|
|
|
Бой Ильи Муромца с сыном[ 1] |
|
Кабы жили на заставы богатыри,
Недалеко от города – за двенадцать верст,
Кабы жили они да тут пятнадцать лет;
Кабы тридцать‑то их было да со богатырем;
Не видали ни конного, ни пешего,
Ни прохожего они тут, ни проезжего,
Да ни серый тут волк не прорыскивал,
Ни ясен сокол не пролетывал,
Да нерусской богатырь не проезживал.
Кабы тридцать‑то было богатырей со богатырем:
Атаманом‑то – стар казак Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович;
Податаманьем Самсон да Колыбанович,
Да Добрыня‑то Микитич жил во писарях,
Да Алеша‑то Попович жил во поварах,
Да и Мишка Торопанишко жил во конюхах;
Да и жил тут Василей сын Буслаевич,
Да и жил тут Васенька Игнатьевич,
Да и жил тут Дюк да сын Степанович,
Да и жил тут Пермя да сын Васильевич,
Да и жил Радивон да Превысокие,
Да и жил тут Потанюшка Хроменькой;
Затем Потык Михайло сын Иванович,
Затем жил тут Дунай да сын Иванович,
Да и был тут Чурило, млады Пленкович,
Да и был тут Скопин сын Иванович,
Тут и жили два брата, два родимые,
Да Лука, Да Матвей – Дети Петровые…[2]
На зачине‑то была светла деничка,
На зори‑то тут было да нонче на утренной,
На восходе то было да красна солнышка;
Тут ставаёт старой да Илья Муромец,
Илья Муромец ставаёт да сын Иванович,
Умывается он да ключевой водой,
Утирается он да белым полотном,
И ставаёт да он нонь пред Господом,
А молится он да Господу Богу,
А крест‑от кладет да по писанному,
А поклон‑от ведет да как ведь водится,
А молитву творит полну Исусову;
Сам надёрнул сапожки да на босу ногу,
Да и кунью шубейку на одно плечо,
Да и пухов‑де колпак да на одно ухо.
Да и брал он нынь трубочку подзорную,
Да и выходит старой да вон на улицу,
Да и зрел он, смотрел на все стороны,
Да и смотрел он под сторону восточную, ‑
Да и стоит‑то‑де наш там стольнё‑Киев‑град;
Да и смотрел он под сторону под летную, ‑
Да стоят там луга да там зелёныи
Да глядел он под сторону под западну, ‑
Да стоят там да лесы тёмныи;
Да смотрел он под сторону под северну, ‑
Да стоят‑то‑де наше да синё морё, ‑
Да и стоит‑то‑де наше там чисто полё,
Сорочинско‑де славно наше Кулигово;
В копоти то там, в тумане, не знай, зверь бежит,
Не знай, зверь там бежит, не знай, сокол летит,
Да Буян ле славный остров там шатается,
Да Саратовы ле горы да знаменуются,
А богатырь ле там едет да потешается:
Попереди то его бежит серый волк,
Позади‑то его бежит черный выжлок;
На правом‑то плече, знать, воробей сидит,
На левом‑то плече, да знать, белой кречет,
Во левой‑то руке да держит тугой лук,
Во правой‑то руке стрелу калёную,
Да калёную стрелочку, перёную;
Не того же орла да сизокрылого,
Да того же орла да сизокамского,
Не того же орла, что на дубу сидит,
Да того же орла, который на синём мори,
Да гнездо‑то он вьет да на серой камень.
Да подверх богатырь стрелочку подстреливат,
Да и на пол он стрелочку не ураниват,
На полёте он стрелочку подхватыват.
Подъезжает он ныне ко белу шатру,
Да и пишет нонь сам да скору грамотку;
Да подмётывает ерлык, да скору грамотку;
На правом‑то колене держит бумажечку,
На левом то колене держит чернильницу,
Во правой‑то руке держит перышко,
Сам пишет ерлык, да скору грамотку,
Да к тому же шатру да белобархатному.
