидетелем такой сцены:

«Однажды его посетили три пышно одетые дамы; наполнив его комнату шумом шелковых юбок и запахом крепких духов, они чинно уселись против хозяина, притворились, будто бы их очень интересует политика, и — начали „ставить вопросы“.
— Антон Павлович! А как вы думаете, чем кончится война?
Антон Павлович покашлял, подумал и мягко, тоном серьезным, ласковым ответил:
— Вероятно — миром...
— Ну, да, конечно! — Но кто же победит? Греки или турки?
— Мне кажется, — победят те, которые сильнее...
— А кто, по-вашему, сильнее? — наперебой спрашивали дамы.
— Те, которые лучше питаются и более образованны...
— Ах, как это остроумно! — воскликнула одна.
— А кого вы больше любите — греков или турок? — спросила другая.
Антон Павлович ласково посмотрел на нее и ответил с кроткой, любезной улыбкой:
— Я люблю — мармелад... а вы — любите?
— Очень! — оживленно воскликнула дама.
— Он такой ароматный! — солидно подтвердила другая.
И все три оживленно заговорили, обнаруживая по вопросу о мармеладе прекрасную эрудицию и тонкое знание предмета. Было очевидно — они очень довольны тем, что не нужно напрягать ума и притворяться серьезно заинтересованными турками и греками, о которых они до этой поры и не думали.
Уходя, они весело пообещали Антону Павловичу:
— Мы пришлем вам мармеладу!
— Вы славно побеседовали! — заметил я, когда они ушли.
Антон Павлович тихо рассмеялся и сказал:
— Нужно, чтоб каждый человек говорил своим языком...»

(Эту сценку во время заочной экскурсии читают в лицах заранее подготовленные ученики.)

К часу дня Чеховы собирались в столовой (фотография). Почти всегда за обеденным столом был кто-нибудь из гостей.

Все здесь очень просто: стол, буфет, сделанный по рисунку Марии Павловны еще в Мелихове, черное фортепьяно. Вещи не претендуют на изысканную роскошь: они лишь напоминание о близких людях, о событиях, которые дороги. Вот картина «Бедность» — последняя неоконченная работа талантливого брата Чехова Николая. Вот вид «голубоглазой Венеции» (так называл Чехов город, который произвел на него сильное впечатление): в пролетах темных каменных аркад нежно светится голубая вода каналов. Лишь одна вещь в столовой экзотична: сияющая серебристым перламутром огромная морская раковина. Но и она — память о путешествии по Тихому океану, которое Чехов проделал, возвращаясь с острова Сахалина.

В этой комнате чувствуется стиль всей чеховской семьи: простой, милой, радушной, не любящей ничего пышного, намеренно подчеркнутого.

После обеда — опять разговоры с бесчисленными посетителями, прогулки в город, куда Чехова зовут дела.

К вечеру, часам к семи, собирались к чаю в галерее или на открытой террасе. Было уже не так жарко, как днем, и Чехов чувствовал себя лучше. (Фотография 1900 г. — Чехов и Горький в Ялте.) А. Куприн вспоминает:

«Здесь иногда... воскресал в нем прежний Чехов, неистощимо веселый, остроумный, с кипучим, прелестным юношеским юмором. Тогда он импровизировал целые истории, где действующими лицами являлись его знакомые, и особенно охотно устраивал воображаемые свадьбы, которые иногда кончались тем, что на другой день утром, сидя за чаем, молодой муж говорил вскользь небрежным и деловым тоном:

— Знаешь, милая, а после чаю мы с тобой оденемся и поедем к нотариусу. К чему тебе лишние заботы о твоих деньгах?

Искреннее оживление, веселость в этих вечерах соединялась с удивительно поэтическим настроением, которое рождалось от теплой ночи, спустившейся на город, от звуков музыки, которые неслись из гостиной. Сам Чехов никогда не играл ни на каком музыкальном инструменте, но музыку очень любил. В гостях у него бывали Шаляпин, Рахманинов, Спендиаров. Рахманинов не только великий композитор, но и виртуозный пианист. Он играл Чехову свои пьесы, затем Шопена, Шумана... (Здесь можно включить аудиозапись: «Играет Сергей Рахманинов». Во время прослушивания на экране рисунок Л. О. Пастернака «С. В. Рахманинов».)

Гости расходятся... Лишь один из гостей все еще беседует с хозяином в его кабинете, и долго еще светится большое окно. Как бы ни был занят день напряженной работой и многочисленными встречами с людьми, Чехову было мучительно оставаться долгое время на одном месте. Он был проповедником подвижности (достаточно вспомнить его восторженную статью о Пржевальском, путешествие на Сахалин). Не раз он советовал молодым писателям: „Поезжайте куда-нибудь далеко, верст за тысячу, за две, за три. Ну, хоть в Азию, что ли, на Байкал. Вода в Байкале бирюзовая, прозрачная: красота! Если времени мало, поезжайте на Урал: природа там чудесная. Перешагните непременно границу Европы... Сколько всего узнаете, сколько рассказов привезете! Увидите народную жизнь, будете ночевать на глухих почтовых станциях и в избах, совсем как в пушкинские времена... Только по железным дорогам надо ездить непременно в третьем классе, среди простого народа, а то ничего интересного не услышите. Если хотите стать писателем, завтра же купите билет до Нижнего. Оттуда — по Волге, по Каме...“»

Приезды близких людей, писателей, артистов в Ялту были все-таки редкостью, и поэтому Чехов был особенно рад, когда Московский Художественный театр по его просьбе отважился на гастроли в Крыму.

В письме к Книппер он шутливо писал о том, как волновали его первые сообщения из Москвы об успехе «Дяди Вани»: «Телеграммы стали приходить 27-го вечером, когда я был уже в постели. Их мне передают по телефону. Я просыпался всякий раз и бегал к телефону в потемках, босиком, озяб очень; потом едва засыпал, как опять и опять звонок. Первый случай, когда мне не давала спать моя собственная слава».

Но Чехов не видел спектаклей, это огорчало его и мешало работать над новыми пьесами.

Не имея возможности из-за болезни отправиться в Москву, Чехов приглашает актеров приехать в Крым: «Если бы вы все приехали весной в Ялту, играли бы здесь и отдыхали. Это было бы удивительно художественно». И вот театр приезжает в Крым, везя с собой декорации, костюмы. Чехов, наконец, видит свои пьесы в блестящем исполнении артистов МХТа. Оно так понравилось, что Чехов иногда во время спектакля даже в грустных местах пьесы смеялся от удовольствия, как умеют смеяться только самые непосредственные зрители. Пьесам Чехова и во время гастролей сопутствовал огромный успех. «Единственная неприятность для Антона Павловича была — это выходить на сцену на вызовы публики. Всю свою жизнь он боялся публичности, речей, выступлений и т. п.», — вспоминает М. П. Чехова.