Да берет‑то стар казак Илья Муромец,
Да и то у него тут написано,
Да и то у него тут напечатано:
«Да и еду я нонь да во стольнёй Киев‑град,
Я грометь‑штурмовать да в стольнё‑Киев‑град,
Я соборны больши церквы я на дым спущу,
Я царевы больши кабаки на огни сожгу,
Я печатны больши книги да во грязи стопчу,
Чудны образы‑иконы на поплав воды,
Самого я князя да в котле сварю,
Да саму я княгиню да за себя возьму».
Да заходит тут стар тут во белой шатёр:
«Ох вы ой есь вы, дружинушка хоробрая,
Вы, хоробрая дружина да заговорная!
Уж вам долго ле спать, да нынь пора ставать.
Выходил я, старой, вон на улицу,
Да и зрел я, смотрел на все стороны,
Да смотрел я под сторону восточную, ‑
Да и стоит‑то де наш там стольнё‑Киев‑град…[3]
Тут скакали нынь все русские богатыри.
Говорит‑то‑де стар казак Илья Муромец:
«Да кого же нам послать нынь за богатырём?[4]
Да послать нам Самсона да Колыбанова, ‑
Да и тот ведь он роду‑то сонливого,
За невид потерят свою буйну голову;
Да послать нам Дуная сына Иванова, ‑
Да и тот он ведь роду‑то заплывчива,
За невид потерят свою буйну голову;
Да послать нам Олешеньку Поповича, ‑
Да и тот он ведь роду‑то хвастливого,
Потеряет свою буйну голову;
Да послать‑то нам ведь Мишку да Торопанишка, ‑
Да и тот он ведь роду торопливого,
Потеряет свою буйну голову;
Да послать‑то нам два брата, два родимыя,
Да Луку де, Матвея – детей Петровичей, ‑
Да такого они роду‑то ведь вольнёго,
Они вольнего роду‑то, смирёного,
Потеряют свои да буйны головы;
Да послать‑то нам Добрынюшку Микитича, ‑
Да я тот он ведь роду он ведь вежлива,
Он вежлива роду‑то, очестлива,
Да умеет со молодцем соехаться,
Да умеет он со молодцем разъехаться,
Да имеет он ведь молодцу и честь воздать».
Да учуло тут ведь ухо богатырскоё,
Да завидело око да молодецкоё,
Да и стал тут Добрынюшка сряжатися,
Да и стал тут Добрынюшка сподоблятися;
Побежал нынь Добрыня на конюшен двор,
Да и брал он коня да всё семи цепей,
Да семи он цепей да семи розвезей;
Да и клал на коня да плотны плотнички,
Да на плотнички клал да мягки войлочки,
Да на войлочки седелышко черкальскоё,
Да двенадцать он вяжет подпруг шелковых,
Да тринадцату вяжет чересхребётную,
Через ту же он степь да лошадиную,
Да не ради басы да молодецкоей,
Ради крепости вяжет богатырскоей.
Тут он приснял он‑де шапочку курчавую,
Он простился со всеми русскима богатырьми,
Да не видно поездки да молодецкоей,
Только видно, как Добрыня на коня скочил,
На коня он скочил да в стремена ступил,
Стремена те ступил да он коня стегнул;
Хоробра была поездка да молодецкая,
Хороша была побежка лошадиная,
Во чистом‑то поле видно – курева стоит,
У коня из ушей да дым столбом валит,
Да из глаз у коня искры сыплются,
Из ноздрей у коня пламя мечется,
Да и сива де грива да расстилается,
Да и хвост‑то трубой да завивается.
Наезжает богатырь на чистом поли,
Заревел тут Добрыня да во первой након:
«Уж я верной богатырь, – дак нынь напуск держу,
Ты неверной богатырь, – дак поворот даешь».
А и едёт татарин, да не оглянется.
Заревел‑то Добрынюшка во второй након:
«Уж я верной богатырь, – дак нынь напуск держу,
Ты неверной богатырь, – дак поворот даешь».
А и едёт татарин, да не оглянется.
Да и тут‑де Добрынюшка ругаться стал:
«Уж ты, гадина, едешь, да перегадина!
Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
Да ворона, ты летишь, да пустоперая,
Пустопера ворона, да по загуменью!
Не воротишь на заставу каравульную,
Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считашь?»
А и тут‑де татарин да поворот даёт,
Да снимал он Добрыньку да со добра коня,
Да и дал он на… по отяпышу,[5]
Да прибавил на… по алябышу,
Посадил он назад его на добра коня:
«Да поедь ты, скажи стару казаку, ‑
Кабы что‑де старой тобой заменяется?
Самому ему со мной еще делать нечего».
Да поехал Добрыня, да едва жив сидит.
Тут едёт Добрынюшка Никитьевич
Да к тому же к своему да ко белу шатру,
Да встречает его да нынче стар казак,
Кабы стар‑де казак да Илья Муромец:
«Ох ты ой еси, Добрынюшка Никитич блад!
Уж ты что же ты едешь не по‑старому,
Не по‑старому ты едешь да не по‑прежному?
Повеся ты дёржишь да буйну голову,
Потопя ты держишь да очи ясныи».
Говорит‑то Добрынюшка Никитич блад:
«Наезжал я татарина на чистом поли,
Заревел я ему да ровно два раза,
Да и едёт татарин, да не оглянется;
Кабы тут‑де‑ка я ровно ругаться стал.
Да и тут‑де татарин да поворот дает,
Да сымал он меня да со добра коня,
Да и дал он на… да по отяпышу,
Да прибавил он еще он по алябышу,
Да и сам он говорит да таковы речи:
«Да и что‑де старой тобой заменяется?
Самому ему со мной да делать нечего!»
Да и тут‑де старому да за беду стало,
За великую досаду да показалося;
Могучи его плеча да расходилися,
Ретиво его сердцё разгорячилося,
Кабы ровно‑неровно – будто в котли кипит.
«Ох вы ой еси, русские богатыри!
Вы седлайте‑уздайте да коня доброго,
Вы кладите всю сбрую да лошадиную,
Вы кладите всю приправу да богатырскую».
Тут седлали‑уздали да коня доброго;
Да не видно поездки да молодецкоей,
Только видно, как старой нынь на коня скочил,
На коня он скочил да в стремена ступил,
Да и приснял он свой да нонь пухов колпак:
«Вы прощайте, дружинушка хоробрая!
Не успеете вы да штей котла сварить, ‑
Привезу голову да молодецкую».
Во чистом поли видно – курева стоит,
У коня из ушей да дым столбом валит,
Да из глаз у коня искры сыплются,
Из ноздрей у коня пламё мечется,
Да и сива‑де грива да расстилается,
Да и хвост‑от трубой да завивается.
Наезжаёт татарина на чистом поли,
От того же от города от Киева
Да и столько‑де места – да за три поприща.
Заревел тут старой да во первой након:
«Уж я верной богатырь – дак я напуск держу,
Ты неверной богатырь – дак поворот даёшь».
А и ёдет татарин, да не оглянется.
Да и тут старой заревел во второй након:
«Уж я верной богатырь – дак я напуск держу,
Ты неверной богатырь – дак поворот даёшь».
Да и тут‑де татарин да не оглянется.
Да и тут‑де старой кабы ругаться стал:
«Уж ты, гадина, едёшь, да перегадина!
Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
Ты ворона, ты летишь, да пустоперая,
Пустопера ворона, да по загуменью!
Не воротишь на заставу караульную,
Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считашь?»
Кабы тут‑де татарин поворот даёт,
Отпустил татарин да нынь сера волка,
Отпустил‑то татарин да черна выжлока,[6]
Да с права он плеча да он воробышка,
Да с лева‑то плеча да бела кречета.
«Побежите, полетите вы нынь прочь от меня,
Вы ищите себе хозяина поласкове.
Со старым нам съезжаться – да нам не брататься,
Со старым нам съезжаться – дак чья Божья помочь».
Вот не две горы вместе да столканулися, ‑[7]
Два богатыря вместе да тут соехались,
Да хватали они сабельки нынь вострые,
Да и секлись, рубились да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
Вострые сабельки их да изломалися,
Изломалися сабельки, исщербилися;
Да бросили тот бой на сыру землю,
Да хватали‑то палицы боёвые,
Колотились, дрались да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
Да боёвые палицы загорелися,
Загорелися палицы, распоелися;
Да бросали тот бой на сыру землю,
Да хватали копейца да бурзамецкие,
Да и тыкались, кололись да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
По насадке копейца да изломалися,
Изломалися они да извихнулися;
Да бросили тот бой да на сыру землю,
Да скакали они нонь да со добрых коней,
Да хватались они на рукопашечку.
По старому по бесчестью да по великому
Подоспело его слово похвальное,
Да лева его нога да окольздилася,
А права‑то нога и подломилася,
Да и падал старой тут на сыру землю,
Да и ровно‑неровно будто сырой дуб,
Да заскакивал Сокольник на белы груди,
Да и розорвал лату да он булатную,
Да и вытащил чинжалище, укладен нож,[8]
Да и хочет пороть да груди белые,
Да и хочет смотреть да ретиво сердцё.
Кабы тут‑де старой да нынь расплакался:
«Ох ты ой есть, пресвята мать Богородица!
Ты почто это меня нынче повыдала?
Я за веру стоял да Христовую,
Я за церквы стоял да за соборные».
Вдруг не ветру полоска да перепахнула, ‑
Вдвое‑втрое у старого да силы прибыло,
Да свистнул он Сокольника со белых грудей,
Да заскакивал ему да на черны груди,
Да и розорвал лату да всё булатную,
Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
Да и ткнул он ему до во черны груди, ‑
Да в плечи‑то рука и застоялася.
Тут и стал‑де старой нынче выспрашивать:
«Да какой ты удалой да доброй молодец?»
У поганого сердцо‑то заплывчиво:
«Да когда я у те был да на белых грудях,
Я не спрашивал ни роду тя, ни племени».
Да и ткнул старой да во второй након, ‑
Да в локти‑то рука да застоялася;
Да и стал‑де старой да опять спрашивать:
«Да какой ты удалой да доброй молодец?»
Говорит‑то Сокольник да таковы речи:
«Да когда я у те был на белых грудях,
Я не спрашивал ни роду тя, ни племени,
Ты ещё стал роды у мня выспрашивать».
Кабы тут‑де старому да за беду стало,
За великую досаду да показалося,
Да и ткнул старой да во третей након, ‑
В заведи‑то рука и застоялася;
Да и стал‑то старой тут выспрашивать:
«Ой ты ой еси, удалой доброй молодец!
Да скажись ты мне нонче, пожалуйста:
Да какой ты земли, какой вотчины,
Да какого ты моря, коя города,
Да какого ты роду, коя племени?
Да и как тя, молодца именём зовут,
Да и как прозывают по отечестви?»
Говорит‑то Сокольник да таковы речи:
«От того же я от камешка от Латыря,
Да от той же я девчонки да Златыгорки;
Она зла поленица да преудалая,
Да сама она была еще одноокая».
Да скакал‑то старой нонь на резвы ноги,
Прижимал он его да ко белой груди,
Ко белой‑де груди да к ретиву сердцу,
Целовал его в уста да нынь сахарные:
«Уж ты, чадо ле, чадо да мое милоё,
Ты дитя ле мое, дитя сердечноё!
Да съезжались с твоей да мы ведь матерью
Да на том же мы ведь на чистом поли,
Да и сила на силу прилучалася,
Да не ранились мы да не кровавились,
Сотворили мы с ней любовь телесную,
Да телесную любовь, да мы сердечную,
Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили;
Да поедь ты нынь к своей матери,
Привези ей ты нынь в стольно‑Киев‑град,
Да и будешь у меня ты первой богатырь,
Да не будет тебе у нас поединщиков».
Да и тут молодцы нынь разъехались,
Да и едет Сокольник ко свою двору,
Ко свою двору, к высоку терему.
Да встречат его матушка родимая:
«Уж ты, чадо ле, чадо моё милоё,
Уж дитя ты мое, дитя сердечноё!
Уж ты что же нынь едешь да не по‑старому,
Да и конь‑то бежит не по‑прежному?
Повеся ты дёржишь да буйну голову,
Потопя ты дёржишь да очи ясные,
Потопя ты их держишь да в мать сыру землю».
Говорит‑то Сокольник да таковы речи:
«Уж я был же нынь‑нынче да во чистом поли,
Уж я видел стару коровушку базыкову,[9]
Он тебя зовет… меня…»
Говорит‑то старуха да таковы речи:
«Не пустым‑де старой да похваляется, ‑
Да съезжались мы с ним да на чистом поли,
Да и сила на силу прилучилася,
Да не ранились мы да не кровавились,
Сотворили мы с ним любовь телесную,
Да телесную любовь, да мы сердечную,
Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили».
А и тут‑де Сокольнику за беду стало,
За великую досаду показалося,[10]
Да хватил он матушку за черны кудри,
Да и вызнял он ей выше могучих плеч,
Опустил он ей да о кирпищат пол,
Да и тут‑де старухе да смерть случилася.
У поганого сердцё‑то заплывчиво,
Да заплывчиво сердцё‑то разрывчиво,
Да подумал он думу да промежду собой,
Да сказал он нынь слово да нынче сам себе:
«Да убил я топеря да родну матушку,
Да убью я поеду да стара казака,
Он спит нынь с устатку да нонь с великого».
Да поехал Сокольник в стольно‑Киев‑град,
Не пиваючись он да не едаючись,
Не сыпал‑де он нынче плотного сну;
Да разорвана лата да нынь булатная,
Да цветно его платьё да всё истрёпано.
Приворачивал он на заставу караульную –
Никого тут на заставе не случилося,
Не случилося‑де нынь, не пригодилося,
Да и спит‑то один старой во белом шатру,
Да храпит‑то старой, как порог шумит;
Да соскакивал Сокольник да со добра коня,
Да заскакивал Сокольник да нынь во бел шатер,
Да хватал он копейцё да бурзамецкое,
Да и ткнул он старому да во белы груди;
По старому‑то по счастью да по великому
Пригодился ле тут да золот чуден крест, ‑
По насадки копейцо да извихнулося;
Да и тут‑де старой да пробуждается,
От великого сну да просыпается,
Да скакал‑де старой тут на резвы ноги,
Да хватал он Сокольника за черны кудри,
Да и вызнял его выше могучих плеч,
Опустил он его да о кирпищат пол,
Да и тут‑де Сокольнику смерть случилася;
Да и вытащил старой его вон на улицу,
Да и руки и ноги его он оторвал,
Россвистал он его да по чисту полю,
Да и тулово связал да ко добру коню,
Да сорокам, воронам да на расклёваньё,
Да серым‑де волкам да на растарзаньё.
Источник: Печорские былины. Записал Н. [Е.] Ончуков. СПб., 1904. №1.
|
|
|
1. Бой Ильи Муромца с сыном – битве героя с чужеземным богатырем, угрожающим захватить Киев, посвящено
более 70 вариантов былин об Илье Муромце.
Обычно в них рассказывается о битве отца со своим неузнанным сыном (в единственном случае — с дочерью), значительно реже встречаются былины, в которых
мотив встречи с сыном отсутствует.
Предыстория сражения (цель приезда чужеземца) сообщается только в тех былинах, где речь идет о битве отца с сыном. Тогда (например, в мезенских былинах)
единоборство отца с сыном мотивируется рассказом о матери иноземца, обстоятельствах его рождения и детства. Обычно в начале песни повествуется о том, как
Илья встречает в поле «поляницу» (женщину-богатыршу), побеждает ее в единоборстве, остается у нее жить, но затем покидает ее. В некоторых вариантах былины
говорится, что, прощаясь с женщиной, Илья оставляет ей крест для будущего сына и именной перстень для дочери. Отдельные варианты песней упоминают о том,
как сверстники насмехаются над происхождением сына Ильи: его обижают за то, что он не знает своего отца (в мезенских былинах, например, рассказывается
о болезненной реакции сына на прозвище «сколотыш»). Оскорбления сверстников объясняют причину отъезда Сокольника — сын отправляется на поиски отца,
желая отомстить за покинутую мать. Так, внимание в этом типе былин переносится с Ильи на Сокольника.
См. ниже переложение былины. ( вернуться)
2. Больше богатырей сказительница вспомнить не могла, как ни старалась, но сказала, что прежде помнила всех (собиратель). ( вернуться)
3. Рассказ Ильи Муромца, что он видел, составляющий буквальное повторение предыдущего в 49 стихах,
выпускается (Н.Е. Ончуков). ( вернуться)
4. Эпизод выбора богатыря (вторая характерная черта былины) — рассказ о выезде Ильи Муромца предваряется изображением отвода одних богатырей
и безрезультатного выезда других, причем дается характеристика этих богатырей, обычно по личным качествам («роду сонливого», «роду торопливого»,
«енеральского роду, нежного» и проч.). Более подробно описывается поездка Добрыни (и/или Алеши Поповича), его испуг и возвращение, о которых рассказывается
не для снижения образа других персонажей, но для того, чтобы подчеркнуть особую богатырскую силу Ильи. ( вернуться)
5. Отяпыш – шлепок ( вернуться)
6. Выжлок – охотничья собака. ( вернуться)
7. При всех различиях двух типов былин в них присутствует традиционно-эпическое описание битвы. Актуальному
поединку предшествует вербальный: противники обмениваются угрозами и оскорблениями, а затем съезжаются и вступают в бой.
Сначала Илья и чужеземец дерутся оружием, но не могут одолеть друг друга, тогда они сходят с коней и вступают врукопашную.
В качестве осложняющего в оба типа былин может вводиться мотив временного поражения Ильи из-за несчастной случайности. Илья падает, а враг наседает на него
и упрекает: «Ах ты, старый седатый пес! Сидел бы в деревне, свиней бы пас!». Однако в самую трудную минуту Илья вспоминает о своих былых добрых делах:
«Сколько я стоял за веру христианскую, / еще боле я стоял за церковь Божию, / Сколько я стоял за благочестивых вдов... / Они были богомольныя, / День и
ночь Богу молятся!», и это спасает его: «Не серая утица востопорщится: / Илья на земле поворотится; / Метал Сокольника под вышину небесную». В обоих
типах былин возможно также введение мотива Антея (получения силы от земли) — «лежучи у Ильи втрое силы прибыло». Победивший Илья спрашивает своего
противника о его роде и имени и, получив ответ, понимает, что тот — его собственный сын от бабы Латыгорки (или Златыгорки, Горынинки), от моря Студеного,
от камени Латыря. ( вернуться)
8. Укладен нож – укладный (нож) – стальной. ( вернуться)
9. Базыыка – старый хрыч. ( вернуться)
10. Былины об Илье Муромце и Сокольнике допускают разные окончания.
Существуют версии, в которых Илья берет сына «за руку правую, целует его во уста во сахарные», говорит: «С твоей матушкой родимой / Стояли мы три года —
/ тегались, / Собственный ты мой ронной сын, / Оттого и рука у меня остаивалась».
Однако в большинстве вариантов повествуется о том, как после победы отца оскорбленный сын сначала возвращается к матери и убивает ее, а затем вновь пытается
отомстить отцу.
Сокольник наносит спящему отцу предательский удар, после чего Илья жестоко наказывает сына: «Да хватал он Сокольника за черны кудри, /
Да вызнал его выше могуцих плець, / Опустил он его да о кирпищат пол — / Да тут-де Сокольнику смерть случилосе».
Второй тип (западносибирские былины), в которых обычно отсутствует мотивация в поступках персонажей, неизменно оканчиваются гибелью противника Ильи.
( вернуться)
ПЕРЕЛОЖЕНИЕ БЫЛИНЫ "БОЙ ИЛЬИ МУРОМЦА С СЫНОМ"
Былина вторая, о том,
как Илья бился со своим сыном Сокольником
На славной Заставе на Непровской стояли двенадцать богатырей святорусских. Мимо той Заставы пехотой никто не прохаживал, на добром коне никто не проезживал,
птица чёрный ворон там не пролётывал, да и серый зверь там не прорыскивал.
Через ту Заставу Непровскую проезжал удалой добрый молодец. Конь под ним, как большая гора, из-под копыт он камни вымётывает, изо рта пламя пышет, из нозрей
кудряв дым валит. Едет молодец на коне, тешится: кидает он палицу под облака, левой ручкой её подхватывает.
Проезжал молодец прямой дорожкой к Киеву, с богатырями не здоровался, не называл имени-отчества, проезжал молодец с насмешкою. Говорил тут богатырям Илья Муромец:
— Ай же вы, братья мои крестовые! Ай же вы, богатыри святорусские! Ай, славная дружинушка храбрая! Проехал мимо Заставы невежа-богатырь. Кому ехать из нас
в раздолье чисто поле поотведать силушки молодецкой?
Говорил Алёша Попович:
— Поеду я в раздолье чисто поле, посмотрю невежу-богатыря, отведаю силы молодецкой.
Садился Алёша на добра коня, выезжал в широко чисто поле, посмотрел на невежу-богатыря из-за сыра дуба, да не посмел к тому богатырю подъехать, не посмел
силушки его отведать. Вернулся на Заставу, говорит:
— Ай же вы, славные богатыри святорусские! Хоть и был я в раздолье чистом поле, да не посмел я силушки молодецкой отведать.
Говорит тут молодой Добрыня Никитич:
— Я поеду в раздолье чисто поле, посмотрю на невежу-богатыря.
Поехал Добрыня в чисто поле, наехал на невежу-богатыря, да не посмел к нему подъехать, воротился на Заставу богатырскую. Говорит Добрыня:
— Ездит невежа по чисту полю, тешится: подкидывает палицу свинцовую под облака, левой ручкой её подхватывает. Говорит невежа таковы слова: «Поеду я до стольного
города Киева. Если не даст мне Владимир супротивника, не найдёт сильного могучего богатыря, разорю-ка я славный стольный Киев-град. Мужичков-то я всех повырублю,
Божьи церкви все на дым пущу, самому Владимиру срублю буйну голову, вместе с княгиней Апраксией».
Говорит тогда Илья Муромец:
— Ай же вы, дружинушка храбрая! Мне в бою смерть-то не писана. Поеду я посмотрю невежу-богатыря, отведаю силушки его молодецкой.
Садился тут Илья на добра коня, выезжал в раздолье чисто поле, на гору высокую, посмотреть на невежу-богатыря. Видит: ездит невежа по чисту полю, тешится,
подкидывает палицу свинцовую под облака, левой ручкой её подхватывает, как пером лебединым ею поигрывает.
Говорил тут Илья Муромец своему добру коню:
— Ай же ты, конь богатырский, Бурушко мой косматый! Послужи ты мне верой-правдою, по-старому послужи, по-прежнему, не отдай ты меня в чистом поле татарину,
чтоб не срубил мне татарин буйну голову.
Садился тут Илья на добра коня, подъезжал к невеже-богатырю, говорил таковы слова:
— Ай же ты, невежа-богатырь! Ты зачем мимо заставы проехал, не поздоровался, отчего не назвал своего имени-отчества, почему проезжал с насмешкою? Надо нам
в чистом поле съехаться, удариться в палицы булатные, отведать силы молодецкой.
Поразъехались тут богатыри по чисту полю бескрайнему, съехались они в чистом поле на конях своих богатырских. Ударили в палицы булатные, били друг друга
по груди не жалуя, со всей силы богатырской. Палицы у них в руках погнулися, маковки на палицах обломилися. Доспехи у них крепкие были, друг друга богатыри
не ранили, не окровавили.
Остановили тут богатыри своих добрых коней, говорили меж собой таковы слова:
— Как отведать нам силушки молодецкой? Надо нам в чистом поле съехаться, да удариться в копья длинномерные.
Разъехались богатыри по чисту полю да съехались на конях своих богатырских, ударились в копья длинномерные. Ударились они, друг друга не жалуя, со всей
силушки богатырской. Копья у них в руках прогибалися, маковки копейные отломалися, а доспехи-то на них крепкие были, не поранили они друг друга, не окровавили.
Остановили тут богатыри своих добрых коней, говорили промеж себя таковы слова:
— Как отведать нам силушки молодецкой? Надо нам в бою ближнем сходиться, в бою рукопашном.
Спустились они с коней на матушку сыру землю, пошли биться рукопашным боем. А невежа-богатырь догадлив был, обучен был биться об одной ручке. Подходил он
к Илье Муромцу, подхватывал его на косо бедро, спускал на мать сыру землю, наступал ему на белу грудь. Брал невежа рогатину звериную, заносил он руку правую,
заносил он её выше головы, опустить хочет ниже пояса.
А Илье-то в бою смерть не писана. Разгорелось тут сердце богатырское, раззудилось плечо молодецкое, махнул Илья правой рукой, сшиб невежу со своей белой груди.
Вставал он скорёшенько на резвы ноженьки, хватал невежу на косо бедро, ронял его на сыру землю-матушку, наступал ему на белу грудь. Говорил Илья таковы слова:
— Ай же ты, невежа-богатырь! Ты скажи, какой литвы, какой орды ты? Как тебя звать по имени-отчеству?
Отвечал ему невежа-богатырь:
— Ай же ты, базыка стародревняя! Тебе ли надо мной насмехаться, коли стоишь ты у меня на белой груди. Кабы я стоял на твоей белой груди, не спрашивал бы твоего
имени-отчества, пластал бы твои груди белые, решил бы тебя света белого.
Разгорелось тут у Ильи сердце резвое, поднимал он правую руку выше головы, опустить хочет ниже пояса, да спрашивает невежу в последний раз:
— Ай же ты, невежа-богатырь! Ты скажи, какой литвы, какой орды ты, какого отца, какой матушки?
Говорит тут невежа-богатырь:
— Ай же ты, базыка седатая, стародревняя! Из земли я пришёл из Тальянской, матушка моя честна вдова калачница. Она калачи пекла, да меня воспитывала, да
вырастила до полного возраста. Когда стал я иметь в плечах силу великую, выбрала мне матушка добра коня, отпускала на святую Русь, искать родного батюшку,
да родной земли-племени.
Тут старый казак Илья Муромец соскочил с невежиной белой груди, брал он его за ручки белые, брал за перстни злаченые, поднимал с матушки сырой земли. Ставил
его на резвы ножки супротив себя, целовал в уста сахарные, говорил таковы слова:
— Ай же ты, мой любезный сын Сокольничек! Когда был я в земле Тальянской, служил я у короля тамошнего. Жил я у честной вдовы калачницы, да спал я с ней на
кроватке тесовой, на перинке её пуховой, у самой её белой груди.
Понял тут Сокольник, что нашёл своего родного батюшку. Раскинули Илья с Сокольником шатёр белополотняный, раскладывали яства сахарные, разливали питья
медвяные. Стали он, есть-пить, радоваться. Попили-поели, да спать завалились.
Илья-то спит, а Сокольник думу думает:
— Ездил я за славой на святую Русь, а получил-то бесчестие. Назвал старик мою матушку девкой гулящею, меня назвал сынком, в неправде прижитым.
Разгорелось тут сердце у Сокольника, брал он булатный нож-кинжалище, кидал он спящему Илье в белу грудь. Ударился нож в золотой крест нательный, Илью не окровил,
не поранил. Проснулся Илья от звону кинжального, вскочил на ножки резвые, схватил он неверного Сокольника за жёлты кудри, да кинул он его пониже облака ходячего,
повыше леса стоячего.
Упал Сокольник на матушку сыру землю, разбился на мелкие косточки, тут ему и конец пришёл.
* * *
Расстроился Илья, что сына своего убил, поехал в стольный Киев-град грехи замаливать. Встретил его Владимир-князь, вспомнил ссоры старые, да вдруг на Илью
разобиделся. Про это последняя былина была дедова.
|
|
|
|
|
|
|